60 лет назад в октябре 1941 года немцы пришли в мой город Болхов Орловской области и с боями захватили его. Мы стали свидетелями трагического отступления наших войск и на долгие месяцы оказались в оккупации.
     Что особенно остро вспоминается о тех днях? Что тогда происходило в Болхове? Установление новой власти - избрание бургомистра, то есть, появилась власть какая-то… Нас, молодежь от четырнадцати лет и старше, немцы ежедневно гоняли на работу. Работали под конвоем. На площади в 9 часов утра собирались. Приходит немец и выбирает, кому куда идти: дороги чистить, окопы рыть, после бомбежки засыпать воронки, мост строить и прочее. Вот так и жили…. Мне тогда было 15 лет.
     А вскоре дошел слух, что собирается народ открыть церковь. Но все было потеряно, разграблено. Люди стали ходить по закрытым храмам, собирать уцелевшие иконы, что-то взяли брошенное в музее. Часть икон принесли в церковь сами жители. И вот 16 октября 1941 года церковь открылась. Это был бывший монастырский храм ХVII века митрополита Алексия (Женский монастырь Рождества Христова). Впервые туда я пришел где-то в ноябре. Служил священник Василий Веревкин. (Сейчас здание этой церкви сохранилось, но в ней находятся жилые помещения).
     Дома отец сказал: "Дети, пойдемте в церковь - принесем благодарение Богу". Мне было страшно и стыдно идти туда. Потому что я на себе ощущал всю силу сатанизма. А что на меня давило? Как и сегодня давит на всех тех, кто идет впервые в храм Божий. Стыд. Стыд. Очень сильный стыд, который давил на мою душу, на мое сознание… И шептал какой-то голос: "Не ходи, смеяться будут… Не ходи, тебя так не учили…". Я шел в церковь, оглядываясь кругом, чтобы меня никто не видел. Идти напрямую километра полтора было до церкви. А я кругом шел, километров пять обходил, через речку… Народу в храме было около двухсот человек, наверное… Я отстоял всю службу, посмотрел, увидел молящийся народ, но душа моя была еще далеко от ощущения благодати. В первый раз я ничего не ощутил…
     В следующий раз я пришел в церковь с родителями, наверное, под Рождество в 1942 году. Год был очень трудный: фронт отстоял от нас в 8-ми километрах. Город полный немцев, их выгнали из-под Москвы… Холод… Я пришел в церковь. Это был храм Рождества Христова. Что бросилось в глаза – это множество народа. Но какого? Маленькие детишки стояли с матерями, мужчин почти никого не было. Они молились за своих близких, за семьи, за Родину. И еще запал мне в душу хор. Как они пели!.. С душой, одухотворенно. То был язык молитвы, веры. Регентом был мой учитель пения, который меня учил в школе. Я, может быть, впервые тогда стал ощущать Благодать Божию.
     Храм был закопченный. Окна закрыты камнями. Рам не было, кирпичи какие-то… Свечи домашние… И служит отец Василий. Мы дружили семьями, я с его сыном учился в 3-й школе. Этот единственный, оставшийся в городе священник, совершал богослужения. И с того времени, с 1942 года, с Рождества Христова я как бы родился заново. И стал ходить еженедельно по субботам и воскресеньям в церковь…

     Это было время войны, время комендантского часа, когда выходить из дома мы могли с 7 утра до 7 вечера. Весной. А зимой только до 5 вечера. После назначенного часа никуда не пройдешь… Служба начиналась часа в три- полчетвертого. А я почувствовал необходимую помощь молитвы, и когда немцы нас отпускали в пять часов вечера с работы, я домой прибегал, быстренько надевал какие-то свои одежды и бегом в церковь и стоял. Мое место - перед Иерусалимской иконой Божией Матери. Эту чтимую чудотворную икону нашли в каком-то заброшенном храме. Народу много, и я постепенно, постепенно из недели в неделю, из месяца в месяц привыкал ходить в церковь. Меня заметил отец Василий и сказал: "Васек, я тебя возьму в церковь". 30 марта1942 года он ввел меня в алтарь. Показал, где можно ходить, где нельзя ходить, где, что можно брать, что нельзя…
     Помню Пасху 1942 года, была она на Лидию, 5 апреля. Еще был лед, крестного хода тогда не разрешали. Молились. Какой-то кусок черного хлеба был, разговелись. И вдруг начался страшный обстрел. Из окна видны были разрывы, самолеты летели немецкие. Танки… Потом через два дня идут пленные наши. Изможденные.
     Мы спрашиваем: "Ну, как?". Отвечают: "Мы выскочили на поле, немцы подавили нас танками". Я спросил: "Ну, как там живут церкви?" - "Да какие церкви, и Бога-то нет…". А у нас уже была церковь, и народ ходил туда. Немцы нам не мешали. Помню, в храм они заходили, сняв головной убор. Смотрели, не шумели, никаких претензий не было…
     Отец Василий надел на меня стихарь, и я уже начал в стихаре выходить… Люди увидели, что я держу свечку в стихаре, свечку выношу, в церковь хожу. И тут мои сверстники, ребята, с которыми я учился, начали надо мной издеваться. И мне тогда по моему юному 15-летнему состоянию нужно было выдержать удар насмешек, издевательств над моей неокрепшей душой. Но я твердо ходил, молился, просил…
     Пасха 1943 года была где-то в конце апреля. Кто-то похлопотал у властей, и нам разрешили в Пасхальную ночь совершить крестный ход, где я принимал участие уже в стихаре, как маленький священнослужитель.
     Этот 1943 год – год перелома в войне. Фронт приблизился к городу. Мы жили непрерывно под страхом бомбежки. В ту Пасхальную ночь из Тулы на Орел шли наши бомбардировщики. Наутро мы услышали, что погибло 400 мирных жителей.
     Еще я помню этот 1943 год, вот, по такому событию. Летом по домам у нас носили чудотворную Тихвинскую икону Божией Матери. Как принимал ее народ! Начиналось все в 12 часов дня и до пяти. Приходил отец Василий, служили краткий молебен, икону поднимали, мы под ней проходили. Это была радость для всей улицы, на которой совершался молебен. Но были и дома, которые святыню не принимали.
     Но все равно в моей памяти запечатлелась молитва русских людей. Это вдохновляло и поддерживало. Как будто Господь говорил мне: "Смотри, сколько людей верующих, а ты смущался. Что ты думал там своей маленькой головенкой, то, что вера погибла, то, что вера угасала, то, что русские люди неверующие?". Эта зарождавшаяся и укрепляющаяся во мне вера дала силы выстоять, когда для меня наступило страшное время. 16 июля 1943 года я вместе с сестрой попал в облаву. Немцы нас гнали под конвоем на запад. Проходили мы по деревням, селам. Что я там видел? Кое-где открыты были храмы. В немецкой оккупации сам народ открывал храмы.
     В лагере Палдиский в Эстонии, куда нас пригнали 1 сентября, было около ста тысяч человек. Там было наших Орловских около десяти или двадцати тысяч, были и Красносельские, Петергофские, Пушкинские, их привезли раньше. Смертность была высокая от голода и болезней. Мы прекрасно знали, что нас ожидает, что будет. Но нас поддерживало Таллиннское православное духовенство: в лагерь приезжали священники, привозили приставной Престол, совершались богослужения. К нам приезжал в лагерь приснопоминаемый мною протоиерей отец Михаил Ридигер, отец Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II. Служил он с сегодняшним митрополитом Таллиннским и всея Эстонии Корнилием. Я хорошо помню, как они совершали литургии в военно-морском клубе, хор был из лагерных. Люди причащались, была торжественная служба. И я здесь ощутил еще более, и понял,что не только у нас в краях орловских так молились. Посмотрел и увидел, что все, приехавшие из Красного Села, Пушкина, Петергофа, все они молились, пели, и явственно ощущалась благодать Божия. У меня была икона Спасителя( она до сих пор цела), которой успел благословить меня с сестрой моей Лидией отец. И я в лагере ставил ее на камень и молился, как Серафим Саровский. Ну, как уж молился? Ничего я не знал. Своими словами: "Господи, помоги мне выжить в это страшное время, чтобы не угнали в Германию. Чтобы увидеть своих родителей". А к слову сказать, я родителей потерял на два года. В лагере я пробыл до октября 1943 года.
     Далее прибыл в Брянск, далее Унече, Почек, храмы были открыты, чему народ очень радовался. Храмы жили в оккупации. Их было открыто много. Почему? Что явилось причиной? 5 сентября 1943 года получив донесение от контрразведчиков, НКВДистов Сталин приказал в противовес немецкой пропаганде открывать храмы на Большой земле. Они спешно открывались, но не везде, кое-где. Не в черте города, а где-то на кладбищах малюсенькие храмы. Так, в Куйбышеве было два храма, в Саратове один-два маленьких, в Астрахани. Власти слышали, какой духовной подъем находят русские люди в церкви и решили показать народу, что и мы, товарищи-коммунисты, не против религии, вот, смотрите, мы тоже храмы открываем. Но мы прекрасно знаем, что священников так и не отпустили из лагерей.
     Храмов в оккупации было открыто много. И особенно сияли храмы, которые открыла Псковская православная миссия. Она была основана в 1942 году во Пскове. В нее входили молодые священники из далеких мест, отдавшие себя делу просвещения русских людей. Народ с удивлением и недоверием относился к ним. Люди целовали батюшкам ризы, руки, щупали их, спрашивали:"Батюшка, ты настоящий?". Храмы были заполнены. Ходили слухи, что, мол, те священники подосланы, что они служат немцам. Но нигде я не нашел подтверждения этих слухов.
     Псковская православная миссия просвещала русских людей. Были открыты церковные школы. Там изучали закон Божий, историю прошлого, читали книги и пели русские песни. Немцы следили лишь за тем, чтобы не было никакой партизанщины. Это великое дело духовного просвещения было уничтожено с приходом советской власти в 1944 году. Некоторые из священнослужителей ушли с немцами за кордон. Остальные, остались встречать советскую армию. Этих мучеников за православие сослали в Сибирь. Там они погибли.
     Родителей своих я нашел только в 1945 году. Только теперь я понимаю внутреннюю связь родителей и детей. Когда я их нашел, я спросил у мамы: "Как ты верила, что нас не расстреляли? Что мы не погибли?". - "Я чувствовала материнским сердцем, что вы живы". Отец - участник гражданской войны, человек крепкой воли. Он ежедневно ходил по дороге, по которой угнали нас с сестрой. Родитель - есть родитель, и неизвестность о нашей судьбе подорвала его силы. Он быстро сгорел. Умер в 1946 году.
     И вот, возвращаясь в прошлое. Теперь уже, сам убеленный сединами старик, я вижу воочию, что Бог меня хранил, Бог меня поддерживал, Бог меня направлял, и что действительно и воистину без воли Божией волос не упадет с головы человека, это я испытал в своей жизни.
     Еще в Таллинне через два месяца после освобождения, когда я работал в штабе флота и, получив документы, как участник войны, перед тем, как поехать домой, прошел допрос Таллиннского НКВД. Приехал в Орел – допрос. Приехал домой - опять допрос. В 1946 году, уже год как закончилась война и отгремел парад победы, еще допрос. Я учился тогда в Ленинградской Духовной семинарии. Еще долго меня царапали, пытаясь обвинить в предательстве, назвать врагом народа. Я им говорил: "Я же мальчишка был. Нас же было 80 миллионов в оккупации под немецким сапогом. Вы допустили, что даже немецкий штандарт развивался на Эльбрусе, вы допустили, и вы об этом забыли". Но никаких разговоров. Дали волчий билет, чтобы в течение суток я уехал, покинул свою родную семинарию. Вот так Господь меня испытывал, выковывал веру во мне, чтобы я никогда не озирался, не оглядывался, никогда не падал духом во всех трудностях своего земного бытия. А трудностей было очень много, начиная с 1927 года. Кому–нибудь другому их хватило бы на всю жизнь. Но Бог меня хранил. Вот почему я зову сегодня всех русских людей любить Россию, любить православие, любить храм Божий, ходить в церковь, молиться, искать благодатной помощи у Бога.
     Без личного опыта я никогда не стал бы ни о чем говорить, потому что я, как говорится, на своей шкуре испытал, имею личный опыт, как Господь меня хранил за молитвы и за веру. Что, увы, сегодня у людей не проявляется, что люди не хотят слушать нас бывалых, людей того поколения, переживших жестокие, страшные времена, но оставшихся верными Богу.
     Но продолжу рассказ. На территории, оккупированной немцами, храмов было много. Когда наступили 60-е годы, генеральный секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев приказал закрывать и уничтожать храмы.
     У нас было три храма, осталось два. В Орле - старинный Богоявленский собор превратили в планетарий. И по всем необъятным сторонам России храмы стали закрываться сотнями… Для меня всегда вставал вопрос: " Зачем и для чего? Чем мешала Церковь?". Власти торопились делать Рай на земле, хотели обезглавить Мать- Россию, сделать ее безбожной, отчитаться перед Западом, который и тогда стремился ее изничтожить, как и сегодня он уничтожает нашу духовность хитростью, хитросплетением, всей этой сектантской проповедью. Отравляя окорочками, кормит нас; не дает нам получить медали, завоеванные трудом, не дает нам продать свое железо. Так с Россией не разговаривают. Россию надо любить. Я думаю, Владимир Владимирович Путин и его окружение знает, что надо делать. Мы не пропадем. Это вразумление русскому народу за то, что он бросается в крайности, идет в сектанты, в католики. Что я вижу по телевидению: "Вот, смотрите, я нашла новое, хорошее. Бога нового нашла. А Бог-то везде, как говорится, одинаковый. Мне здесь неплохо". Кто идет в "Белое братство", кто в "церковь Державной иконы Божией Матери". Сектантам ненавистна Россия как страна, как нация, как культурнейшая, могущественная, умнейшая нация. Сколько дала миру Россия, я думаю, я верю, я знаю, ни один народ не дал столько в технике, музыке, литературе! И то, что не докончил Хрущев со своей командой - они сегодня добивают, стремясь убить душу русского народа. Горько, когда наши, живущие на территории России, люди их поддерживают… Есть такая Галина Крылова, она адвокат в Москве, защищает иеговистов, адвентистов, то есть, она их адвокат. А говорит, что она православная, любит церковь. У нас, к сожалению, нет закона защищающего именно православие, как самую главную веру, а не религию. Веру Матери-России. Я всегда в своих проповедях говорю о том, что если вам не нравится православие, если вам не нравится русский дух, вам не нравятся храмы, вам не нравятся иконы, вы слушаете авантюристов, к нам приезжающих, которые еще и учат нас и ратуют за то, чтобы им дали права в России - вот вам, ребята, путевка в жизнь, в Америку. Там 280 миллионов – дополняйте. А нам дайте свободно молиться.
     Никто так не страдал, как страдал великий русский народ. своими же избиваемый за идею. Уничтожение России началось с XVIII века. Cама запутавшаяся интеллигенция запутала русский народ – хлебопашцев, торговцев, богомольцев, которые шли, устроив дела домашние, помолиться киевским угодникам, в Саров — Серафиму Саровскому, на Соловки, на Валаам. Это было. Особенно остро это отразилось в литературе XIX - начала XX веков в творчестве Леонида Андреева, Льва Толстого и других, не понявших народ, не разобравшихся, не уразумевших, что надо. Может быть, в чем-то была вина и тех священников, которые не полностью отдавали себя на служение Богу и людям… Я часто читаю воспоминания того времени, я знаю, что это было. Вот возьму свой город Болхов. В монастыре подвизался исповедник преподобный Макарий Глухарев, который перевел Священное Писание с иврита на русский язык, для русского народа. Высший Синод запрещал читать, что он написал. Его объявили еретиком и сослали в эту глушь Болховскую. А народ его полюбил, к нему ходили. Он учил, как надо молиться, креститься, как знать Бога. Детей любил. Немного было таких личностей. Их ссылали в то время. Они были предвестниками будущей трагедии. Предсказывали за сто лет до семнадцатого года о том, что произошло, но им не внимали. Как сегодня говоришь: "Ребята, не колитесь, не делайте этого, не ходите туда, идите в церковь". НИЧЕГО… И я вижу скорбное будущее, в том, что люди не хотят вернуться к Богу, не хотят понять Бога, не хотят осознать Бога. В XX веке - Бог еще терпел, но теперь, к сожалению, Бог уже не дает страдать для вразумления годами, вразумления будут короче - месяцами.
     Подует ветерок. Солнышко глянет, погорит немножечко. Какие-то букашки, таракашки прилетят. Какой-то дождик пойдет. И сегодня уже слышишь, что нельзя грибы собирать, нельзя есть огурцы, капусту, морковку, нельзя в речке купаться. Да и попить водички нет у народа чистой. А стоит задуматься об этом. Почему? Нас уже ничто не может остановить: ни гибель "Курска", ни автокатастрофы, ни пьянство, ни наркомания … Бог всегда бьет там, где не ожидаешь…

     Но не хотят люди задуматься, не хотят слышать…