Новости

11 августа 2008
Алексей Шипенко: «спектакль должен встряхнуть и изменить зрителя»

Алексей Шипенко в России был очень известным драматургом. «Смерть Ван Халена» и «Сельское хозяйство в Шамбале» ставили многие российские театры. Шипенко почти 20 лет назад уехал в Германию. Теперь его пьесы ставят во многих странах.

Знакомство с Алексеем Шипенко знаменовало для меня начало моей журналисткой работы в Германии. Это было в 1996 году, когда Омский драматический театр, в котором я когда-то работал завмузом, приезжал в Берлин на гастроли, привезя постановку пьесы Шипенко «Сельское хозяйство в Шамбале». Я написал тогда в единственную русскоязычную газету свою первую заметку. С тех пор мы с Алексеем дружим. В Германии он выступал на сцене как актер, а в последние годы занимается и режиссурой, ставя спектакли, как в самой Германии так и, например, в Португалии. Недавно он сделал попытку создать в Берлине собственную международную труппу, и выпустил уже свой первый спектакль «Love - самая красивая история» – собственную версию средневековый португальской истории о принце, возлюбленную которого папа король приказал убить, а сын позднее, взойдя на престол, приказал выкопать из могилы, одеть, как королеву, и заставил придворных отдать ей королевские почести. Я спросил Алексея Шипенко, как новая работа связана с его португальскими опытами:

«Я нахожусь в тесной связи с одним театром рядом с Порто, это Брага, третий город в Португалии, и директор этого театра, который меня очень любит, позвал меня и с тех пор я с ними сотрудничаю. Я уже сделал там три постановки, сейчас я опять должен ехать туда и ставить четвертую. Это будет «Луизиада» - громадный эпос. Театр просто изумительной красоты, в нем где-то тысяча мест, каменный цирк, один из немногих каменных цирков в Европе, который только что отремонтирован на европейские деньги. Он круглый, галереи, галереи с золотом. Мне нравится там просто потому, что это страна с такой ментальностью, которая русским близка. У них даже произношение такое, много «ж», «ш» и такое ощущение на улицах, что ты слышишь родную речь, но не понимаешь ни одного слова. При этом это страна довольно тихая, они очень много сделали в истории, но молчали об этом. Они раньше всех открыли все страны и континенты, таскали оттуда золото, но никому не говорили. И с ними я сотрудничаю. Как бы это сотрудничество жизненное, потому что я задыхаюсь в Германии, а туда я приезжаю, и там расцвет таких простых взаимоотношений. Там идешь по улице и ощущение, что идешь в черно-белом фильме Nouvelle Vague 60-х годов. Мужчины старые стоят, курят какие-то крепкие сигареты, пьют кофе, в таких костюмах черно-белых, бабушки седые спешат на рынок. Совершенно другая жизнь, патриархальная. И там чувствуешь латинский мир, то, что мне всегда нравилось, этот мистический реализм. Там очень он живой. Конечно, я это на сцену никак не выношу, потому что это бессмысленно. Вот если я буду делать фильм, может быть, там я смогу больше всю это португальскую реальность показать. Там такой довольно низкорослый народ. И я хочу, чтобы в фильме все пропорции были нарушены, лошади были бы больше людей в несколько раз. В Берлине делать такие экивоки в португальскую сторону глупо. Раньше мир вообще был более открыт. И когда я притащил в Германию всех этих артистов, я исходил из ситуации, что раньше мир был значительно интернациональнее, чем сейчас. Границ не было, если кому-то нужен был слуга или работник, просто предлагались деньги, и без всяких паспортов они приезжали откуда угодно. Вот в монгольской орде были французские ювелиры.

У Фолкнера есть такой рассказ: жена своего мужа в постели оставляет, когда он умер, и он так с ней живет. То есть такие ясные истории. Они происходят и сейчас тоже, если какой-нибудь по телевизору страшный случай рассказывают. Лежит умершая жена 20 лет у какого-то фермера, его хватают, начинают судить. А он с ней не расставался, он не может с ней расстаться, она для него не умерла. На самом деле, в этой истории заключается попытка победить смерть. Это сейчас современный мир смерть отодвигает. Раньше и у более примитивных и простых народов смерть это нормальное явление – человек лежит три дня на столе. Смерть - закономерный конец жизни. А здесь, в современном обществе, нарушены все эти вещи. Поэтому ты как бы думаешь: а что такое смерть? Смерть это же замечательный финал, а, может быть, даже и начало. А эти все вопросы для людей, которые выросли в культуре комментария, постмодернистской культуре, где все относительно, конечно, это их раздражает.

Но, с другой стороны, когда я себе задал вопрос, перед тем, как я ставил «Love - самая красивая история»: а что я должен показать в Берлине, что я могу нового показать? Я понял, что я должен показать совершенно другое, то есть заниматься простыми вещами, сказать: стоп, где начинается театр? Есть какая-то очень простая история, без всяких виньеток. Можно было внести виньетки политические, какие угодно. Приходят люди и спрашивают, где политика. Так это же любовь называется, какая политика? Везде ищутся какие-то материально-диалектические стороны. Какие материально-диалектические? Простой мир - иерархический, вот такой прямой. И попытка это очистить, это только начало.

Если я дальше буду это делать, то будут какие-то другие постановки, совершенно неожиданные. Мой принцип: открытость, простота и то, чего требует материал, то буду пытаться делать. Если он требует вообще отсутствия артиста - пожалуйста, будет просто дом звучать и ни одного артиста на сцене, или потом выйдут и будут говорить три часа без остановки. Сейчас в современном обществе любое изобразительное искусство может граничить с другим. То есть нет таких строгих рамок. Ты приходишь в реальное место, это часть твоей жизни, это время твоей жизни, ты два часа сидишь, на тебя могут воздействовать каким угодно способом. Почему обязательно артист? Вопрос в том, чтобы ты ушел измененным. Каким способом, это никого не касается. Если есть замечательные артисты и замечательная пьеса, они могут за два часа тебя встряхнуть и изменить - пожалуйста. Если этого нет, если это ситуация другая - давайте делать это другим способом. Поэтому я совершенно открыт. Я должен сказать, что если этот театр состоится, в нем будут балет танцевать или оперу ставить, или детский театр - любой жанр можно брать. Ты же знаешь, где в жанре есть проблемы. Если ты уже опытный человек, ты понимаешь, ага, вот этот жанр существует так и так, и проблемы такие-то. Давай мы их вырежем, давай мы их упростим. Как Брук сделал «Кармен»? Он же тоже вывел только струнную группу, и они играли там все очень редуцированно».

<< Вернуться назад