«Случайностей в жизни не бывает» – так говорил наш Батюшка. Сейчас, когда оглядываешься – понимаешь, как Бог тебя вел, как это все было не случайно, как все само складывалось. Приход к отцу Василию для меня сейчас, когда вспоминаешь, как все получилось, никак не мог быть случайным. Я только пришел к Богу, только начал ходить в храм. Тогда я как раз служил в армии, у меня был отпуск. И в первый отпуск я поехал в Печерский монастырь. Я совершенно не собирался туда ехать, это как-то возникло само собой. И когда я туда приехал, думал – на несколько дней, но остался там до самого последнего дня отпуска. Так произошло мое первое глубокое знакомство с молитвой, с Православием, с настоящей Верой. Там я узнал, что есть такой старец архимандрит Иоанн Крестьянкин. Я ему написал, и, когда писал, думал о чем же спросить, что попросить и попросил совета, как найти духовного отца. И, конечно же, я уже потом узнал, что он всех так и направлял, как направил меня: «Вот ты из Питера – иди на Серафимовское кладбище, там есть отец Василий. К нему походи, присмотрись, а там видно будет». Конечно, я обрадовался, сам архимандрит Иоанн послал к отцу Василию. Сейчас туда приду. Пришел. Помню этот день. Тихо, народу мало в храме. Стал спрашивать, как и что. Мне объяснили, сказали, что отец Василий есть, что с ним можно встретиться. Я к нему пришел как бы с рекомендательным письмом. Думал: «Сейчас он меня примет, обрадуется». А он вдруг говорит такие слова: «А, ну, хорошо, ну давай, ты походи, присмотрись». Ну, вот я и ходил, присматривался. Потом как-то понял, что я – свой. Свой для этого храма, для прихода. И сначала стоял у канона – свечки убирал, потом узнали, что у меня музыкальное образование, певчие затянули меня на клирос. Ну, а клирос, это особая сфера батюшкиного влияния. Тут он уже всех знал, обо всех заботился. Вот так и сложилась моя судьба. Как я стал певчим батюшкиным, так все уже пошло под его руководством, под его присмотром.  

 

Вот как раз сейчас праздник Крещения Господня. Это для меня это особо значимый день, потому что, не то чтобы определилась моя судьба в этот день, а я узнал, что она определилась. Как раз накануне перед этим праздником мы ездили с Батюшкой к кому-то домой освятить квартиру. И после этого, выходя, садясь в машину, он мне сказал две самые важные вещи в жизни. Про одну вещь мне уже он как-то намекал, говорил, что надо жениться, жениться на Леночке. Он нас всех переженил на клиросе. И вторую, которая никак не звучала до этого момента, а в батюшкиных устах прозвучала как само собой разумеющаяся. «А что делать дальше? Поступать в Семинарию». Конечно, я был потрясен, потому что не то, чтобы я об этом не думал, да я об этом только и мог, что мечтать. Мечты были настолько сокровенные, что я никому об этом не говорил, а батюшке тем более. Я боялся об этом даже как-нибудь намекнуть, и вдруг он сам мне об этом говорит, причем, говорит так, что это только так и может быть. Я до сих пор очень ценю тот момент, что я не выпрашивал, не стремился, а это именно батюшкино решение и батюшкино определение, что вот так надо жить, а значит, действительно, так и надо.  

 

Батюшка определил всю жизнь мне и многим ребятам с клироса тоже. Батюшка держал нас при себе. Я закончил учебу в Консерватории и около двух лет ничего не делал. Немножко работал на Успенском подворье, а в основном ходил к батюшке, пел на клиросе, был около него и как-то не возникало никакого беспокойства, что ты ничем не занимаешься, ничего не делаешь, действительно чувствуешь, что ты при батюшке, и это – главное. И батюшка так и держал, это было важно, что мы были при нем, что мы его видели, мы от него учились, как бы напитывались тем духом, который он на нас изливал. И я сейчас очень хорошо понимаю, что именно благодаря батюшке, я сформировался не только как священник, но и вообще как человек. Именно батюшка меня научил, батюшка воспитал, батюшка вложил. И если сейчас что-то во мне и есть настоящее, то это от него, я надеюсь. Все было бы не так без него, абсолютно все. И, конечно, пока хоть какая-нибудь возможность была, я всегда ходил на Серафимовское, тем более батюшка с рукоположением не то чтобы не торопил, а скорее оттягивал, и, поэтому, я рукоположился даже не в Семинарии, а в Академии на втором курсе. А всю Семинарию я оставался певчим Серафимовского храма и, поэтому на всех службах праздничных всегда был, и у нас было очень плотное общение насколько это возможно.  

 

Батюшка не столько оставил какие-то наставления, какие-то мысли, сколько он явил какой-то особый путь или, как он сам говорил, «особый стиль» духовной жизни.  

 

Вот нам сейчас, серафимовским, немножко сложно, потому что батюшка вел всех своих прихожан немножечко по-особому, во многом не так как на других приходах. И сейчас, когда его нет, и мы сталкиваемся с другими людьми, они удивляются: «Почему вы так живете? Почему именно так ведете свою духовную жизнь?» Объяснить это почти невозможно. Но батюшка именно так нас вел, это был опыт его духовной жизни, это был, видимо, его духовный путь. Мы сейчас стараемся сохранить все то, что видели, слышали и смогли почувствовать. Ведь он не учил чему-то конкретному, он просто являл свою веру. И впечатления от того, что мы видели, настолько глубоко запало в душу, что это забыть уже невозможно. Сейчас то, что я видел, то что меня впечатлило, то что мне запомнилось, я стараюсь передать прихожанам. Передать батюшкину школу.  

 

Батюшка прежде всего был настоящим. Как мы часто говорим, много умных, много добрых, а батюшка был один. В нем была такая вера, что человек, когда с ним встречался, не мог остаться равнодушным. Одни его принимали, другие – нет, но равнодушных не было.  

 

Как человек начинает верить? Как можно его научить вере? Научить невозможно. Невозможно объяснить, что такое вера, невозможно как-то предъявить веру. Ее можно только показать и явить в своем сердце, в своей душе. И когда человек видел батюшку, то он мог сказать: «Если есть такой человек, как отец Василий, значит Бог есть». Это было самое яркое свидетельство веры, что именно в вере сила, именно с Богом человек становится настоящим. Это его самое главное качество, все остальное меркнет перед тем, как он мог показать, как он мог поговорить с человеком, как он мог молиться, как он мог проповедовать, с какой дерзновенной силой слова и духа. Когда вспоминаешь отца Василия, и когда тебя спрашивают, снова начинаешь задумываться: «Что это был за человек?» На этот вопрос практически невозможно ответить, потому что, когда мы общаемся с людьми, складывается представление, какой это был человек, какой у него был характер, особенности. Что такое характер человека? Это, на самом деле, его маленькие слабости. То, что он любит, то, что он предпочитает, то чему симпатизирует, и вот такое впечатление, что слабостей, даже маленьких, у отца Василия не было. По крайней мере, с нами он всегда был таким, каким было нужно. Чтобы он капризничал или что-то кому-то выговаривал просто из раздражения – такого быть не могло. Он всегда говорил, всегда смотрел, всегда шутил именно ради того человека, который к нему пришел. Он не нес чего-то своего, он именно был для человека таким, каким нужно было быть, что бы принести ему максимальную духовную пользу в данную минуту. Батюшка во многом отличался от того образа священника, который мы привыкли видеть в церкви. Его проповеди, его стиль, его молитва – они очень сильно разнились. У него был какой-то свой подход. Батюшка сам говорил, что проповедь у него не складывалась, и только на Серафимовском кладбище он, наконец, нашел себя, нашел себя в проповеди, нашел те слова, которые он хотел бы говорить. А мы, наоборот. После отца Василия я долго не мог воспринимать другие проповеди, я их не понимал. Потому что очень часто проповедь – классическая, богословская, это совершенно не то, что мы слышали. Там священник рассуждает о Евангелии, о заповедях, очень часто звучат слова: «Давайте задумаемся». У отца Василия этого представить было невозможно. Какое там задумаемся. Он так обращался к людям, таким пламенным словом с амвона говорил, что сердце замирало. Иногда он говорил долго – минут по сорок, но никто в храме не кашлянул, все стояли, не шелохнувшись навытяжку, всем было буквально страшно от тех слов правды, которые звучали прямо из его сердца. Его проповедь была продолжением молитвы, вот как он молился горячо пламенно, вот так же продолжал и говорить. Это были слова из его сердца, его боль, которую он переживал, а он всегда переживал за людей, за Россию. Опять же, он очень редко говорил именно что-то богословское, по Евангелию, он больше переживал за людей, которые к нему пришли, за страну, в которой он жил. Что такое патриотизм по отцу Василию мы все очень хорошо знали. Он действительно всегда говорил именно о России. Для него вера в Бога, любовь к России были одним и тем же. Он всегда старался напомнить, что именно в Боге спасение нашей страны. Ему всегда было очень больно, как мало русских людей способны это понять. Особенно это чувствовалось в памятные дни. Серафимовское кладбище – это мемориальное кладбище, и поэтому на день снятия блокады 27 января, на 9 мая всегда проводились мероприятия у Вечного Огня, у мемориала. Казалось бы, светское мероприятие к Церкви особого отношения не имеет, но для отца Василия это были важные дни. Он никогда не шел вместе со всеми, он ждал, когда закончится официальное мероприятие, и после мы шли туда Крестным ходом. Мы за батюшкой шли везде, где он ходил, всегда стремились лишний раз его услышать, и вообще старались не разлучаться, как можно дольше, насколько это было в наших силах. Там служили литию по павшим воинам, а потом он опять обращался к людям и говорил слово. У нас было странное чувство. С одной стороны мы понимали, что он сейчас обращается не к нам, а к тем, кто как и он, пережил войну, возможно оккупацию, послевоенное время, к тем, кто шел той же историей страны, что и он, а с другой стороны мы понимали, что чувствуем его только мы, что те слова, которые для него так важны, не доходят до людей, и они не слышат его. И было видно, что он это тоже прекрасно понимает, но, тем не менее, этого было очень важно для него. Ему действительно было больно, что люди, пережившие страшное время советской оккупации, как он говорил, до сих пор не хотят, не могут по-настоящему прийти к Богу, не могут понять, что именно потому, что русский народ отвернулся от Бога, именно поэтому мы так и живем, поэтому, столько бед свалилось на нашу Родину. Для него это было очевидно, он пытался это объяснить, пытался призвать людей к Вере, а его почти никто не слышал. Было видно, как ему больно, как тяжело и как он об этом переживает.  

 

 

Нам столько дал батюшка, что дай Бог, чтобы все это все суметь реализовать в своей жизни. Наша жизнь какая-то слабая, какая-то не такая. Когда вспоминаешь батюшку, то понимаешь: «Ну, где там». Конечно, сейчас я уже взрослый человек, я уже больше понимаю, больше пережил и вопросы возникли уже иные. Было бы здорово задать их сейчас отцу Василию: «Что и как нужно воспринимать? Что главное?» А когда был молодой, неопытный, об этом думать не приходилось. Но, наверное, важнее то, что хотя тогда не было умных вопросов, зато были впечатления, которые остались в сердце на всю жизнь. То, что ты видел, слышал, чувствовал – оно формирует тебя как человека и остается с тобой навсегда. Я, может быть, мало запомнил чего-то конкретного, каких-то важных слов, чудесных событий, но впечатление всей моей жизни – его забыть невозможно.