Новости

Ирина Промптова, заведующая кафедрой сценической речи Российской академии театрального искусства

Так, в рамках готовящейся сейчас парижской Международной книжной ярмарки пройдет церемония вручения премии за лучший литературный перевод с русского языка на французский.

Премию учредил российский Фонд Бориса Ельцина, стараниями которого также на ярмарку привезут из Москвы студенческий спектакль. Он и к Франции, и к тематике премии имеет непосредственное отношение. Слово Ирине Промптовой, заведующей кафедрой сценической речи Российской академии театрального искусства: «На курсе Леонида Ефимовича Хейфица (это четвертый курс актеров и режиссеров режиссерского факультета, там они вместе учатся) мы работали над прозой и стихами авторов русской эмиграции первой волны, которые имеют отношение к Великому исходу. Как мы знаем, это цвет русской культуры уехал не потому, что они не любили Россию, очень любили, но это было либо опасно для жизни, либо они думали, что вернуться через две недели. Но так и уехали навсегда, и нашли приют на Сен-Женевьев Дюбуа. И вот мы задумали, а что, если нам эту программу повезти и показать в Париже».

— Это целый спектакль или это отрывки какие-то?
— Это спектакль получился. Там Тэффи, там Зайцев, Бунин, там много авторов замечательных. И это судьбы людей в рассказах. Они культивируют язык. Они не забывают его. Как они преодолевают свои сложности — через смех, через юмор. Потому что очень воспитаны, потому что горды. Я, так получилось, что последние 20 лет много бывала в Париже. Я знаю много людей, которые рассказывали мне, как их родители много делали для того, чтобы их дети (они или их внуки) учили язык, географию, историю. Это, в основном, было до 1940 года, до начала войны. Они верили, что вернуться.

— Все-таки и отчаивались тоже, и язык в следующих поколениях утрачивали. Не случайно, в спектакле звучат такие стихотворные строчки:

В наше время в возрасте подобном
Ехали кадеты в юнкера.
Но не в Константиновское, милый,
Едешь ты. Великий океан
Тысячами простирает мили
До лесов Канады, до полян
В тех лесах, до города большого,
Где — окончен университет! —
Потеряем мальчика родного
В иностранце двадцати трех лет.
Кто осудит? Вологдам и Бийскам
Верность сердца стоит ли хранить?..
Даже думать станешь по-английски,
По-чужому плакать и любить.

— Ирина Юрьевна, насколько я знаю, сейчас этот спектакль идет на учебной сцене.
— Да. Он показывается в здании Российской академии театрального искусства. Он называется «Мы жили тогда на планете другой…». Это строчки из стихотворения Георгия Иванова, который был признан лучшим, первым поэтом русской эмиграции. Там было соревнование с Ходасевичем, и вот был назван именно Георгий Иванов. Хотелось, чтобы для наших студентов это была бы не просто поездка по Парижу, — так походить, хотя у них будет и для этого возможность, а именно, чтобы это была своего рода акция — наш поклон этим людям. Из них очень мало, кто остался жив, хотя до сих пор, например, жива дочь Зайцева Наталья Борисовна. У нее есть замечательная книга «Напишите мне в альбом».

— И вот в связи с этим: известно, что произношение начала ХХ века довольно значительно отличалось от произношения начала XXI столетия. Когда работали над этим материалом, вы учитывали, что эти голоса звучали по-другому?
— Если вы имеете в виду звучание голосов…

— Я имею в виду не их тембр, не их физиологические качества, а их манеру говорить, произношение.
— Вы знаете, почему я задала вопрос? Ведь и интонации тоже могут быть вульгарными.

— И интонация была совсем другой.
— Конечно, да. Когда мы начали работать над этим материалом, мы понимали, где мы, и где начало ХХ века. Во-первых, внешне они выглядят совсем иначе. Джинсы же носят с утра до ночи. Поэтому сидят соответственно. Они не привыкли к юбкам, к длинным юбкам, к туфлям на каблуках. И вот мы пригласили Александра Васильева, известного культуролога, историка моды. И он нам рассказывал о судьбах первой эмиграции. Он со многими дружит, с их потомками. Он рассказывал, как сидели дамы, как надо было целовать руку. Наши мальчики не умели целовать руку. Они к себе тянут ручку, а надо наклониться к этой руке. И не ее поцеловать, а очень близко к руке поцеловать воздух. Есть какие-то такие тонкости удивительные, которые нигде не вычитаешь.

— Ну, а все-таки, что касается речи, там есть такие тонкости, как поцеловать воздух?
— Конечно, это уже невозможно. Я стараюсь, чтобы они говорили «дожьжи». Мы вообще придерживаемся пока этой нормы «дожьжи». Хотя будущее за «дождями», что ни говори. Но пока можно и так, и так. Поскольку сценическая речь вообще тяготеет к традиции, если это не царапает слух, не надо говорить «танцовать», как раньше мы приучали. Потому что «о» писалось «танцовать», а сейчас же «е» пишется давно. Поэтому эта норма уже ушла практически. Они все говорят «танцевать», хотя это мне режет ухо, я привыкла к другому, но я вынуждена переучиваться в чем-то. Но в каких-то отдельных словах я стараюсь все-таки, чтобы они так говорили, хотя это невероятно трудно. Они все говорят «дожди», «уезжаю». Я стараюсь хотя бы это вернуть.

— Вот, к примеру, как в спектакле произносят глагол «жжет».
— «Как рвет и крутит восточный ветер. И жьжет, и режет, и бьет плетьми».

— Вы считаете, что на театре должна быть некоторая консервативность?
— Да, безусловно. Об этом пишут все, все лингвисты. Скажем, Панов, очень известный был филолог, которого мы чтим очень, которого мы считаем арбитром, так же как Аванесова. Да, он считает, что сценическая речь должна быть консервативной. Мы не можем каждые пять лет новое поколение переучивать, иначе будет очень тонкий культурный слой. Порвется связь с нашими предыдущими поколениями.

— Получится, что актеры старшего поколения говорят так, а те, кто с ними на одних и тех же подмостках, уже по-другому. Будет разнобой.
— Это тоже интересная проблема. Потому что в любом театре есть старшее и даже престарелое иногда поколение. Сцена их бодрит, держит на плаву. У них много энергии. Многие умирают на сцене, как известно, но играют и в 80 лет, и в 90. Мы же знаем корифеев Малого театра, так искони велось. Они иногда, конечно, настаивают на каких-то нормах, которые ушли, а молодые, безусловно, к чему-то другому привыкли. Вот хотя бы это касается произношения слов, где уже другое написание, как я привела насчет «танцовать» или «танцевать». Возникают иногда очень большие баталии. Когда, вообще, на эту тему говоришь в театре, я знаю, что будут кричать, будут розоветь щеки, блестеть глаза, до хрипоты будут сражаться. Это потому что кровное, родной — русский язык. Отстаивают то, к чему привыкли. Так говорил наш двор, в нашей школе, в моей семье, мой любимый человек и так далее! Тут приходится говорить тогда с ними вот о чем. Потому что, естественно, есть полярные, крайние точки зрения — либо антинормализаторы (это, конечно, молодые, которые говорят: вот так, и все!) и есть старшие, которые будут настаивать на «коришневый», «достатошно». «Коришневый», конечно, уже ушел.