В апреле 2008 года ушел из жизни литературовед Эйно Генрихович Карху, автор более 300 статей и пятнадцати книг, посвященных главным образом финской литературе и финляндско-российским литературным связям.

 

Впервые имя Эйно Карху я услышал где-то в середине 1960-х от своих родителей, которые, как и его семья, оказались в 1930-х годах на Кольском полуострове. Там, в Хибинах, отбывали ссылку также мои дедушка и бабушка, а их сын, т.е. мой дядя, учился с будущим литературоведом в одном классе. Его финская фамилия и ссыльное прошлое явились причиной моего юношеского интереса к нему. То, что в моей домашней библиотеке имеется пять книг Карху, приобретенных в Петрозаводске в 1976–1996 гг., говорит о том, что интересовали меня не только те или иные периоды жизни ученого, но и его публикации, благодаря которым я, не владевший финским языком, получил в свое время общее представление о литературе Финляндии.

 

Что касается белых пятен в биографии Карху, относящихся к 1952–1955 гг., о чем ходили смутные слухи, то таковые так и остались непроясненными в официальном послужном списке известного литературоведа – почетного гражданина Республики Карелия, заслуженного деятеля науки России и Карелии, почетного доктора Университета Йоэнсуу, дважды лауреата республиканской Государственной премии.

 

Вызывает вопросы и военный период его жизни. Например, в некрологе «Светлой памяти Э.Г.Карху», опубликованном в официальном печатном органе Республики Карелия, сказано: «Среднюю школу окончил в Повенце, откуда был призван в сентябре 1941 г. в действующую армию. Демобилизовался в декабре 1945 г.». В более ранних биографических справках приводятся примерно такие же сведения: «Во время ВОВ находился в частях Ленинградского фронта»; «Участник Великой Отечественной войны, награжден орденами "Отечественной войны II ст.", "Знак Почета", "Дружбы" и медалями».[1]

Несколько иначе представляет его военные годы Армас Машин в статье «Штрихи к портрету Эйно Карху»: «...окончил среднюю школу и был призван в действующую армию в том же 1941 году. К финнам относились предвзято, и значительную часть службы Карху провел в «трудармии» – армейском варианте ГУЛАГА».[2] Здесь же Машин вскользь упоминает некие «жизненные обстоятельства», прервавшие на три года учебу Карху в аспирантуре.

 

Странно, что даже после крушения политической системы и развала СССР Эйно Карху так ничего и не рассказал об упомянутых Машиным «жизненных обстоятельствах». А ведь ученый наверняка знал, что в соседней Финляндии вышло за последние годы не менее трех книг,[3] в которых немало страниц отведено агенту советской разведки Карху. Что мешало ему развеять все слухи и поведать о событиях более чем пятидесятилетней давности?

 

Согласно финским источникам, Эйно Карху перешел 22 июня 1952 года советско-финляндскую границу и сразу явился на финскую погранзаставу, где сообщил, что отправлен в Финляндию для выполнения разведывательных заданий, в частности для налаживания связи с двумя бывшими финскими военнопленными, давшими в плену согласие работать на советскую разведку. На допросах в Охранной полиции (Супо) Карху дал подробную информацию о себе, рассказал о том, как его готовили к заданию, а также о положении в Карелии и о живущих там финнах. Он обратился в Министерство внутренних дел Финляндии с прошением о предоставлении политического убежища или возможности выехать в другую страну. Заявление содержало также просьбу не сообщать о нем советским властям.

 

6 августа 1952 года Карху было предоставлено право на временное проживание в стране. После освобождения из-под ареста и получения изъятых у него при задержании денег (131,5 тыс. марок) он поселился в гостинице, откуда спустя пару дней бесследно пропал. Удивительно то, что лишь после его исчезновения Супо выяснила, что те завербованные в советском плену финны, на которых он должен был выйти, сразу же по возвращении в Финляндию сообщили о своей вербовке соответствующим органам. К тому же один из них вскоре уехал в Швецию, дабы, по словам его матери, избежать попыток советской разведки связаться с ним.

 

В ноябре 1952 года Супо узнала, что Эйно Карху находится в Западной Германии под крылом британских спецслужб, которые в дальнейшем помогли ему перебраться в Англию для учебы в Оксфорде. В 1955 году Карху вернулся в СССР и годом позже, окончив аспирантуру, стал работать в Институте языка, литературы и истории Карельского филиала Академии наук СССР.

 

Финские историки затрудняются сказать, кем на самом деле был Карху. Не являлось ли его саморазоблачение заранее запланированной операцией, частью хитроумного плана советской разведки? В пользу этой версии говорит многое: например, трудно представить, чтобы советский разведчик-изменник, сотрудничавший с двумя зарубежными спецслужбами, по возвращении в СССР не только не понес никакого наказания, но даже получил возможность закончить аспирантуру и попасть на работу в престижное научное учреждение.

 

В отличие от Эйно Карху, ингерманландский финн Лео Петтинен оставил воспоминания[4] о том, как им заинтересовалось МГБ, по заданию которого он в декабре 1952 года перебежал в Финляндию. Придуманная для Петтинена легенда была настолько убедительной, что в апреле 1953-го он получил право остаться в стране как политический беженец. Вскоре на него вышли люди из английской разведки, переправившие его в Великобританию. Уже в июле 1954 года Лео Петтинен был высажен с морского судна на Черноморском побережье для выполнения спецзадания. Однако задуманная советской стороной игра с британской спецслужбой не получилась. Впоследствии Петтинен работал на различных должностях в типографиях, в 1975-м был назначен директором петрозаводской гостиницы «Северная». В том же году он отправился по заданию КГБ на Черноморское побережье в Дом отдыха, где должен был опознать гостившего там сотрудника британской разведки, бывшего своего куратора.

 

Еще один советский агент – тракторист из Пряжи, американский финн Франс Олави Коскела – был задержан финнами вблизи границы 5 июня 1952 года. Спустя неделю он признался, что собирался связаться с американским посольством в Хельсинки не по личной инициативе и совету некоего петрозаводского друга Хенрика Валлина, как утверждал ранее, а по заданию МГБ, вынудившего его угрозами и шантажом согласиться на сотрудничество. Он должен был рассказать в американском посольстве о плачевном положении проживавших в Карелии переселенцев из США и убедить американцев приехать туда, чтобы на месте оценить обстановку. Видимо, считают финские историки, советская сторона планировала таким образом начать какую-то игру против американцев, что-то наподобие операции «Трест» 1920-х гг.

 

В октябре 1952 года Коскела был возвращен в СССР, о чем он, кстати, и сам просил финские власти, ведь дома его ждали жена и пятеро детей. Согласно сведениям Супо, эта история не отразилась драматическим образом на судьбе разоблаченного агента: в 1956 году он по-прежнему жил в Пряже и работал по своей специальности. Видимо, ведомство, пославшее Коскела в Финляндию, так и не узнало о его признательных показаниях.

 

Большое число нарушителей границы было выявлено именно в 1952-м, в год проведения в Финляндии Олимпийских игр. По мнению финских историков, накануне Олимпиады и нескольких лет после нее спецслужбы СССР активно занимались отправкой в Суоми своих людей, в основном финнов по национальности.[5] Поэтому Супо приходилось выяснять, кто из нарушителей границы является агентом соседней державы, а кто беженцем, человеком, нуждающимся в защите.[6]

 

Например, в 1952 году право на пребывание в стране получили уроженцы финского города Пори Аарне и Сиркка Койвуниеми, привезенные детьми в СССР в 1930-х годах. Относительно этой супружеской пары, перебравшейся потом из Финляндии в Швецию, а в начале 1960-х годов вернувшейся в Советский Союз, имелись серьезные подозрения, что они под видом беженцев выполняли поручения советской разведки.

 

В те же 1950-е не повезло другому беглецу из СССР, молодому ингерманландцу Тойво Койвунену, перемещенному во время войны с родителями в Финляндию, а в 1945 году возвратившемуся на родину. Вместо родных мест он был отправлен в Псковскую область, а затем попал на лесоразработки в Карелию. В марте 1954 года Койвунен перешел границу и попросил в Финляндии политического убежища. Несмотря на положительную резолюцию Супо, беглец был выдан советским властям, оказавшим давление на финнов с помощью вопроса о финских пленных в СССР.

 

Возвращен был в Советский Союз и Калле Карьялайнен, задержанный в Йоэнсуу в октябре 1954 года. На первых допросах он рассказал, что отправился нелегально в Финляндию, чтобы передать письмо писателю и переводчику Юхани Конкка, ингерманландскому финну, оказавшемуся в Финляндии после революции 1917 года. Раскрыть имя отправителя письма, чью просьбу он выполнял, Карьялайнена вначале отказывался, так как якобы опасался, что сведения об этом станут известны советским властям. Однако чуть позже сообщил, что письмо принадлежит преподавателю истории Петрозаводского университета Юхо Кяйвяряйнену,[7] от которого он получил также 15 тыс. финских марок на дорожные расходы. Его показания не вызвали доверия у Охранной полиции, склонявшейся к мысли, что Карьялайнена был отправлен в Финляндию с провокационной целью.

 

Что касается Юхани Конкка, то он, приглашенный на беседу в Супо, выразил недоумение по поводу адресованного ему послания. Конкка рассказал, что весной 1954 года, будучи переводчиком у посетивших Хельсинки советских писателей, встретился приватно с одним из членов этой делегации, c Урхо Руханеном,[8] который привез ему письмо от жившей в СССР сестры. Тогда же Руханен сообщил, что некий петрозаводский профессор, фамилию которого не назвал, предлагает ему сотрудничать с целью оказания помощи ингерманландскии финнам. По заверению Конкка, он не дал согласия на установление контактов, заявив, что речь может идти только о гуманитарной помощи.

 

Спустя несколько дней, при повторном посещении Супо, Юхани Конкка признался, что упомянутая им встреча все же не была единственной: он еще несколько раз виделся с Руханеном, который в действительности сообщил ему фамилию таинственного петрозаводского профессора – Кяйвяряйнен. Это имя ранее упоминалось в показаниях Эйно Карху. Кроме того, в архивах финской контрразведки имелась информации о человеке по фамилии Кяйвяряйнен, служившем в 1940 году в штабе т.н. народной армии правительства Куусинена, а позднее обучавшемся в Ленинградской разведшколе.

 

По оценкам историка Биргитты Кивинен, из 22 нарушителей границы, задержанных в пятилетний период, лишь троих можно без сомнений отнести к беженцам из СССР, стремившимся получить в Финляндии или в другой западной стране убежище. Цели и мотивы остальных 19 человек, по мнению Супо, были иные. Объектами тогдашнего интереса советских спецслужб в Финляндии и в других Северных странах являлись, в частности, те государственные и общественные институты, которые подозревались в нелояльности по отношению к СССР. Не оставались без внимания и эмигранты из России. Как пишет Пекка Невалайнен: «Тень шпионажа долго преследовала российских беженцев и советских граждан в Финляндии, и не только в ней. Факты незаконной слежки, установившейся за ними, обнаруживались в послевоенные годы вплоть до середины 1950-х гг. и даже позднее, одновременно стали достоянием гласности случаи их использования в разведывательных целях».[9]

Разумеется, не все нарушители границы задерживались финскими властями. Случалось, что бежавшие от советской власти просачивались незамеченными через границу и, пройдя благополучно территорию Финляндии, оказывались в Швеции.[10]

 

Не всегда и не сразу попадали в поле зрения Супо и агенты-нелегалы. Так, например, в июне 1953 года финскими пограничниками был замечен мужчина, пытавшийся перейти финляндско-советскую границу, т.е. перебраться на советскую сторону. Задержанный, по паспорту Вяйнё Антеро Партанен, заявил, что заблудился, отправившись на рыбалку. Однако его объяснения не подтверждались фактами. Выяснилось, что имеющиеся у него документы использовались в Йоэнсуу, Куопио, Хельсинки и Савонлинне в 1945, 1949 и 1952 гг. Хотя прямых доказательств его вины в шпионаже и не нашлось, на основании косвенных улик он был осужден на 4 года заключения и отправлен в тюрьму в Риихимяки. По мнению Супо, это был разведчик высокого класса.

 

В период следствия и суда над «Василием Васильевым», под этим именем он проходил по делу, советская сторона никак не реагировала на происходящее. В декабре 1954 года осужденный обратился с письмом в советское посольство с просьбой оказать ему помощь. Обвинение в шпионаже он отрицал, свое появление в Финляндии объяснил стремлением к приключениям. Посольство СССР потребовало встречи с ним и стало упорно настаивать на передаче его советским властям. Эти требования опосредованно были связаны с обещанием рассмотреть вопрос о возвращении в Финляндию остававшихся в СССР финских пленных и гражданских лиц. Указом президента Паасикиви от 10 мая 1955 года Вяйнё Антеро Партанен, он же Василий Васильев и он же, как Супо позднее выяснила, Василий Иванович Касьянов, был помилован и передан советским властям. 8 августа того же года смогла вернуться из СССР на родину группа финских граждан из 26 человек.

 

Не менее успешным агентом, работавшим в Финляндии и в других Северных странах, был А.Э. Я встретил его в Хельсинки на Маннергейминтие в 1993 году. «Папа, это брат зятя Хилкки», – познакомила нас его спутница, моя соседка по дому. Упомянутая ею Хилкка, дочь финского эмигранта, расстрелянного в СССР в 1938 году, была во время войны радисткой в его разведгруппе.

 

В день нашей встречи отец с дочерью ходили смотреть дом, где А.Э., ингерманладский финн, жил после войны как разведчик-нелегал.

 

* * *

 

В последние два десятилетия тысячи потомков ингерманландских, финляндских и американских финнов – бывших советских граждан, переселились в Финляндию с надеждой на лучшее будущее. И для этого не требовалось, как раньше, рискуя свободой, а то и жизнью, тайно пробираться через границу. Достаточно было иметь запись в молоткастой, серпастой пурпурной книжице, что обладатель оной – финн, или отыскать в оставшемся от бабушки древнем комоде ветхую справку с нужной записью в графе «национальность». А уже здесь, в Финляндии, немного обжившись на новом месте, можно напрочь забыть про свои финские корни, стереть из памяти все прежние обиды и вновь воспылать страстной любовью к недавно оставленной родине, к мощи и силе государства. Удобно и комфортно любить его на расстоянии...

 

И можно быть уверенным, что больше никто не кинет в тебя камень, не упрекнет ни в чем, как случалось еще лет пятнадцать назад. Сегодня мы для России – соотечественники, а не изменники отечества. И вот уже сам посол Российской Федерации, комментируя беспорядки в Эстонии, связанные с переносом памятника, проявляет заботу о нас: ненавязчиво, но многозначительно советует финнам извлечь урок из эстонских событий, заблаговременно позаботиться о правах русскоязычного населения Финляндии.

 

Хотя сказанное послом и не вызвало шумных комментариев, наивно думать, что этот звоночек не услышан в Финляндии.[11]

 

Хельсинки