Новости

01 августа 2006
Игумен и святой

...Как он и предсказывал, «среди лета запоют Пасху…». Первого августа в Дивеево проходят празднества в память одного из самых почитаемых святых России - преподобного Серафима Саровского. Но все ли это понимали при его жизни? Предлагаем вашему вниманию статью, написанную в 2003 году к 100-летию его канонизации.

     Потребовалось личное вмешательство императора Николая II, который, ознакомившись с материалами, начертал: «Немедленно прославить!» А уже в наше время сбылось предречение преподобного Серафима, сказавшего: «Того царя, который меня прославит, я прославлю».

     Сейчас, и особенно в дни торжеств, как-то не принято вспоминать, что при жизни Серафим Саровский подвергался гонениям и травле монастырского начальства, а после смерти его образ пытались исказить. Да мало кто и сейчас знает об этом.

     О том, каково приходилось этому удивительному человеку, о котором Царица Небесная сказала: «Сей рода нашего», – мы узнаем из дореволюционных источников. И первым, и вторым, и третьим в этом ряду стоит труд под название «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря», написанный архимандритом Серафимом (Чичаговым).

     На его страницах разбросаны, то тут, то там, сведения, дающие представление о жизни и подвиге о. Серафима. Где намеком, а где и прямым текстом, цитируя свидетельства людей, лично знавших о. Серафима, автор указывает нам путь к пониманию Великой Дивеевской тайны. Тайны величайшего старца, которая до конца и не раскрыта.

     «По окончании Летописи, – рассказывал владыка Серафим (Чичагов), – я сидел в своей комнатке в мезонине, в одном из дивеевских корпусов, и радовался, что закончен, наконец, труднейший период собирания и написания по архивным записям современников преп. Серафима.

     В этот момент в келию вошел преп. Серафим. И я увидел его как живого. «Понимаешь, – обратился владыка к будущему протоирею Стефану Ляшевскому, – ни на одну секунду у меня не мелькнула мысль, что это видение, так все было просто и реально, но каково же было мое удивление, когда батюшка Серафим поклонился мне в пояс и сказал: «Спасибо тебе за летопись. Проси у меня все, что хочешь за нее».

     С этими словами он подошел ко мне вплотную и положил свою руку мне на плечо.

     Я прижался к нему и говорю: «Батюшка дорогой, мне так радостно сейчас, что я ничего другого не хочу, как только всегда быть около вас».

     Батюшка Серафим улыбнулся в знак согласия и стал невидим.

     «Только тогда я сообразил, что это было видение. Радости моей не было конца», – закончил владыка.

     Каким бы ни был владыка Серафим (Чичагов) святителем, но этого было недостаточно, чтобы оказаться там, в Царствии Небесном, около преподобного Серафима. Для этого ему предстояло получить мученический венец: в 1936 году он был арестован и, просидев больше года в Лефортово, принял смерть.

     Не об этом ли велел передать преподобный Серафим через матушку Евпраксию перед своей смертью: «Передай тому архимандриту Серафиму, который будет распорядителем во время моего прославления…»

     На вопрос владыке, что же именно было велено передать, он ответил: «Об этом буду знать только я».

     …В 1806 году строитель (так тогда именовались настоятели монастырей) Исаия, который по старости лет изнемог и стал особенно слаб здоровьем, по собственному желанию отошел от дел. Монахам предстояло выбрать нового настоятеля. Жребий по общему желанию пал на о. Серафима. Ведая свой особый путь, он смиренно отказался от предлагаемой почести. Тогда братия остановила свой выбор на брате Нифонте, – тот исполнял послушание казначея.

     4 октября 1807 года на 67-м году жизни отошел в мир иной старец Исаия. После его кончины о. Серафим, оставаясь жить в пустыньке, принял на себя подвиг молчальничества. К посетителям он больше не выходил. Если случалось ему повстречать в лесу человека, – падал ниц и находился в таком положении до тех пор, пока человек не проходил мимо.

     Так прошло три года. На некоторое время о. Серафим даже перестал посещать обитель по воскресным и праздничным дням. Один из послушников раз в неделю носил ему пищу.

     Было неизвестно, кто его причащает Святых Тайн. Хотя, как сообщает Серафим (Чичагов), в обители «ни на минуту не сомневались, что он без вкушения Тела и Крови Христовой не оставался». Игумен Нифонт – строгий ревнитель монастырского устава и церковных порядков – созвал монастырский собор из старших иеромонахов, на котором поднял вопрос относительно о. Серафима. Посовещавшись, решили братья так: если старец здоров и крепок ногами, то пусть по воскресным и праздничным дням приходит в Саров. Если же нет, то пусть навсегда переходит на жительство в монастырь.

     Чернец, носивший о. Серафиму пищу, передал, что ему было велено, но старец ничего не ответил. Тогда игумен через неделю отправил его повторно. Выслушав еще раз решение собора, о. Серафим благословил брата и вместе с ним отправился пешком в обитель. Тем самым он показал, что, в отличие от прежних лет, не в силах был по болезни ходить на службу. Это было 8 мая 1810 года.

     Вступив в монастырские врата после 15-летнего пребывания в пустыни, старец, не заходя в свою келью, отправился прямо в больницу. Когда ударили в колокол, он явился на всенощное бдение. «Выходит, о. Серафим решил жить в обители», – подумали удивленные монахи. Однако их удивление возросло еще больше, когда на другой день старец, взяв благословение у настоятеля, ушел в затвор.

     Только теперь братия уразумела, что молчальничество явилось зримой духовной лестницей; получив через него большее совершенство, о. Серафим перешел к высшему подвижничеству – затвору. В своей келии он продолжил начатое три года назад, и если бы не настойчивость Нифонта, то, скорее всего, затвор и пребывание в пустыни соединись бы воедино.

     О подвигах о. Серафима в затворе известно еще меньше, чем о его пустынножительстве. В своей келии, для отсечения воли, он не имел ничего, даже самых необходимых вещей. Икона, перед которой горела лампада, обрубок пня вместо стула – вот и вся обстановка.

     Для умерщвления плоти преподобный носил на плечах под рубашкой пятивершковый железный крест. Но собственно вериг и власяницы о. Серафим не носил. «Кто нас оскорбил словом или делом, и если мы переносим обиды по-евангельски – вот и вериги наши, вот и власяница! Эти духовные вериги и власяница выше железных, которые надевают на себя нынешние люди», – говорил он.

     Эпизод, который приводит в своей «Летописи…» Серафим (Чичагов), дает представление о том, как на самом деле относился настоятель Саровского монастыре к его духовному светильнику. В одно из посещений епископ Тамбовский Иона, желая видеть старца,     пришел к его келии, но тот не нарушил своего молчания и затвора. И тогда Нифонт предложил снять двери с крюков.

     Сообщая об этом вопиющем факте, Серафим (Чичагов) в следующей фразой попытался сгладить негативное впечатление: игумен «думал, вероятно, не отошел ли старец уже ко Господу, но преосвященный Иона не согласился на это, говоря: “как бы не погрешить нам”».

     Через неделю после этого случая в Саров прибыл тамбовский губернатор Александр Безобразов с женой. Оба пожелали принять благословение святого подвижника. Когда супруги подошли к келии, «старец сам отворил первым им двери своего затвора». Можно предположить, что в противном случае игумен Нифонт выполнил бы свое давешнее намерении. Десятилетний затвор закончился. С этого времени о. Серафим стал принимать всех без исключения.

     Главным предназначением старца, как мы теперь знаем, было обустройство среди мордовских лесов Четвертого удела Божией Матери на земле. И данное им, тогда еще молодым иеромонахом, слово матушке Агафье Мельгуновой – не оставлять сирот дивеевских – он сдержал.

     Чтобы община выжила, ей были необходимы элементарные средства к существованию. По велению Богородицы о. Серафим приступил к строительству мельницы, которая бы кормила и питала девушек.

     В Саровском жизнеописании о. Серафима (издание 1893 года) говорится, что настоятель Нифонт позволил воспользоваться для сего богоугодного дела монастырским лесом и благословил вывозить бревна для мельницы. На самом деле, игумен вовсе не расщедрился, а продал о. Серафиму лес. Ай, да Нифонт! Видимо, рассчитывал, что старец отступится, но тот приобрел лес на пожертвования от своих благодетелей.

     Любимица о. Серафима, инокиня Капитолина (Ксения Васильевна Путкова) свидетельствует: «Много терпел за нас батюшка, много, родименький, принял за нас, много перенес терпения и гонения! Как впервые-то прислал нам батюшка на мельницу-то два столбика, да вовсе так и незначащие, привезли их к нам, да так у воротец-то и сложили, даже класть-то еще негде было у нас.

     Вдруг, глядим, приезжают к нам из Сарова следователи-монахи, обыскивать нас, бранятся: ”ваш Серафим все таскает, говорят они, кряжи увез! Показывайте сейчас, где они у вас запрятаны!” Чудеса! Показали мы лежащие у ворот столбики. Вот, говорим мы, что прислал нам батюшка, глядите! И верить не хотят, бранятся: ”такие и сякие, все попрятали!” Куда нам было и прятать-то, кельюшка была так, вовсе махонькая, а земля кругом – все чужая!

     Прихожу я после к батюшке-то, а он меня и встречает: “Во, говорит, радость моя! Суды заводят, кряжи увез я, Ксенья! Судить хотят убогого-то Серафима, зачем слушает Матерь-то Божию, что велит Она убогому, зачем Матерь-то Божию слушает; зачем девушек Дивеевских не оставляет. Прогневались, матушка, прогневались на убогого Серафима. Скоро на Царицу небесную подадут в суды”».

     Нетрудно догадаться, кто и зачем учинил розыск.

     Игумен Нифонт – «который любил старца Серафима», говорил с оттенком раздражения: «Когда о. Серафим жил в пустыни, то закрывал все входы к себе деревьями, чтобы народ не ходил; а теперь стал принимать к себе всех, так что мне до полуночи нет возможности закрыть ворот монастырских». При этом настоятель лукаво умалчивал, какой ежедневный доход приносили богомольцы монастырской казне.

     За год в Дивеево было выстроена мельница, а возле нее – маленький домик. В него о. Серафим перевел семь сестер. Одна вскоре скончалась. Так и жили они общиной три года. Старец никого не присылал. А потом, купив (опять же на свои деньги) житницу, батюшка приказал строить келии, а затем стал присылать девушек, которых к его смерти набралось 73.

     Однажды монахиня Евпраксия (старица Евдокия Ефремовна Аламасовская), удостоившаяся вместе с о. Серафимом видения Богоматери, пришла на мельницу одна, а не вдвоем, как было заведено. Увидев такое дело, раздосадованный работник ушел домой.

     Поднялся ветер. Началась страшная буря. Мельница молола на два подстава. Инокиня, которая не успевала засыпать жито, от страха заплакала во весь голос и в отчаянии легла под камни, чтобы они ее задавили. Но Евпраксия не погибла, – камни тут же остановились, и перед ее изумленным взором возник, словно наяву, батюшка Серафим.

     – Чего ты, чадо, вопиешь ко мне? – спросил он. – Я пришел к тебе! Я всегда с теми, кто меня на помощь призывает! Спи на камушках зиму и лето, не думай, что они тебя задавят. Я вот, матушка, просил барышень, но они отказались, что груба пища, да бедная община. Я упросил Царицу Небесную, Они и благословила мне набрать простых девушек. Вот, матушка, я и собрал вас и прошу послужить мне и моей старости, а после буду я посылать к вам всякого рода и из дворян, купечества, духовного звания и высоких родов. Звал я многих, высокого-то звания не пошли; в начале-то трудно было бы жить, вот и призвал вас; вы теперь послужите, а кто придет после – послужит и вам.

     Старец не уставал повторять, что нет хуже греха, чем дух уныния. Поэтому приказывал инокиням всегда брать с собой на труды хлеб и кушать его вволю. Еще в старой обители произошел такой случай. На кухне работала сестра, которая, боясь гнева скупой начальницы, после трапезы отказывала девушкам в лишнем куске хлеба. Испытывая голод, те частенько брали друг у друга. Когда об этом узнал о. Серафим, негодованию его не было предела.

     – Нет, нет, матушка, нет тебе от меня прощения! – говорил он стряпухе, упавшей старцу в ноги. – Так что ж, что начальница, не она моих сироточек кормит, а я их кормлю! Пусть начальница-то говорит, а ты бы потихоньку давала, да не запирала, тем бы и спаслась. Чтоб сиротам моим, как хочешь, а всегда бы хлебушко был, и кушали бы они вволю. И делать того не моги!

     Часто требовал к себе о. Серафим мельничных сестер – и те, не разбирая, бывало, ни дня, ни ночи, ходили в обитель и обратно, получая от старца разные поручения и необходимые наставления по устройству общины.

     Был в Сарове монах Нафанаил, лучший иеродиакон. Жил он возле кельи о. Серафима. Глядя на девушек, стоявших поутру у запертой двери, зазывал их к себе: «Что старик-то морит, да морозит вас. Чего стоять-то, когда еще дождешься. Зайдите-ка вот ко мне, да обогрейтесь». Иные по простоте душевной соблазнялись, ходили и слушали лукавые уговоры.

     Прознал о том о. Серафим, растревожился: «Как он хочет сироточкам моим вредить. Не диакон он, после этого, нашей обители. Нет, нет, от сего времени он не диакон нашей обители».

     Как сказал старец – и стал вдруг Нафанаил пить горькую. Да так, что недели через три выслали его из монастыря. Защищал батюшка Серафим Мельничную общину – не свою, а самой Царицы Небесной, в которой она была настоятельницей. Исцелял девушек от телесных недугов и посылаемых искушений, часто поражая сестер своей прозорливостью. По возможности помогал деньгами и всем необходимым.

     «Уж на что был свят батюшка-то Серафим, угодник Божий, и на него гонения были! – рассказывала старица Ксения Кузьминична. – Раз пришло нас семь сестер к батюшке, работали у него целый день, устали и остались ночевать в пустынке. Час эдак в десятом, увидала наша старшая из окна, что идут по дороге с тремя фонарями и прямо к нам. Догадались мы, что это казначей Исаия и поскорее на встречу отперли мы дверь-то. Взошли они, не бранили, ничего, оглядели только нас зорко и молча чего-то все искали и приказали нам тут же одеться скорее и немедленно идти прочь.

     Мы пошли прямо на Маслиху, да ночь была темная, забоялись мы, на гостиницу и вернулись. Хозяином был тогда Иван Александрович (впоследствии затворник). Увидел нас такими напуганными, да смущенными, приветил он нас ласкою, принес нам поскорее рыбы, накормил и уложил спать.

     Как два часа ударили к утрени, наша старшая и пошла к батюшке в келию, все ему и рассказала. Батюшка все хорошо знал, но и виду даже не подал, а еще как будто на нас же оскорбился. “Это, говорит, оттого, что дурно вы себя держите!” и тут же отослал нас в обитель. И вот так-то, как ни покрывал их батюшка, а знали все, что много-много претерпел он ото всех за то, что нас привечал».

     Еще раз обратимся к записанным воспоминаниям великой старицы Евпраксии: «То всем уже известно, как не любили Саровцы за нас батюшку о. Серафима; даже гнали и преследовали его за нас постоянно, много-много делая ему огорчения и скорби! А он, родной наш, все переносил благодушно, даже смеялся и часто сам, зная это, шутил над нами.

     Прихожу я к батюшке-то, а он всем ведь при жизни-то своей сам питал и снабжал нас всегда с отеческою заботою, спрашивая: есть ли все? Не надо ли чего? Со мною, бывало, да вот с Ксенией Васильевной и посылал, больше меду, холста, елею, свечей, ладану и вина красного для службы.

     Так-то и тут, пришла я, наложил он мне, по обыкновению, большую суму-ношу, так что насилу сам ее с гробика-то поднял, индо крякнул, и говорит: “Во, неси, матушка, и прямо иди во святые ворота, никого не бойся!” Что это, думаю, батюшка-то, всегда, бывало, сам посылает меня мимо конного двора задними воротами, а тут вдруг прямо на терпение, да на скорбь-то, святыми воротами посылает!

     А в ту пору в Сарове-то стояли солдаты и всегда у ворот на часах были. Саровский игумен и казначей с братией больно скорбели на батюшку, что все делает-де нам, посылает и приказали солдата-то всегда караулить, да ловить нас, особенно же меня им указали.

     Ослушаться батюшку я не могла и пошла, сама не своя, так и тряслась вся, потому что не знала, чего мне так много наложил батюшка. Только подошла я это к воротам, читаю молитву, солдаты-то двое сейчас тут же меня за шиворот и арестовали. ”Иди, говорят, к игумену!” Я и молю-то их, и дрожу вся; не тут-то было. ”Иди, говорят, да и только!”

     Притащили меня к игумену в сенки. Его звали Нифонтом; он был строгий, батюшку Серафима не любил, а нас еще пуще. Приказал он мне, так сурово, развязать суму. Я развязываю, а руки-то у меня трясутся, так ходуном и ходят, а он глядит. Развязал, вынимаю все… а там: старые лапти, корочки сломанные, отрубки да камни разные и все-то крепко так упихано. ”Ах, Серафим, Серафим! – Воскликнул Нифонт, глядите-ка. Вот ведь какой, сам-то мучается, да и Дивеевских-то мучает”, и отпустил меня.

     Так вот и в другой раз пришла я к батюшке, а он мне сумочку дает же. ”Ступай, говорит, прямо к святым воротам!” Пошла, остановили же меня и опять взяли да повели к игумену. Развязали суму, а в ней песок да камни! Игумен ахал, ахал, да отпустил меня.

     Прихожу, рассказала я батюшке, а он и говорит мне: ”Ну, матушка, уже теперь в последний раз, ходи и не бойся! Уж больше трогать вас не будут!”» И воистину, бывало, идешь и в святых воротах только спросят: чего несешь? Не знаю, кормилец, ответишь им, батюшка послал. Тут же и отпустят».

     Во многих вызывал о. Серафим зависть и злобу. Один монах решился даже сказать ему: «Тебя многие беспокоят обоих полов, и ты пускаешь всех без различия». На это великий старец, сославшись на Св. Иллариона Великого, ответил так: «Положим, что я затворю дверь моей келии. Приходящие к ней, нуждаясь в слове утешения, будут заклинать меня Богом отворить двери и, не получив от меня ответа, с печалью пойдут домой… Какое оправдание могу тогда принести Богу на страшном суде Его?»

     Гораздо чувствительнее для него была беседа с игуменом Нифонтом, – тот, повстречав о. Серафима, передал ему мысль братии, которая, как уже отмечалось, не одобряла деятельности старца.

     – Особливо, – сказал игумен, – тем соблазняются, что ты оказываешь милостивое попечение сиротам Дивеевским…

     Выслушав слова настоятеля, о. Серафим упал ему в ноги, а затем дал на будущее мудрый и спасительный совет, а именно: не поддаваться ложным внушениям и не принимать от братии всякого слова на ближнего без рассуждения.

     Чтобы видимо убедить всех, что Господу и Царице Небесной угодна забота о. Серафима о мельничной общине, он выбрал вековое дерево и помолился, чтобы оно преклонилось в знак Божьего определения. И, действительно, на утро это дерево оказалось выворочено с громадным корнем при совершенно тихой погоде.

     Насколько разные, насколько внутренне несовместимы были эти два человека – грозный настоятель Саровской обители и «убогий Серафим». Первый, много сделавший для обители, строгий до последнего «ять», ревнитель монастырских правил, но иногда подменявший живую любовь к Богу холодным, сугубо рассудочным следованием внешним нормам и предписаниям. И второй, будто сошедший с евангельских страниц и деяний апостолов.

     Можно ли представить себе игумена Нифонта говорящим такие, к примеру, слова: «Ведь веселость не грех, матушка, она отгоняет усталость, и от усталости ведь уныние бывает, и хуже его нет, оно все приводит с собою. Вот и я, как поступил в монастырь-то, матушка, на клиросе тоже был и какой веселый-то был, радость моя. Бывало, как не приду на клирос-то, братья устанут, ну и унынье нападает на них и поют-то уже не так, а иные и вовсе не придут. Все соберутся, а я и веселю их, они и усталость не чувствуют. Ведь дурное что говорить ли, делать ли нехорошо, и в храме Божьем не подобает, а сказать слово ласковое, приветливое, да веселое, чтобы у всех перед лицом Господа духа всегда весел, а не уныл был, – вовсе не грешно, матушка».

     Нет. Конечно же, нет. Нифонт, видимо, на такую душевную широту и сердечную теплоту не был способен. А потому испытывал к великому старцу сложное чувство, в основе которого, насколько мы можем теперь судить, лежала зависть – ведь тот-то смог отказаться от должности игумена.

     Что думал строитель? Наверное, что он вот также мог бы уйти в затвор, полностью отрешиться от мира, но он избрал другой путь, – повинуясь долгу, стал настоятелем, церковным администратором. А брат Серафим-де, интересы своего личного спасения поставил выше, нежели интересы монастыря и братии.

     И почему, почему братия первоначально хотела видеть своим настоятелем не его, Нифонта, а Серафима?..

     Со временем строитель настолько утвердился в своей правоте, что за деревьями уже не видел леса. Не мог он вблизи разглядеть того, что издалека видели тысячи людей, приезжавших, и приходивших пешком в Саров, с одним заветным желанием – лицезреть святого старца, получить от него совет, как жить, и благословение.

     Примерно за год до смерти о. Серафим почувствовал крайнее изнеможение сил душевных и телесных. Ему было теперь около 72 лет. Как и в прежние годы, он продолжал, хотя изредка, наставлять людей, стекавшихся отовсюду в Саров; больных и недужных исцелял, некоторым, когда это было необходимо, предвозвещал будущее.

     Одной из сестер он сказал: «Я силами ослабеваю; живите теперь одни, оставляю вас». Та подумала, что старец опять хочет уйти в затвор. Но о. Серафим на ее мысли ответил: «искал я вам матери, искал… и не мог найти. После меня никто вам не заменит меня. Оставляю вас Господу и Пречистой Его Матери».

     В «Летописи» мы читаем такие строчки: «Отцу Серафиму пришлось претерпеть в этом году неудовольствия, в которых он видел признаки своего приближения к исходу из настоящей жизни». Какие именно? Об этом автор предпочитает не говорить, за исключением одного эпизода.

     Одна беглая девушка, скрываясь от полиции, решила изменить свою внешность: остригла волосы в кружок, надела платье послушника. В таком виде она была арестована. На допросе показала, что поступить подобным образом ее благословил старец Серафим. Тут же в Саров полетел запрос на имя игумена Нифонта. Серафим (Чичагов) не сообщает подробностей следствия, но можно не сомневаться, что настоятель – «который любил отца Серафима», получив официальный повод к разбирательству, развернулся по полной программе.

     Но батюшка Серафим доказал, что его оклеветали. Обвинения были полностью сняты. «Тем не менее, обстоятельство это огорчило старца, и он на тот раз целые сутки не выходил из келии, проводя время в молитве».

     По-прежнему некоторые неопытные в духовной жизни люди соблазнялись его общением с женским полом. Однажды крестьянин Е. Лихачевский, работавший в Сарове, увидел, что старец беседует с неизвестной ему молодой и хорошо одетой девицей. «О чем это батюшка так беседует с ней? Какие еще наставления идет к ее возрасту?» – подумал он.

     Только подошел со своими мыслями поближе, как о. Серафим, указывая на признаки своей глубокой старости, сказал: «Я ко всему мертв, а ты что это думаешь?» Тогда крестьянин упал ему в ноги и покаялся в своей вине.

     И еще раз, опять же без конкретных примеров, повторяет свою мысль Серафим (Чичагов): «Приходилось старцу испытывать в этом году и другие огорчения безвинно и несправедливо. И он насчет всех их сказал однажды следующие слова: «все сии обстоятельства означают то, что я скоро не буду жить здесь, что близок конец моей жизни».

     Что же это были за огорчения, если автор не решился рассказать о них в своем труде? Загадка, которую, быть может, еще суждено расшифровать исследователям.

     Чувствуя свой скорый уход, о. Серафим больше всего печалился по поводу судьбы Мельничной общины. Предвидя духовными очами смуту, которая в течение двенадцати лет будет терзать Дивеево, он предупреждал сестер относительно человека, который явится ее возмутителем.

     Таким мутным человеком был послушник Иван Тихонов. Долгие годы после смерти о. Серафима этот вкрадчивый, способный и тщеславный человек выдавал себя за келейника и ученика старца. Написанные им жизнеописания стали первыми кирпичами в деле фальсификации образа великого светильника земли русской.

     Еще при жизни старца Иван Тихонов, которого одолевало страстное желание заправлять всеми делами Мельничной общиной, испросил благословение у Нифонта в Дивеево, чтобы выучить сестер чтению, пению и порядку церковного устава. Нужно ли говорить, что настоятель, давая такое благословение послушнику, даже не монаху, метил прицельно в о. Серафима.

     История сохранила подлинные слова святого старца: Он (Иван Тихонов) «заводит у них пение партесное, вводит некоторые обычаи, это им не нравится, приходят они ко мне, жалуются со слезами…»

     Старшая сестра Прасковья Степановна однажды нашла батюшку очень расстроенным: «Он, по обыкновению, благословил меня и начал говорить со слезами: «вот, матушка, приходил ко мне Иван Тихонович и просил: «батюшка, благослови мне. Я буду заботиться о твоих девушках», а сам хочет взяться холодным сердцем. Скажу тебе, матушка, во всю жизнь он будет холоден до вас, и сестры, которые будут ему преданы, будут для вас холодны. После меня вам отца не будет. Вы останетесь совершенно сиротами, а отец Иоанн (Иван Тих.) только всю жизнь будет нападать на вас».

     Многим сестрам о. Серафим говорил пророчески о скором будущем, имея в виду смуту в общине: «Вы до антихриста не доживете, а времена антихриста переживете».

     О том, какие возмутительные вещи совершались против о. Серафима, сообщает Серафим (Чичагов) на примере Спиридона Андреевича Пестова, в будущем одиннадцатого строителя Саровского монастыря под именем Серафим. «Будучи послушником, он особенно нападал на о. Серафима за заботы старца о Дивеевских сиротах, и даже в один прекрасный день сломал от злобы печь в Серафимовой пустыни…»

     Да может ли быть такое? Оказывается, может. Послушник не был даже наказан. Не это ли, в отличие от некоторых весьма успокоительных, весьма дипломатических свидетельств, есть ярчайшее и точное доказательство истинного отношения отца-настоятеля к Саровскому старцу.

     Игумен Серафим, спасший Дивеевских сестер от голода, пострадал в результате клеветнических наговоров со стороны людей бывшего живописца Ивана Тихонова, ставшего к тому времени о. Иосафом. Этим он, как пишет Серафим (Чичагов), «искупил свой прежний грех».

     Утвердившись в Дивеево, этот лже-ученик о. Серафима старался разрушить все, что так настойчиво требовал преподобный: велел закрыть обе монастырские Рождественские церкви, чтобы сестры ходили в приходскую, Казанскую.

     Почти весь строительный материал, приготовленный для большого Дивеевского собора, обратил на постройку деревянной Тихвинской церкви. Забрал все имевшиеся у обители деньги и не возвратил их даже после того, как был изгнан вон.

     Опираясь на небольшую группу своих последовательниц, 40 против 400, иеромонах Иоасаф отстранил от управления игумению Марию (Ушакову). Когда сестры упали в ноги архиерею, прося его оставить их любимую начальницу, то он ушел, распихивая ногами (!) лежавших инокинь и послушниц.

Источник СПЕЦНАЗ РОССИИ N 07 (82) ИЮЛЬ 2003 ГОДА

<< Вернуться назад