В 2011 году, который объявлен годом Испании в России, отмечается сразу несколько памятных дат, связанных с именем Ф.М.Достоевского: 505 лет роду Достоевских, 190 лет со дня рождения писателя, 145 лет со дня рождения его жены А.Г.Достоевской, 130 лет со дня смерти Федора Михайловича, 40 лет со дня создания Международного Общества Достоевского, 40 лет Дому-музею Достоевского в Санкт-Петербурге, 30 лет Дому-музею Достоевского в Старой Руссе. Символично, что в столь знаменательный год выходит новая научно-популярная книга вице-президента российского Общества Достоевского, доктора филологических наук Карена Степаняна «Достоевский и Сервантес: диалог в большом времени». В главе «Мирская святость в произведениях Достоевского», опубликованной в книге «Явление и диалог в романах Ф.М.Достоевского», презентация которой состоялась в 2010 году в Москве и в Неаполе (на XIV Международном Симпозиуме Достоевского), К.Степанян пишет о Дон Кихоте и Франциске Ассизском – очень важной в духовной истории человечества личности. Этому и многому другому посвящена наша беседа с автором.

– Карен Ашотович, недавно на одном из концертов, проходивших в рамках Года Испании в России, в разговоре с советником Посольства Испании по вопросам культуры Хавьером Ларраче речь зашла о Вашей новой книге «Достоевский и Сервантес». Уверена, что она заинтересует не только представителей Посольства, но и широкого читателя наших стран. Чему посвящена Ваша новая книга?

– Я выявляю культурные и исторические параллели между эпохой Ренессанса и барокко в Испании XVI-XVII веков и пореформенной Россией XIX века, провожу сопоставительный анализ мировоззрения и творчества русского и испанского писателей в контексте истории мировой литературы. Читатель узнает о малоизвестных у нас «Назидательных новеллах» и драматических произведениях Сервантеса, об оценке Достоевским романа Сервантеса, об истории восприятия образа Дон Кихота в мире и в России, об осмыслении его в публицистике Достоевского, в романах «Бесы» и «Подросток». Основное внимание в книге уделено романам «Дон Кихот» и «Идиот», их сюжетным сходствам и различиям, теме любви в них, взаимосвязи образов Дон Кихота, пушкинского «рыцаря бедного» и князя Мышкина. Касаясь современных научных дискуссий о романе «Идиот», я сопоставляю его с романом Сервантеса в русле этих споров, а также рассматриваю творчество продолжателей и преемников Сервантеса и Достоевского в ХХ веке, намечая пути дальнейших исследований. В книге находят отражение такие темы. Как роль и место личности в мироздании в понимании Сервантеса и Достоевского, основные принципы их художественной антропологии, новаторство испанского и русского писателей в изображении мира и человека, их вклад в эволюцию реалистического направления в литературе, специфика их реализма.

– Вы давно пишете о «реализме в высшем смысле» Достоевского. Эта тема затронута в книге?

– Завершающие разделы книги посвящены анализу творческих методов и повествовательной «стратегии» писателей, места их созданий в истории реализма в мировой литературе. Обоих писателей в полной мере можно назвать христианскими писателями. В таком аспекте творческий метод русского и испанского писателей еще не был рассмотрен. Известно, что Достоевский в конце жизни называл себя «реалистом в высшем смысле». Директор Пушкинского Дома испанист Всеволод Багно и замечательный переводчик Н. Любимов, характеризуя творческий метод Сервантеса, называют его и «реализмом в высшем смысле», но часто говорят о «фантастическом реализме» испанского и русского писателей. Я склонен характеризовать их творческий метод не как «фантастический реализм», но как «реализм в высшем смысле», направленный на воссоздание реальности в максимально возможном объеме, во взаимопроникновении физического и метафизического уровней действительности. Речь идет об изображении жизни, центром и порождающим началом которой является Бог, и человека – образа и подобия Божия. Оба писателя в своих романах стремились решить кардинальные вопросы самоопределения человека в мироздании, предельно важные, прежде всего, для них самих и потому, в силу их гениальности, для всех людей. Сервантеса и Достоевского и исследователи, и «простые» читатели причисляли то к ревностным защитникам и пропагандистам христианства, то к скрытым богоборцам. Автобиографизм главных героев романов «Дон Кихот» и «Идиот» – тоже одно из общих мест в науке, и с этим связано то, что «вечные вопросы» здесь ставятся, по выражению Достоевского, «у стены».

– Оба писателя имели опыт пребывания в неволе. Как это отразилось на их творчестве?

– Этот экстремальный опыт, позволяющий выявить все свойства человеческой натуры (и своей, и окружающих), очень повлиял на мировоззрение обоих писателей. Пятилетний (без надежд на освобождение) алжирский плен у Сервантеса, когда он дважды лишь в последний момент избегал смертной казни, и отмененная перед самым приведением приговора в исполнение смертная казнь Достоевского, замененная четырехлетней каторгой, конечно, не могли не наложить отпечаток на их творчество. Кроме того, они оба почти всю свою жизнь, несмотря на прижизненную славу, мучительно боролись с безденежьем (обоим пришлось побывать в долговой тюрьме), и литературный труд был для них средством прокормить свою семью (для Сервантеса – одним из средств).

– Что означают слова «диалог в большом времени» в названии Вашей книги?

– Михаил Бахтин писал о том, что каждое крупное художественное произведение, входящее в «большое время», обогащается «новыми значениями, новыми смыслами». В результате встречи и соприкосновения одного художественного явления с другим их смыслы раскрывают свои глубины, и между ними начинается как бы диалог. Это в большой степени относится к романам «Дон Кихот» и «Идиот». В центре их – человек, который пытается творить добро, искоренять зло и помогать ближним, а в итоге приносит тем, кому стремился помочь, гораздо больше зла, чем добра, но в то же время у многих вызывает добрые чувства, любовь и даже поклонение. Самое главное, что в сознании большинства читателей эти герои на века стали образцом доброты, самоотверженности и благородства.

– Ваша книга выходит в год Испании в России. Вы нашли ответ на вопрос, что объединяет наши страны, каковы духовные, социально-экономические и геополитические сходства и различия в жизни наших народов?

– Испанское Возрождение, рыцарские романы и Российская империя второй половины XIX века – казалось бы, что общего можно обнаружить в религиозно-философской и эстетической ситуации двух стран и двух разных эпох? Но общее есть. В книге мною проведено типологическое сопоставление эпох Ренессанса и барокко и пореформенной России. Говоря о духовной, культурной атмосфере и экономическом положении в Испании времен Сервантеса и в России времен Достоевского, приходишь к выводу, что ситуации, в которых создавали свои шедевры испанский и русский писатели, оказались очень сходными типологически. Когда свойственные средневековому сознанию духовные скрепы надежды и веры стали ослабевать, когда человек утратил веру в незыблемый и совершенный миропорядок и обнаружил свою свободу и возможность ощущать себя творцом своей судьбы, началось то, что мы теперь именуем Возрождением. Человек ощутил свою равновеликость, соизмеримость мирозданию, но одновременно стал осознавать мироздание как дисгармонию и хаос. «Закон и смысл», по выражению Шекспира, самих основ мироздания, казалось, разрушены.

По словам Риты Клейман, из этого открытия и в культуре Ренессанса, и в творчестве Достоевского следуют два исхода: индивидуалистический бунт отчаяния и попытка гармонизировать мир, восстановить разрушенное единство мира. Такую попытку, по мнению отечественной исследовательницы, представляют собой странствия Дон Кихота, которого она называет предшественником и собратом Льва Николаевича Мышкина.

– Наиболее авторитетные сервантисты полагают, что в Испании Возрождение имело свою философскую и литературную специфику.

– Да, это так. Например, С. Пискунова и испанский философ М. Унамуно считают, что в эпоху Возрождения (XVI-XVII вв.) испанский гуманизм органически вобрал в себя средневековое мироощущение, поэтому испанская философия того времени имела скорее религиозный, чем светский характер, испанские гуманисты ратовали именно «за религиозное обновление ренессансного человека». Один из крупнейших современных испанских писателей Хосе Хименес Лосано утверждал (ссылаясь на труды Э. Грасси), что в Испании Возрождение носило литературный характер и имело первостепенное значение для всей европейской мысли, потому что литература требует для себя статуса способа познания реальности, т.е. возможности говорить об истине и мыслить через повествование – правдоподобие, которое так заботило самого Сервантеса. Русская религиозная философия, начиная с последней трети XIX века, ставила перед собой те же задачи: осмысление роли человека в мироздании, определение границ его свободы и степени ответственности за мировое зло, перспективы его грядущего обновления. Но прежде того статус «способа познания» реальности и истины обрела русская классическая литература. Создававшаяся в эпоху, быть может, еще более сурового, нежели на рубеже XVI-XVII веков, кризиса традиционных ценностей, утраты основ человеческого существования, она взяла на себя миссию восстановить эти основы, используя многовековой отечественный и мировой духовный опыт. Творчество Достоевского, и является, на мой, возможно, субъективный взгляд, квинтэссенцией этой грандиозной работы.

– То есть речь идет о духовных и культурных параллелях между эпохами, в которых творили Сервантес и Достоевский?

– Да, но не только. Была и иная, очень важная связь. И Испания XVI-XVII веков, и Россия второй половины XIX века переживали невиданный экономический и культурный подъем, сопровождавшийся одновременно невиданными прежде искушениями для человека. И именно в это время два великих писателя создают произведения, основной темой которых является определение границ земной власти человека, желающего переделать мир своими индивидуальными усилиями и личным примером, превратить его из злого в хороший, из ада в рай.

– Вы говорите о «Дон Кихоте» и «Идиоте»?

– Конечно. Их главные герои – Дон Кихот и князь Мышкин – выступают своего рода «заместителями» Христа на земле, претендуя на то, чтобы исправить лежащий во зле мир, спасти и «воскресить» своих ближних. Это им не только не удается, но все, с кем их крепче всего связывает судьба, оказываются в положении худшем, чем были ранее. Дон Кихот и Мышкин рассматриваются мною как носители утопического сознания, основными признаками которого являются непонимание или даже отрицание окружающей действительности, убеждение в правильности своих представлений и действий по переустройству жизни, неумение увидеть греховную пораженность человеческой природы и, следовательно, неумение исцелять ее. Особенно это проявляется в самой сложной сфере человеческих отношений – в сфере любви.

– Окружающие Дон Кихота и князя Мышкина люди откровенно или за глаза называют их безумными.

– Да, но при этом их мудрость мало кто решается отрицать. Итог деятельности Дон Кихота и Мышкина различен: первый исцеляется от своей мании, а в романе «Идиот» все заканчивается катастрофой: герой окончательно погружается в безумие, Ипполит и генерал Иволгин, которым Мышкин пытался помочь, умирают в злобе и отчаянии, «воскресить» Настасью Филипповну не удается, она гибнет под ножом Рогожин, а Аглая достается «злым волшебникам» – польскому авантюристу-эмигранту и фанатичному патеру.

В начале своего романного пути Дон Кихот максимально жестко оценивается повествователем как безумный. Будучи уже в немалых летах, начитавшись рыцарских романов, он почти полностью утратил чувство реальности, решив сделаться странствующим рыцарем, чтобы искоренять всякого рода неправду и в борьбе со всевозможными опасностями стяжать себе бессмертное имя и почет. Он полагал, что всякое промедление с его стороны может пагубно отозваться на человеческом роде, ведь ему предстоит устранять множество беззаконий, несправедливостей, злоупотреблений. Ему казалось, что задержка в пути лишит человеческий род защиты и покровительства. Он уверен, что знает, в чем справедливость, ибо закон и уложения для странствующего рыцаря – его меч и его «собственная добрая воля».

– А Мышкин в самом начале романа заявляет, что он, пожалуй, «мысль имеет поучать», что он теперь к людям идет, чтобы исполнить свое дело честно и твердо, рассчитывая «умнее всех прожить».

– Герой «Идиота» признается, что вернулся из Швейцарии в Россию не до конца излечившимся от болезни, но окружающим он хоть и кажется странным, они воспринимают его достаточно адекватным в умственном отношении человеком и даже намного превосходящим окружающих по глубине и ясности понимания происходящего. Но затем Мышкин все более теряет эту способность, превращаясь в итоге в «жалкого безумца».

Дон Кихот уверен, что может не только покровительствовать и помогать несчастным, живущим в этом мире, но и вызволять и выручать обездоленных, отошедших в мир иной, а также делать добро душам, томящимся в чистилище, то есть претендует на явно божественные прерогативы. В первой части романа Дон Кихот лишь по счастливой случайности не убивает или не калечит окружающих его людей, пытаясь «спасти» тех, кто вовсе не просил его вмешиваться в их жизнь. Когда же к Дон Кихоту действительно обращаются за помощью, он ее или не оказывает, или после его вмешательства все оказывается хуже, чем было до того (как в случае с дуэньей Родригес и ее обманутой дочерью). Не случайно Достоевский назвал роман Сервантеса «самой грустной из книг» и даже говорил об «отчаянии», исходящем от нее.

Достоевского постоянно волновали вопросы о том, какие цели и задачи может ставить перед собой человек, решивший искоренить царящие на земле несправедливость и зло, какие полномочия может он взять на себя при этом и на что дать себе право? Все эти «проклятые вопросы» теперь «обратились в литературу», от которой требуют «положительных типов». Именно от литературы требовали создания образцов и подтверждения своих теорий те, кто претендовал тогда на ореол «мирской святости» и на роль новых апостолов. В романе «Что делать?» Чернышевский назвал их «соль соли земли», а самого Чернышевского Некрасов в стихотворении «Пророк» сравнил со Христом. Ставя своей задачей насильственное переустройство жизни, они называли себя «новыми людьми» своего времени, такими же, какими на заре христианской эры становились ученики Христа. Да и Самого Иисуса они считали всего лишь своим предшественником. Именно этим «новым людям» Достоевский собирался противопоставить «новых людей» в своем понимании – тех, кто начнет дело духовного преображения России и всего мира. Это становится одной из основных тем его творчества, начиная со второй половины 1860-х гг., когда был задуман грандиозный замысел «Житие великого грешника», из которого впоследствии выросли романы «Идиот», «Бесы» и в определенной степени «Подросток».

– Выражение «новые люди» или «лучшие люди» постоянно фигурирует в его записях этого периода.

– Но Достоевский видел гораздо дальше и объемнее, чем сторонники и противники «новых людей» по Чернышевскому. Он понимал, что, даже желая помочь ближним, устранить зло и несправедливость из мира самыми высокими религиозными идеалами и оставаясь, по крайней мере внешне, в рамках христианского миропонимания, можно лишь умножить зло и принести много бед этим ближним. И это будет тем трагичнее, что станет неожиданным и для самого спасителя, и для тех, кого он спасает, ибо он будет действовать не путем насилия и жестокости, а на основаниях бескорыстной и самоотверженной любви и братства. Может быть, именно благодаря Достоевскому, его роману «Идиот» мы видим весь трагизм романа Сервантеса.

Достоевский писал, что человек находится в постоянной борьбе между стремлением «приносить любовью в жертву» себя всем и законом «я», «законом личности». Этот закон «я» – следствие греховной пораженности человеческой природы, и жизнь человека, утверждал Достоевский, есть постоянное противостояние своей «натуре» во имя идеала. Однако и Дон Кихот, и Мышкин просто игнорируют этот закон «я» в себе, не желают его замечать, либо же считают навеянным извне наваждением («демоном», колдовскими чарами). По большей части они полагают, что следование обоим противоположным началам (отдачу себя во имя спасения людей – и неуемную гордыню, стремление к славе и к «наибольшим почестям» у Дон Кихота, заботу о личном счастье у Мышкина) можно как-то «совместить». В результате природа, земное постоянно берут над ними верх. Стадо свиней истоптало Дон Кихота после его смелого противостояния страшному вепрю. После сопоставления себя с великими святыми древности он попадает в сети, развешенные между деревьями мнимыми «пастушками», а, пытаясь доказать, что эти «пастушки» – самые прекрасные дамы на свете, он попадает под стадо быков. Напомню, что бык в Испании – это символ плотского начала, и смысл корриды – в победе над ним.

– Можно вспомнить и то, как демон Рогожин преследовал Мышкина, во время припадков эпилепсии которого сразу вслед за восторженным молитвенным слитием с самым высшим синтезом жизни следуют отупение, душевный мрак и идиотизм, которые в конце концов побеждают его.

– Но это лишь внешнее выражение гораздо более глубоких конфликтов. Вспомним историю читательского восприятия «Дон Кихота». Довольно долго главный герой романа Сервантеса воспринимался как душевнобольной, одержимый своими фантазиями, самоуверенный и заносчивый сумасброд, бахвал, начетчик, пародия на героя, персонаж сугубо комический. Еще в XVIII веке Дон Кихот мыслился как «отрицательный герой». Попытки истолковать образ в позитивном плане были чрезвычайно редки. Но в эпоху романтизма (главной идеей которого было трагическое противостояние великой героической личности «лежащему во зле» миру) все переменилось – роман мифологизируется (Фр. В. Шеллинг), в нем начинают видеть «великую трагическую поэму» (Фр. Шлегель), романтическую иронию (Л. Тик), насмешку над тщетой благородного энтузиазма и вообще человеческих усилий (Г. Гейне), а Дон Кихот становится действительным героем, служителем высоких идеалов и Прекрасной Дамы, противостоящим посредственностям и вообще всему косному и обывательскому, повествование о нем – «школой благородства, величия и героизма».

Затем, в эпоху наступления секуляризма и ренановских представлений о Христе только как о человеке, замечательной исторической личности, Дон Кихот стал своего рода «копией» такой личности, образцом для подражания, двигателем прогресса, «самым нравственным существом в мире» (так Тургенев назвал героя Сервантеса в знаменитой статье «Гамлет и Дон Кихот»). На Западе романтическое восприятие «Дон Кихота» господствовало и в сервантистике, и в читательской среде на протяжении всего XIX века и первой половины ХХ столетия, затем сменившись экзистенциалистской трактовкой героя как представителя «разочарованного сознания», трагического «самостояния» личности в абсурдном мире. В последние десятилетия под влиянием книг Бахтина основным объектом исследования является «карнавальный смех» Сервантеса. По-иному было в России, где зияние в духовном центре мироздания, образовавшееся в эпоху торжества секулярной философии, ощущалось, в силу традиционных особенностей развития страны, особенно остро. Здесь такие герои, как Рахметов, Корчагин, а после дискредитации революционной идеологии – князь Мышкин и Дон Кихот, стали поистине «заместителями» Христа, абсолютными героями и мерилом нравственности для нескольких поколений, причем, и в так называемой «официальной» литературе и публицистике (где было не счесть панегириков «Рыцарю Дульсинеи»), и в «либеральной», и в диссидентской (в книге Ю.Айхенвальда «Дон Кихот на русской почве» все деятели русской истории судятся по меркам Дон Кихота, а вся русская интеллигенция наделяется «кихотическим началом» и «кихотической участью»). Фильм Г. Козинцева 1957 г. невозможно смотреть без смеха или ужаса: весь сюжет романа переиначен, а превосходный актер Б. Черкасов играет нечто среднее между «депутатом Балтики» и Гришей Добросклоновым. Но и поныне в трудах мыслителей уже нашего времени Дон Кихот остается образцом гуманизма, человеколюбия и служения ближним. Если один из самых ярких испанских мыслителей, писавших о Дон Кихоте, Мигель де Унамуно, называл его «испанским Христом» или «светским святым», противопоставляя его «внутреннее христианство» официальному церковному, то разве не таким же было отношение к Мышкину в нашей стране, особенно в среде отечественной интеллигенции, искавшей альтернативы церковному христианству, в 1960-1970-е годы, а во многих случаях и по сию пору? Но Достоевский проницательно постиг в таком замещении Христа земным человеком трагизм и отчаяние, что и воплотил в романе «Идиот».

– Говоря об особенностях философского и художественного осмысления темы безумия Сервантесом и Достоевским, касаетесь ли Вы этой темы в литературе Возрождения в целом?

– Да, я касаюсь и этой темы, и роли шута в литературе Нового времени, и проблемы сна и яви, иллюзии и реальности, а также семиотики сна в литературе испанского Возрождения и барокко (Хуан де ла Крус, Кальдерон). Я говорю о снах героев как одном из основных содержательных элементов в романах «Дон Кихот» и «Идиот», о структурных и композиционных особенностях этих произведений, о взаимодействии главных героев и окружающих персонажей (Санчо Панса у Сервантеса, Рогожин, Радомский, Лебедев в романе Достоевского). Находят отражение в книге скрытые цитаты из произведений мировой литературы, реминисценции и аллюзии в романах испанского и русского писателей, их роль в понимании авторского замысла. Рассматриваются также повествовательная манера и способы выявления авторской позиции в «Дон Кихоте» и «Идиоте», символика в романах, смена имен героев по ходу повествования в произведениях и значение этого приема, финалы обоих романов, смысл кардинального различия в завершении судеб героев.

– В литературоведении образы Дон Кихота и князя Мышкина иногда сопоставляются с образом «рыцаря бедного» из баллады Пушкина.

– В 2011 году из печати выйдет моя статья «Изменение имен (рыцарь Печального Образа, «рыцарь бедный» и Франциск Ассизский в художественном пространстве романов «Дон Кихот» и «Идиот»)». Очень многое дает для понимания образов Сервантеса и Достоевского не только сопоставление их судеб с судьбой героя пушкинской баллады, но и с судьбами реальных исторических личностей «дон-кихотского» типа, действовавших по сходной программе преобразования мира индивидуальными усилиями, но с гораздо большими силами и убежденностью. Я имею в виду Игнатия Лойолу, Савонаролу, Торквемаду и одного из величайших авторитетов Запада – Франциска Ассизского, сыгравшего огромную роль в западной духовной культуре. Можно говорить о возможности скрытого пародирования Сервантесом в «Дон Кихоте» судьбы Игнатия Лойолы, основателя ордена Общества Иисуса (ордена иезуитов). Я уже говорил об ужасном итоге вмешательства Мышкина в судьбы других людей. Еще более печальными являются итоги деятельности названных мною носителей утопического сознания, которые перечислены мною выше. В силу личных качеств и жизненных обстоятельств они получили возможность начать переделывать жизнь в соответствии со своими представлениями о должном в действительно серьезных масштабах. И как знать, не вследствие ли определенных настроений в человеческих умах, оторвавшихся от традиций и восторженно ожидавших спасения и счастья от земного мессии, к середине ХХ века явилось повсеместное и почти одновременное торжество «великих инквизиторов»: Сталина, Франко, Салазара, Гитлера, Муссолини, Трумэна, Мао Цзедуна?

В романе Сервантеса, до предела насыщенном явными и скрытыми цитатами из произведений мировой литературы (и в этом тоже большое сходство с Достоевским), приводятся знаменательные строки из старинного испанского романса: «Тростья копьями стальными, А друзья врагами стали». В романсе повествуется, как во время празднества потешная игра – метание тростинок, заменявших копья, – превратилось в кровавое действо, когда один из рыцарей подменил тростинку копьем. Можно сказать, что «тростинки» из времен Сервантеса, когда «еще была крепка вера», стали «копьями стальными» во времена Достоевского и в последующие.

На фоне всегда актуальных для человечества – а особенно во времена и Сервантеса, и Достоевского – споров о Богочеловеке и человекобоге оба великих романа всем своим содержанием имплицитно доказывают: спасти и исцелить всех может только Бог, а человек может быть только проводником божественных действий. Если бы Христос был только человеком, итог Его действий был бы тот же, что и действий Дон Кихота и Мышкина, которые навсегда остаются в памяти человечества именно потому, что добровольное принесение себя в жертву во имя блага людей всегда лежало в основе литургии («общего дела» по-гречески). И те, кто пытается противостоять или высмеять их действия с позиций «здравого смысла», обнаруживают еще большую неукорененность в бытии. Оба этих великих романа можно определить как «христианскую трагедию» – когда жертвующий своим «я» герой терпит крах из-за неумения найти верное основание для своих действий, а общее содержание произведений направлено на восстановление утраченных связей человека с Богом.

– Когда и в каких переводах Достоевский мог читать роман Сервантеса?

– В книге прослежена краткая история переводов романа «Дон Кихот» и других произведений Сервантеса на русский язык, начиная с XVIII века, приводятся оценки романа Белинским и Тургеневым, проанализировано восприятие образа Дон Кихота в творчестве Достоевского «докаторжного» периода. Всем известна та высочайшая оценка, которую Достоевский дал главному созданию Сервантеса. Но вот когда именно писатель впервые познакомился с романом Сервантеса и на каком языке он его прочитал, установить пока невозможно. Скорее всего Достоевский читал этот роман по-французски – в переводе Л. Виардо.

– «Дон Кихот» написан почти четыре века назад, «Идиот» – около 140 лет назад. Но поняли ли мы хотя бы в главном ту правду о человеке и человечестве, которая заложена в этих гениальных произведениях?

– Осмелюсь сказать, что далеко не полностью. Конечно, процесс постижения таких книг завершится только с окончанием нынешней истории человечества, но порой бывает так, что более или менее устоявшееся их восприятие на какое-то время способствует возникновению инерции. И вот тут, думается, два великих романа способны в некотором роде помогать друг другу. В данном случае имею в виду то, что споры, активно ведущиеся сейчас вокруг романа «Идиот», помогают по-новому оценить и роман Сервантеса, и, главное, перекличку этих произведений через века. Здесь открываются неожиданные и не отмеченные ранее смыслы, либо такие смыслы, которые, будучи выявлены в одном из этих романов, но, оставаясь дискуссионными, могут быть подкреплены авторитетом другого. Очень важен и сопоставительный анализ творческой и духовной эволюции их авторов на пути к созданию этих произведений. Многое помогает понять и история восприятия Достоевским творчества своего гениального предшественника. Эта работа – в широком диапазоне истории мировой культуры, духовного развития Испании и России, религиозного и философского осмысления писателями двух стран роли и места человека в мироздании – проделана еще не была, несмотря на то, что сопоставление романов «Дон Кихот» и «Идиот» началось в первые же годы после появления романа Достоевского.

– В этом и состоит новизна книги?

– Да. Ни в отечественном, ни в зарубежном литературоведении ранее никогда не становилось предметом специального исследования сопоставление творческого наследия Достоевского и Сервантеса в целом и двух шедевров мировой литературы – романов «Дон Кихот» и «Идиот», в частности.

– Но к сопоставлению двух образов «положительно прекрасного» человека – Дон Кихота и князя Мышкина – обращались и зарубежные исследователи, и отечественные ученые.

– Действительно, в 1950 году в США вышла во многом описательная монография Л. Туркевич-Букетофф «Сервантес в России», а такие российские испанисты, как Вс. Багно, С. Пискунова, Н. Арсентьева и другие изучали отдельные аспекты этой темы. Между тем подобное исследование позволяет уяснить многое в истории человечества и в природе человека, понять определенные закономерности в развитии европейской культуры и реализма в мировой литературе, увидеть общность и различия в осмыслении двумя великими писателями сущности человека и его роли в мироздании, установить типологические переклички двух духовно родственных литератур – русской и испанской.

– Вы сопоставляете только романы «Дон Кихот» и «Идиот» или и другие произведения?

– Я рассматриваю также авторскую позицию и образы главных героев в малоизвестном у нас раннем творчестве Сервантеса, его драматических произведениях, пасторальном романе «Галатея» и «Назидательных новеллах», некоторые из которых написаны до «Дон Кихота», выявляю сходства и различия их с ранним творчеством Достоевского, где отражений романа Сервантеса нет (лишь однажды он упоминается в маленьком сатирическом «Романе в девяти письмах», и затем – в показаниях Достоевского на процессе петрашевцев, в характеристике образа петрашевца К. Тимковского). Если говорить о новизне моего исследования, то, насколько можно судить, в литературоведении еще не проводилось сопоставление последних созданий великих писателей – романов «Странствия Персилеса и Сихизмунды» и «Братья Карамазовы». Новаторским является определение общих черт в поэтике этих итоговых романов. Их основная тема – духовное преображение человека подлинной христианской любовью, и оба они направлены на то, чтобы в процессе чтения духовно преображался и читатель.

«Странствия Персилеса и Сихизмунды» рассматривали как «идеальный» рыцарский роман, который в конце жизни хотел создать Сервантес. Между тем перед нами, в сущности, роман о преображении человека любовью. Двое высокородных влюбленных из экзотических (для читателей Сервантеса) северных стран, Персилес и Сихизмунда, отправляются в паломничество в Рим, для конспирации называя себя братом и сестрой Периандром и Ауристелой. По пути с ними происходит множество всевозможных приключений в духе «византийских» авантюрных романов того времени. Во второй же половине романа, когда они оказываются на земле Испании и начинают прямой путь в Рим, приключения и «внешние» испытания отходят на второй план, уступая место испытаниям духовным. Кульминации эта линия достигает уже после завершения их паломничества, в Риме. Ауристела-Сихизмунда, будучи отравленной ядом куртизанки, влюбившейся в Периандра, серьезно заболевает и лишается своей небесной красоты. От нее отказываются все, прежде влюбленные в нее, кроме Персилеса, который понимает, что их связывают духовные узы, более крепкие, чем земные. Эта любовь спасает обоих: колдунья отказывается от намерения погубить соперницу, к Ауристеле возвращается былая красота, чудесным образом выздоравливает и получивший смертельную рану в уличной схватке Периандр. Однако Ауристела намеревается после этого уйти в монастырь, но их благословляет на духовный и земной союз старший брат Периандра, принц Максимин, прежде соперничавший с братом за любовь Ауристелы. Таким образом, «аскетический» финал – смерть и уход в монастырь заменяется здесь мирским браком, знаменующим служение в миру.

Романом о счастливом браке мужа и жены, человечества и земли, Христа и человечества являются и «Братья Карамазовы». Здесь тоже происходит духовное преображение изображаемого мира из «общества почти еще языческого» (по определению старца Зосимы) в христианское, приход Святого Духа к людям, забывшим о Боге и оставшихся поэтому сиротами. Здесь тоже старец Зосима посылает Алешу на земное служение в мир.

– Была ли продолжена традиция христианского творчества после Достоевского?

– Считаю, что в полной мере нет. Образ Дон Кихота неоднократно был «востребован» в мировой литературе после Сервантеса. В книге дана трактовка образа Дон Кихота в XVII-XVIII веках, показаны кардинальные изменения его в эпоху романтизма, проведен анализ эволюции и основных тенденций в восприятии образов Дон Кихота и князя Мышкина писателями, философами, критиками и литературоведами на протяжении минувших четырех (полутора) веков. Вывод таков: по глубине осмысления, конечно, ничего, равного Достоевскому, предложено не было. Автор романа «Идиот» еще не раз обращался к образу главного героя Сервантеса – при создании образов Степана Трофимовича в и Кириллова в «Бесах» и Аркадия в «Подростке», но главным образом – в публицистике «Дневника писателя». В книге я рассматриваю все случаи подобных обращений, помогающие лучше понять общую оценку Достоевским героя Сервантеса.

Образы Дон Кихота и князя Мышкина рассматриваются мною в трудах писателей и философов Серебряного века, в «Житии Дон Кихота и Санчо Пансы» Мигеля де Унамуно, в работах Ортеги-и-Гассета, в европейской литературе, в русской и советской критике и публицистике XIX-ХХ веков, в литературе, кино и театре. В заключительной части книги речь идет о двух романах («Монсеньор Кихот» Г. Грина и «Возвращение Дон Кихота» Г.Честертона). Здесь проблематика гениального романа Сервантеса переведена в узко-социальный и морализаторский план. Нельзя, на мой взгляд, в полной мере отнести к «реализму в высшем смысле» и творчество наиболее значимых продолжателей традиций Достоевского в литературе ХХ века – И. Шмелева, А. Солженицына. Б. Пастернака, У. Фолкнера.

Беседовала Ирина Ахундова
Прислано автором 26 мая 2011