До 14-ти лет я в храм не ходил, молился дома, вместе с родителями и сестрами. В моей детской памяти запечатлелись 25 заколоченных храмов без крестов моего родного города Болхова. Церкви стояли с разбитыми окнами, на их стенах виднелись хулиганские надписи. Я же никак не мог по нять, чего добиваются эти «писаки», почему им мешают храмы. Это были лихие 30-е годы. Тогда по всей России наблюдалась такая картина. Когда наступали христианские праздники, нам было строго запрещено их отмечать. Например, если кто-то умудрялся принести в школу пасхальное яйцо, его грозились исключить из школы. Также запомнились огромные плакаты со стихами Демьяна Бедного, типа: «Попа не принимаю, пошел, поп, ты вон!..» Не могу я также до сих пор забыть, как в феврале 1932 года гнали священников в Орел, в тюрьму. Стоило кому-то что-то хорошее сказать о священнослужителях, так они следом отправлялись за ними. Все это безбожье продолжалось до 1941 года. Началась война. Я был свидетелем трагического отступления наших войск. 9 октября 1941 года в город вошли немцы. Вскоре прошел среди оставшихся жителей слух о том, что собираются открыть церковь. 16 октября был открыт храм во имя святителя Алексия Митрополита Московского. Где брали святыни для вновь открывшегося храма, не помню. Ведь все было разграблено, разорено...

 

Нашелся и священник. Это был наш сосед отец Василий Веревкин. С 1932 по 1940 год он отсидел в лагерях на лесоповале в Архангельской области. Я с его сыном учился в одной школе, мы были друзьями. Ровесники дразнили его, что он — сын попа...

 

Да, мне поначалу казалось, что за мной они следили, смея лись и указывали пальцем. Но я на это не обращал внимания. К сожалению, в то время редко приходилось бывать в храме. И все потому, что нас, молодежь от 14 лет и старше, немцы ежедневно гоняли на работы под конвоем с 9 утра до 5-ти вечера. А дальше — комендантский час и запрет хождения по городу. Очень трудным был 1942 год. Тогда фронт стоял от нас в восьми километрах. Однажды под Рождество я с родными пошел в храм. В переполненном храме, где было до трех тысяч молящихся, наблюдал поистине настоящую, глубокую молитву русских людей. Обманутые не до конца, они опомнились и вновь приникли к Богу. В заплатанной одежде, старых платках, лаптях, они молились за близких, за свои семьи, за Родину. Молились со слезами на глазах... Только тогда я со всей ясностью ощутил «Небо на земле». И хор подобрался чудесный. И даже непонятный славянский язык я чувствовал сердцем. То был язык молитвы, веры! С 1942 года в редкие свободные часы я посещал храм и, быть может, впервые ощутил Благодать Божью, хотя, повторю, многого не понимал из Евангелия.

 

Священник отец Веревкин заметил, что я стал регулярно посещать церковь, и позвал в алтарь... Жили мы в то время оченьочень голодно. Советская власть нас просто предала. Был приказ Сталина: «Немцам не оставлять ни грамма хлеба, ни литра горючего». Ну, а мы-то, брошенное на растерзание врагов население? Как нам жить? В нашем городе все запасы хлеба, горючего были сожжены отступающими диверсион ными отрядами. Они назывались истребительными батальонами. Сжигали склады, сжигали наши дома — выполняли приказ. Помню, там был один наш сосед, мы ему говорили: «Николенька, ты уж не сжигай у нас». — «Приказ есть. Все сожжем». Был запас соли, так они облили все керосином, сожгли, и в 1942 году пошла у нас по городу «гулять» цинга. Ходил народ, и я тоже ходил, брали мы черную полусожженную рожь, промывали и пекли черные лепешки. Немцы над нами подтрунивали: «Жрите, вот что вам дали ваши коммунисты»...

 

В начале июля 43-го началась битва на Курской Дуге. Фронт приблизился и к нам. Стрельба, бомбежки. Мы прятались. Однако 16 июня немцы устроили облаву. И

меня вместе с сестрой и семьей отца Василия Веревкина под конвоем погнали на запад. В сентябре сорок третьего я оказался в Эстонии в лагере Палдиский и пробыл там до середины октября. Таких, как я, оказалось там около ста тысяч. В лагере царили нечеловеческие условия: высокая смертность, голод и болезни, но нас поддерживало Таллиннское православное духовенство. Приезжали священники, привозили приставной Престол и совершали богослужение. Из детей-лагерников они сформировали чудесный хор, в котором и я пел. Для меня это было духовным подкрепле нием. Богослужение совершал священник Михаил Ридигер, отец Святейшего Патриарха Алексия II.

Через некоторое время Таллиннское духовенство обратилось к немцам с просьбой отпустить из плена отца Василия Веревкина и его семью. Те пошли навстречу просьбе духовенства и отпустили Веревкина, который сопричислил к своей семье и меня с сестрой. В Таллинне через два месяца после освобождения, когда я работал в штабе флота и получил документы как участник войны, я прошел до прос Таллиннского НКВД. Приехал в Орел — допрос. Приехал домой — опять допрос. В 1946 году, уже год как прошла война и отгремел парад победы, — еще допрос. Я учился тогда в Ленинградской Духовной Семинарии. Еще долго меня царапали, пытаясь обвинить в предательстве, назвать врагом народа. Я им говорил: «Я же мальчишка был. Таких, как я, было 80 миллионов в оккупации под немецким сапогом. Мы же не виноваты в том, что их до пустили, что немецкий штандарт развивался даже на Эльбрусе...» Никаких разговоров. Дали «волчий билет», чтобы в течение суток я уехал, покинул свою родную Семинарию. Вот так Господь меня испытывал, выковывал веру во мне, чтобы я никогда не озирался, не оглядывался, никогда не падал духом во всех трудностях своего земного бытия. А трудностей было много…

 

У православных в Красной Армии всю войну оставалось лишь право на тайную молитву между кровавыми боями и безбожными речами командиров и политруков. Оставшиеся в живых вете раны, если они верили в Бога, помнят, как они обращались к Богу в глубине своего сердца. Поэтому я всегда вспоминаю со слезами на глазах тех многих наших солдат, которые не дожили до дня Великой Победы. Регу лярно посещая воинские захоронения и совершая панихиды, всег да преклоняю голову перед их прахом и вспоминаю их великие деяния и заслуги в том, что мы победили, хотя, как поется в песне, «за ценой мы не постояли».

 

Однажды я посетил место подвига русских солдат, поле боя у села Прохоровка. Их погибло там множество тысяч. Я видел там танк-памятник. Это было страшнейшее исчадие ада, многотонная же лезная махина, и еще с безумным немецким танкистом. Кто мог додуматься до такого? Теперь этой махины там нет. На ее месте стоит часовня, в которую мы можем зайти, поставить свечу, перекреститься. Это наша малая дань им, тем погибшим мученикам. Довольно поминать наших погибших воинов гипсовыми памятниками — безумными, без всякого содержания. Нужно, чтобы каждый пришел в храм, постоял, вздохнул, задумался о том, о чем говорит горькое прошлое нашей прошедшей войны. Я хорошо помню то время, когда они, придя с фронта с орде нами и медалями на груди, всего только два года получали от наше гогосударства денежное вознаграждение за свои боевые награды. Кому пятьдесят, кому двадцать рублей. Потом через год-другой все было отнято. И все эти медали, омытые кровью, стали продаваться за полбутылки водки. Я живой свидетель этому. «Возьми орден Славы, возьми что хочешь, но только дай мне напиться с горя. Дай забыться». Нас тогда страшно унизила эта система сталинизма. Дорогой ценой была получена победа, но те, кто выжил в этой войне, кто стал калекой, кто получил заслуженные награды, они в конце концов стали не нужны этой системе. И потом все время нас посто янно давили и давили. Мы жили по закону «нельзя, не положено, не имеешь права». Если что, то «Сибирь воспитает», не нравится — «доставим на лесоповал». Был у немцев в плену, в лагере — «теперь отведай наших лагерей». Колыма, Магадан, Сибирь. И мне хочется, чтобы эту правду услышали все те, кому не безразлична судьба и история своей Родины, и сохранили эту правду в своем сознании, в сердце, в жизни, передав ее детям и внукам.

 

Тысячу лет мы шли своей дорогой — к мощи, славе, богатству. Не случайно, что Бог даровал нам одну шестую часть всей земной суши, где все богатства, все природные ресурсы, — чтобы мы с толком, с умом, по-человечески, с любовью ими распоряжались. А как это идет — вы сами видите. Глянешь — лес разворуют, тут еще пожар нам помогает очень сильно, наши рыбные богатства уплывают японцам, корейцам, китайцам. Мы уже дошли до того, что кусок трески-то не купим, все уплывает норвежцам, все туда, а нас с вами кормят ис кусственной форелью, искусственной семгой. Все искусственные добавки, как будто мы на своей территории не можем вырастить свое. Неужели в нашем государстве до сих пор еще не нашлись люди, которые мог ли бы не просто накормить, а закормить всю Россию-Мать? Пресловутые законы принимаются властями, которые не пони мают нашего бедственного положения на сегодня и еще больше его усугубляют. Вот поедешь по России-Матери — поля-то брошены, окна в домах в деревнях забиты, а ведь когда-то жили здесь русские, зем лю обрабатывали.

 

Не все еще у нас образцово, как этого хотелось бы. Вот поэто му священники должны напряженно трудиться и молиться, чтобы каждый, нашедший дорогу к храму, чувствовал радость общения с ними, с братьями и сестрами во Христе. Многое зависит от того, как мы, священнослужители, понимаем свой народ, его запросы, чаяния и стремления. Если мы с народом — то храм открыт, и люди на службу тянутся. Если являемся простыми требо исправителями в церквах — то это не священнослужители и это не служение Богу. От сюда и прихожанин ведет себя, как на базаре — пришел, купил, что нужно, свечку поставил, взял иконочку, перекрестился пару раз и дальше пошел.

 

Среди моих духовных чад много военных. Я часто собираю военных, я их люблю. Ведь им нелегко выпол нять сейчас свой долг, нести службу. 9 мая, в День Победы, мы всег да собираемся в нашем домике. Это около 50 человек, среди них — адмиралы, капитаны различных рангов, полковники, курсанты, солдаты и матросы. Что касается духовного окормления, то оно должно быть в каждой части, а не только там, где солдаты служат при монастырях, будь то Валаам, Оптина Пустынь. Раньше на кораблях, в частях всегда был священник, который мог объяснить пришедшему солдату, зачем он служит, для чего слу жит. Патриотизм был настоящий, потому что служили-то Богу, Ро дине, а не каким-то непонятным идеям. Надо, чтобы воин понимал, за что он идет на смерть! Для нас всегда были раньше на первом месте вера, честь, достоинство, любовь к Отечеству. Поэтому мое пожелание — чтобы вы всегда были русскими, всегда любили Россию, всегда, как трудно бы ни было, с молитвой обращались к Богу за помощью, чтобы всегда знали, понимали, говорили, что Господь с нами, Он спас в трудное время Россию, немецкий сапог нас не раздавил, так и никакой другой не раздавит. Завистливые, жестокие безумцы жизни, кто пойдет на Россию, он будет раздавлен могущественной рукой, ногой, умом и действием нашего великого русского народа.

 

С праздником вас, дорогие мои! Христос Воскресе!