Россия в красках
 Россия   Святая Земля   Европа   Русское Зарубежье   История России   Архивы   Журнал   О нас 
  Новости  |  Ссылки  |  Гостевая книга  |  Карта сайта  |     

ПАЛОМНИКАМ И ТУРИСТАМ
НАШИ ВИДЕОПРОЕКТЫ
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 2-я
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 1-я
Святая Земля и Библия. Часть 3-я. Формирование образа Святой Земли в Библии
Святая Земля и Библия. Часть 2-я. Переводы Библии и археология
Святая Земля и Библия. Часть 1-я Предисловие
Рекомендуем
Новости сайта:
Новые материалы
Павел Густерин (Россия). Дмитрий Кантемир как союзник Петра I
Павел Густерин (Россия). Царь Петр и королева Анна
Павел Густерин (Россия). Взятие Берлина в 1760 году.
Документальный фильм «Святая Земля и Библия. Исцеления в Новом Завете» Павла и Ларисы Платоновых  принял участие в 3-й Международной конференции «Церковь и медицина: действенные ответы на вызовы времени» (30 сент. - 2 окт. 2020)
Павел Густерин (Россия). Памяти миротворца майора Бударина
Оксана Бабенко (Россия). О судьбе ИНИОН РАН
Павел Густерин (Россия). Советско-иракские отношения в контексте Версальской системы миропорядка
 
 
 
Ксения Кривошеина (Франция). Возвращение матери Марии (Скобцовой) в Крым
 
 
Ксения Лученко (Россия). Никому не нужный царь

Протоиерей Георгий Митрофанов. (Россия). «Мы жили без Христа целый век. Я хочу, чтобы это прекратилось»
 
 
 
 
Кирилл Александров (Россия). Почему белые не спасли царскую семью
 
 
Владимир Кружков (Россия). Русский посол в Вене Д.М. Голицын: дипломат-благотворитель 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). Мы подходим к мощам со страхом шаманиста
Борис Колымагин (Россия). Тепло церковного зарубежья
Нина Кривошеина (Франция). Четыре трети нашей жизни. Воспоминания
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). "Не ищите в кино правды о святых" 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). «Мы упустили созидание нашей Церкви»
Популярная рубрика

Проекты ПНПО "Россия в красках":
Публикации из архивов:
Раритетный сборник стихов из архивов "России в красках". С. Пономарев. Из Палестинских впечатлений 1873-74 гг.

Мы на Fasebook

Почтовый ящик интернет-портала "Россия в красках"
Наш сайт о паломничестве на Святую Землю
Православный поклонник на Святой Земле. Святая Земля и паломничество: история и современность

Россия, Иран и “Восточный вопрос” в 1850-х-1870-х гг.
 
Abstract: The article deals with the Russian-Iranian relations in the context of the "Eastern Question" in 1850–1870. It was revealed that during the period the Crimean 1853–1856 and Russian-Turkish 1877–1878 wars, each side tried to use the other to their advantage. Nevertheless, from the conflict in first half-century both countries have to cooperate. At examined period there is a sharp reduction in the role of Iran in the "Eastern Question" to comparison with the first half-century. The main reason for this was a progressive decline in the country.
 
 
Возникновение «Восточного вопроса» в историографии традиционно датируется второй половиной XVIII в., хотя единство среди историков относительно определённой даты отсчёта отсутствует [1]. Не пришли исследователи и к единому мнению в понимании географических рамок проблемы. Характерной чертой исторических традиций различных стран – участников «Восточного вопроса» – является акцент при его определении на зону собственных интересов. Так, для англо-французской историографии основная география «вопроса» лежит в районе Северной Африки, Леванта и Малой Азии, для советско-российской и болгарской – в области Балкан и черноморских проливов [2]. В целом, видение географии «Восточного вопроса» обусловлено, прежде всего, его европейской направленностью и концентрируется вокруг проблем раздела «наследства» вступившей с конца XVIII в стадию распада Османской империи [3]. В концентрированном виде определение его предложено, например, Р. Геновым. «Восточный вопрос, – отмечал он, – термин, который обозначает комплекс проблем, связанных с упадком и крахом Османской империи и с её наследством, занимает центральное место в системе международных отношений в Европе в течение двух веков» [4].
 
Тем не менее, часть исследователей обращает внимание на то, что обозначенная международная проблема имела и «восточный фланг» [5]. Не ставя под сомнение вопрос о разделе «османского наследства», в своих работах они указывают, что события в Закавказье и на восточных границах Оттоманской Порты также следует рассматривать как неотъемлемую часть «Восточного вопроса». Такой подход нам представляется более соответствующим исторической истине. «Восточный вопрос» в действительности представлял собой комплекс противоречий европейских государств (цели которых не оставались постоянными в течение времени) вокруг оттоманского «наследства» на трёх континентах – в Европе, Азии и Африке. Причём «игроками» в нём были не только великие державы Европы, но и государства Азии [6]. Указанная проблема была в разное время тесно связана с другими – борьбой за колониальный раздел Африки, англо-российским соперничеством на Среднем Востоке, конкуренцией за преобладание в европейских делах и пр. «Европоцентричность» большинства исследований объяснима тем, что для европейских держав, начиная с XV в., борьба с османской (или исламской) угрозой стала одной из важнейших. В Европе же развернулось и широкое исследование проблемы. Европейское её видение создало парадигму, которая до сих пор оказывает влияние на историографию. Однако важной составляющей «Восточного вопроса» были не только борьба европейских держав за контроль над частями ослабевшей империи в её западной и центральной частях. Ситуация на северо-востоке и востоке имела также немалое значение. Содержание «Восточного вопроса» до некоторой степени искусственно сконцентрировано европейскими политиками, публицистами и историками вокруг Балканского полуострова. Причина этого в том, что основные события проблемы весь ХІХ и начала ХХ вв. постепенно перемещались на северо-запад географической зоны «Восточного вопроса». К тому же, с последней трети XVIII в. для западных держав (особенно Великобритании) актуальным становится вопрос сдерживания продвижения России в район Средиземноморья. Отсюда такое интересное определение проблемы, данное О. Егером в конце ХІХ в. «Под этим вопросом понимали в Западной Европе, – писал он, – завоевательные планы России и возможность препятствовать им» [7].
 
Искусственное нагнетание негативного отношения к внешней политике империи Романовых в Балканском регионе и на Кавказе различными средствами массовой пропаганды также сыграло значительную роль в актуализации указанной части «Восточного вопроса», который в сознании поколений обывателей, части политиков и даже историков стал прочно ассоциироваться с событиями вокруг Балканского полуострова. В свою очередь, в России (как царской, так и советской, и современной) многими «Восточный вопрос» также воспринимался и воспринимается сквозь призму балканских проблем. Это объясняется как естественными внешнеполитическими задачами создания удобных географических границ и обеспечения их безопасности, благоприятных условий для развития внешней торговли, так и факторами идеологического характера – единой религией, славянским происхождением, миссией великой державы. Однако такое видение обедняет проблему и делает её до некоторой степени искусственной. Более широкую панораму «Восточного вопроса» предложил российский историк В.И. Шеремет [8]. Он выделил три «болезненных точки» – Балканы, Левант и черноморские проливы.
 
Однако полностью с такой географией сложно согласиться. Борьба России, Османской империи и Персии за Кавказ и Закавказье, ирано-османские противоречия играли важную роль в течение всего существования «Восточного вопроса». Не даром русско-турецкие войны велись на двух театрах – европейском и азиатском, а русско-иранские противоречия тесно увязывались правительствами великих держав [9] с русско-османскими. Не менее показательным в этом плане является англо-французское соперничество за Персию в начале ХІХ в. [10].
 
По нашему мнению, «Восточный вопрос» – сложносоставленная международная проблема, включающая в себя рад «подвопросов», имевших автономное (а иногда и самостоятельное) значение, и находящаяся в тесной взаимосвязи с другими относительно независимыми «вопросами» международных отношений в Европе и Азии. Центральное звено «Восточного вопроса» составлял «Балканский вопрос» – борьба великих держав за контроль над Балканским полуостровом, накладывавшаяся на национально-освободительное движение местных народов и борьбу между ними за первенство в регионе. Об этом свидетельствует то, что до сих пор «восточная проблема» ограничивается в исследованиях и публицистике изложением борьбы за Балканы и черноморские проливы Босфор и Дарданеллы. Однако существовали и другие территории Османской империи, на которые претендовали европейские державы. Вокруг них сформировались «Средиземноморский вопрос» (соперничество за господство в Средиземном море и на его побережье), «Арабский вопрос» (борьба арабов за независимость от османских правителей). В рамках «Восточного вопроса» следует рассматривать и «Кавказский вопрос», который со временем приобретал всё большую автономность от событий на Балканском полуострове. Борьба за Кавказ в ХІХ в. была неотъемлемой составляющей русско-османо-персидских отношений, а также соперничества крупных европейских государств за влияние в Оттоманской Порте.
 
Нельзя полностью согласиться с авторами монографии «Восточный вопрос во внешней политике России», отрицавшими принадлежность «Кавказского вопроса» к сфере «Восточного вопроса», и утверждавшими, что включение в последний стран Среднего Востока (Ирана, Афганистана и Индии) делает проблему «необозримой и лишает возможности определить её существо» и «неизбежно ведёт к постановке новых проблем, непосредственно не связанных с Турцией» [11]. Напротив, такая постановка обедняет действительное содержание «Восточного вопроса», делает его изучение неполноценным и однобоким. Ведь объективно события в рамках указанной проблемы разворачивались не только в различных регионах, связанных с Османской империей, но и на значительном международном фоне. Нам представляется, что сам «Восточный вопрос» следует рассматривать в контексте более широкой проблемы – борьбы великих европейских держав за контроль над регионом Ближнего и Среднего Востока [12]. В XVIII – начале XIX вв. главными антагонистами были Англия и Франция, с последней трети XVIII до начала ХХ вв. – Англия и Россия, а с конца XIX до начала XX вв. – Англия и Германия.
 
Плотно в канву «Восточного вопроса» был вплетён и т.н. «Персидский вопрос», связанный с борьбой великих европейских держав за преобладание в Иране. Борьба эта, как отмечал советский исследователь Л.С. Семёнов, «была связана как с борьбой в Турции, так и с борьбой за позиции на Кавказе и в Средней Азии, а для Англии также и в Индии» [13]. Европейские государства традиционно пытались использовать Иран как противовес Османской империи. Это облегчалось османо-иранскими противоречиями на религиозной и территориальной почве. «Персидский вопрос» хотя и являлся самостоятельной проблемой в международных отношениях, тем не менее, находился в «сцепке» с «Восточным вопросом». Персидско-турецкие территориальные споры Англия, Франция и Россия активно использовали в своих интересах, в том числе и в своих делах относительно Турции.
 
Иран с XVI в. тесно включается в политику европейских держав, связанную с противостоянием Османской империи [14]. В нём искали, прежде всего, союзника для отвлечения сил Порты с европейского театра. Это было вполне объяснимо той религиозной и политической враждой, которая существовала между Сефевидским государством и османами. Она объяснялась различиями в вероисповедании (значительная часть персов были шиитами, шиизм был объявлен государственной религией, в то время, как Османское государство было суннитским; при этом шииты и сунниты взаимно рассматривали друг друга как еретиков) и соперничеством за пограничные территории от Кавказа до Персидского залива.
 
В ХІХ в. Персия по-прежнему сохраняла значение для европейских держав в рамках борьбы за «наследство» османов. Стремление англичан, французов и русских взять под контроль её вооружённые силы и внешнюю политику для того, чтобы использовать в борьбе друг против друга, в первой половине ХІХ в. приносило определённые плоды [15]. При этом иранское правительство стремилось проводить внешнюю политику на западных и северо-западных границах в собственных интересах, играя на противоречиях европейских государств. Но, уже начиная с середины века, Иран превратился в рамках «Восточного вопроса» во второстепенную державу, которая не способна была проводить независимую линию. Связано это было, прежде всего, с экономической неконкурентоспособностью Персии в сравнении с ведущими державами Европы и слабостью политической структуры страны. Иран уступал и своему западному соседу-антагонисту. Ещё ирано-турецкая война 1821–1823 гг., несмотря на успехи шахских войск, подтвердила неспособность Каджарской империи вести активную внешнюю политику и добиться военного преимущества даже над своими азиатскими соседями [16]. Российский военный аналитик и историк А.М. Колюбакин, говоря о Гератском походе 1837–1838 гг. [17], небезосновательно отмечал, что «экспедиция эта … погубила лучшие войска Персии, с того времени уже не поднимавшиеся до той высоты, до которой они были доведены Аббас-мирзой [18]. Дальнейшая история персидского оружия ещё более бесславна» [19].
 
Тем не менее, определённую опасность для России в случае войны с Турцией Каджарская монархия представляла. «Сколь не мало опасен для нас отряд необученного войска, – писал наместнику на Кавказе М.С. Воронцову русский консул в Тебризе (Тавризе) Н.А. Аничков, – но всё же по неизвестности намерений персидского правительства и опасению вероломства с его стороны оно может заставить нас отвлечь на здешнюю границу часть наших сил, действующих против Турции» [20]. Возможно именно поэтому среди российских правящих кругов и военных постепенно всё большую силу приобретает мнение о необходимости контролировать некогда могучего соседа. Методы контроля и задачи в течение века менялись, развиваясь и соотносясь с международными целями царского правительства. Однако с 1830-х гг. между Россией и Ираном начинает развиваться такое новое явление, как военное сотрудничество [21]. До 1850-х гг. оно не было связано с делами «Восточного вопроса», по крайней мере, прямо.
 
В 1850-х гг. место Персидской державы в «Восточном вопросе» изменяется существенно. Если в первой трети века она служила угрозой для России, то теперь Россия пытается (и небезуспешно) использовать Тегеран в своих целях. И эта тенденция в дальнейшем не исчезает, а продолжает развиваться.
 
В ходе Крымской войны среди российских чиновников Министерства иностранных дел и Кавказского наместничества впервые в ХІХ в. возникла идея привлечь Иран на свою сторону, чтобы отвлечь часть османских сил [22]. Шахское правительство само в июне 1853 г. выдвинуло предложение о союзе против Стамбула. Однако изначально наметилась разница в понимании сотрудничества, сыгравшая решающую роль в том, что военного союза не получилось. Персы (прежде всего в лице садр-азама мирзы Ага-хана Нури Эттемад од-Доуле [23], сумевшего убедить в своём мнении Насреддин-шаха) настаивали на подписании союзного договора на определённых условиях. Российская же сторона не была заинтересована в чёткой фиксации своих обязательств. Объяснялось это как неудовлетворительным состоянием иранской армии, так и надеждами Николая І решить разгоравшийся конфликт с Османской империей без крупномасштабной войны. Поэтому Министерство иностранных дел России настаивало не на полноценном союзе, а на диверсии со стороны иранской армии на турецкие территории, обещая простить остаток долга по Туркманчайскому договору 1828 г. [24] и учесть интересы Тегерана при заключении мира.
 
Насреддин-шах являлся сторонником военного содействия России и, в принципе, на первых порах соглашался с российскими условиями. Было достигнуто соглашение, что персидские войска в числе 60 000 человек (позже их численность была сокращена до 40 000), двинутся к Хою. При этом посланник России Д.И. Долгоруков озвучил условие, что «никакое наступательное действие не будет предпринято без предварительного соглашения с главнокомандующим императорскими войсками (на Кавказе – О.Г.)» [25]. В октябре 1853 г., по желанию персидской стороны, Петербургом на М.С. Воронцова была возложена задача подобрать нескольких опытных офицеров «для лучшего руководства стратегических движений» иранского корпуса и отправить их в Иран [26].
 
К началу ноября 1853 г. военная миссия была сформирована. Возглавил её генерал-майор Корпуса инженеров путей сообщения А.С. Санковский. Это был опытный офицер, служивший на Кавказе с 1826 г., участвовавший в русско-персидской 1826–1828 гг. и русско-турецкой 1828–1829 гг. войнах [27]. В помощь ему были назначены гвардии полковник И.А. Бартоломей и подполковник Генерального штаба П.К. Услар. В качестве переводчика и «для облегчения … сношения с местными властями» в составе миссии был включён статский советник Н.В. Ханыков [28]. Целью русских военных было обеспечение руководства персидским отрядом и координации его действий с корпусом российских войск, специально выделенным для действий на турецкой границе, которым командовал генерал-майор князь В.О. Бебутов. Помимо этого, в задачи главы военной миссии входило решение «курдского вопроса». Дело в том, что курдские племена, жившие как в Османской империи, так и в Персии, рассматривались российским командованием как реальная военная угроза. Власть правительств указанных держав над ними была номинальной. Однако сложные взаимоотношения с правительствами Ирана и Турции при определённом подходе могли превратить их и в друзей, и во врагов России [29]. Английский и турецкий консулы в Тебризе развернули активную пропагандистскую деятельность среди персидских курдов, направленную против России. Возглавил её шейх Салех, поселившийся на персидской территории. Петербург выдвинул Персии требование ареста шейха и «усмирения войсками подвластных ей курдов» [30]. Имперских представителей волновала, прежде всего, безопасность русско-турецкой и русско-персидской границ, для чего необходимо было военное содействие Ирана в виде демонстрации войсками и контроля над курдами. Выполнение этой задачи также должен был контролировать А.С. Санковский.
 
9 ноября военная миссия двинулась из русских пределов в Тебриз. Однако в 20-х числах ноября последовало распоряжение М.С. Воронцова генерал-майору «остановиться впредь до других наставлений в дороге под каким-либо предлогом» [31]. Связано это было с изменением позиции персидского правительства. В литературе прочно утвердилось мнение, что каджарский двор в ходе войны колебался то в одну, то в другую сторону, «невольно запутывая всех, кому приходилось в то время иметь» с ним дело [32]. На наш взгляд, оно абсолютно неверно отражает ситуацию. Детальное доказательство нашей позиции требует отдельной статьи. Здесь же остановимся на наиболее важных аргументах. Указанное представление об иранской политике основывалось исключительно на донесениях российских агентов. Они исходили из интересов России и, естественно игнорировали наличие таковых у шахского правительства. В ходе русско-иранских переговоров и консультаций июля–ноября 1853 г. чётко выявились три позиции. Первая, российская, заключалась в использовании Ирана для безопасности собственной границы с османской стороны и диверсии для отвлечения части турецких войск, но без заключения обязующих документов. Иранское правительство изначально предлагало военный союз, оформленный в виде международного договора. Когда оказалось, что Петербург не собирается его подписывать, в Тегеране взгляды разделились. Молодой Насреддин-шах, которого русские фактически закрепили на престоле в 1848 г. и который имел приязненные отношения к Николаю І, был, видимо, искренне (по неопытности, или исходя из личных чувств, которые он испытывал к российскому императору) настроен на помощь России даже без её документального оформления. Его вполне устраивало письменное обещание императора учесть интересы Персии при подписании мирного трактата с Османской империей. Однако шахский первый министр Ага-хан Нури был намного опытнее и дальновиднее своего повелителя. Держа в своих руках внешнюю политику Ирана, он «раскусил» игру русских. Не понятно, по каким причинам в историографии закрепилась точка зрения, что империя Романовых была заинтересована в военном союзе с шахским двором, а тот не хотел связывать себя такими обязательствами [33]. На самом деле, всё было в точности до наоборот. Именно это стало неудачей военной миссии А.С. Санковского и политики Петербурга относительно каджарской державы в 1853 г. в целом. Посланник в Тегеране Д.И. Долгорукий, обвиняя персов в лживости и двуличии, жаловался, что от него «требуют полного и письменного согласия на все условия программы», предложенной персидским двором 25 июля [34]. Однако документы свидетельствуют, что изначально политика России сводилась к тому, чтобы, лавируя и обнадёживая, подтолкнуть персов к военному содействию без военного союза – движениям против Турции, но без конкретных обязательств с российской стороны. В инструкции посланнику от 6 октября 1853 г. руководитель российского Министерства иностранных дел (а фактически – император, поскольку именно он определял политику России, а министр просто был передаточным звеном) К.В. Нессельроде рекомендовал «благодарить шаха от имени государя за дружеские предложения, избегая, впрочем, всякого положительного отзыва насчёт высказанных условий так, чтобы ответ его не был принят ни за обещание, связывающее нас, ни за оскорбительный отказ». Д.И. Долгорукову поручалось возобновить переговоры и, «не касаясь мысли о заключении оборонительного и наступательного трактата, предложить, что мы, взамен военной диверсии, которая будет сделана для нас со стороны Персии, отказываемся от должного нам остатка курура туманов [35]» [36].
 
В результате жёсткой позиции садр-азама [37], который сумел убедить Насреддин-шаха, персы стали требовать письменного договора и изменения направления действий иранской армии с русско-турецкой границы на более выгодный для Ирана район Багдада. Здесь находились шиитские святыни и за которые долгое время велась борьба между Тегераном и Стамбулом. В России и лично императором такое поведение было воспринято как нарушение шахом своего слова [38]. Распоряжением М.С. Воронцова русская военная миссия была остановлена в Эривани. Здесь она оставалась в течение дальнейших переговоров между сторонами. В российском правительстве (или непосредственно у императора) с декабря 1853 г. возобладала мысль о том, чтобы добиваться нейтралитета Персии [39]. Как ни парадоксально, она полностью совпадала с желаниями части правящих кругов Англии [40]. И в Петербурге, и в Лондоне опасались, что Иран окажется на противоположной им стороне, но, осознавая его военную слабость, не считали возможным привлекать Тегеран к полноценному союзу.
 
В результате, 6 января 1854 г. Иран провозгласил нейтралитет относительно разгоравшейся Крымской войны [41]. Это был шаг, призванный успокоить англо-индийские власти. В конце 1853 – начале 1854 гг. англо-иранские отношения обострились из-за ситуации вокруг Герата. Лондонское правительство даже хотело оккупировать остров Харак в Персидском заливе [42]. Провозглашение нейтралитета ослабило накал страстей. На тот момент такой исход устроил все стороны. Военная миссия, находившаяся на тот момент в Нахичевани, была отозвана, а Н.В. Ханыков назначен временно исправляющим должность русского консула в Тебризе. Здесь он сменил Н.А. Аничкова, который, в свою очередь, был определён поверенным в делах в Тегеран вместо Д.И. Долгорукова [43].
 
Одновременно с провозглашением нейтралитета, иранское правительство тайно предложило России возобновить переговоры о союзе [44]. Тегеран был заинтересован в поддержке империи Романовых в возможном конфликте с Великобританией, тем более, что шахское правительство рассматривало планы экспансии, как против Османской империи, так и против Герата. Царское правительство приняло приглашение в начале марта 1854 г. Связано это было со вступлением в войну Англии и Франции и опасности, угрожавшей российским владениям на Кавказе со стороны Чёрного моря [45]. Теперь заинтересованность в Иране проявила Россия и речь шла уже о подписании трактата или конвенции о союзе. Несмотря на переговоры о возможном союзе, основной целью императорского правительства было достижение от Тегерана диверсий против османской армии, или, на худой конец, благожелательного нейтралитета [46]. Подтверждением важности позиции Персии для Петербурга стала смена в конце апреля посланника Д.И. Долгорукова, поссорившегося с садр-азамом, на поверенного в делах Н.А. Аничкова. Тот долгое время служил консулом в Тебризе и имел хорошие отношения как с шахом, так и с его первым министром [47]. В рамках указанных переговоров весной 1854 г. исполнявшему с марта должность командующего Отдельным кавказским корпусом генералу Н.А. Реаду российским Министерством иностранных дел были даны полномочия на подписание конвенции с персами. В случае соглашения и выдвижения иранских войск против Османской империи, было рекомендовано послать упоминавшихся русских офицеров в персидский лагерь для руководства ими и координации действий с российскими частями [48]. Тем не менее, союз так и не состоялся. Причинами этого были несоответствия условий, выдвигавшихся шахским и царским дворами друг к другу, успехи российских войск на Кавказе в июне–июле 1854 гг. и позиция кавказского начальства, считавшего Персию слабым союзником. В июне 1854 г. по поручению императора Николая І канцлер Российской империи и министр иностранных дел К.В. Нессельроде сообщил Н.А. Реаду и Н.А. Аничкову новую инструкцию относительно переговоров с Ираном. Ею предписывалось добиваться от Тегерана благожелательного нейтралитета, «имея в виду отвлечь» его «от соединения с нашими соперниками» [49]. Завершились переговоры заключением 29 сентября 1854 г. между Россией и Персией тайной конвенции о дружественном нейтралитете Ирана [50]. Вопреки распространённому в историографии мнению о том, что уже в декабре Насреддин-шах «высказал Петербургу сожаление о том, что поспешил подписать этот документ» [51], и даже чуть ли не разорвал её [52], данная конвенция соблюдалась Ираном до конца Крымской войны [53].
 
Таким образом, утверждение, что «в этот период Иран пользовался военной помощью России. Прежде всего, эта помощь выразилась в присылке в Тегеран русских офицеров для организации и подготовки войск к войне с Турцией» [54] не соответствует действительности. Военная миссия из империи Романовых так и не достигла персидской армии, а уж тем более не занималась её обучением и руководством. И всё же в одном А.С. Санковский преуспел. В ноябре 1853 г. шейх Салех был выслан из Персии, а «для надзора за персидскими курдами на границе с Турцией были выставлены персидские войска» [55].
 
В 1860-е–1870-е гг. разворачивается новый этап «Большой игры». Его основные события перемещаются в Центральную Азию [56]. Соответственно меняется направленность русско-иранских отношений. До 1876 гг. Россия укрепляет свои позиции в центральноазиатском регионе, окончательно подчинив своему влиянию Хиву, Бухару и Коканд [57], а Англия стремится ограничить это продвижение, при этом, расширяя сферу своего влияния от границ Индии [58]. Персия стала важным элементом в этой борьбе. Обе стороны испытывали определённые опасения относительно планов друг друга. Это обусловило их активную политику относительно Каджарской империи. Несмотря на утверждения части исследователей [59], вряд ли экономические интересы играли в это время ведущую роль. Они носили, скорее, подчинённый характер. Удачнее всего истинные причины борьбы России и Англии в Иране обобщил российский военный исследователь М.И. Венюков. Он же отразил косвенно те побудительные мотивы, которые обусловили российскую политику относительно Персии в 1870-х – 1880-х гг. Отмечая, что Россия и Англия являются соперниками в Азии и в Каджарской державе, М.И. Венюков писал, что «корень недоброжелательности» англичан к русским «скрывается вне этой страны и состоит в опасении Англии потерять Индостан, куда дорога с северо-запада лежит через Персию … Попади они (Хорасан, Герат и Боланский проход – О.Г.) из рук слабой Персии в руки сильной России, британскому владычеству в Индии, по сознанию англичан, настанет конец». «Вот почему, – констатировал автор, – употребляются ими все усилия, чтобы посеять между Россией и Персией раздор, или же при невозможности этого, навести на персиян страх перед английским могуществом, забрать экономические средства Персии в свои руки и затем распоряжаться политикой Тегеранского двора так, чтобы она, по крайней мере, как можно менее зависела от России» [60]. Во многом в своих выводах относительно английской политики российский аналитик был прав [61]. Но анализа с обратной стороны он не делал, то ли не видя её наличия, то ли в силу существовавшей цензуры, ограничивавшей возможности объективного рассмотрения международных отношений вокруг Ирана. Тем не менее, в последней цитате М.И. Венюков обобщил представления российских кругов, связанных с Азией, относительно угроз здесь русским интересам.
 
Именно в рамках указанных обобщений нужно рассматривать внешнеполитический курс России относительно Персии с 1870-х до первой половины 1890-х гг. И.А. Зиновьев (посланник России в Иране в 1876–1883 гг., с 1883 по 1891 гг. – директор Азиатского департамента Министерства иностранных дел) в аналитической записке начала ХХ в. следующим образом выразил изменения в задачах России относительно Персии в этот период. «Сохранить целостность и неприкосновенность владений шаха, – писал он, – не ища для себя территориальных приращений, не допуская преобладания третьей державы, постепенно подчинить Персию своему господствующему влиянию, без нарушения, однако, как внешних принципов её самостоятельности, так и внутреннего строя» [62]. В рамках этих задач в 1871–1875 гг. Россия включилась в активную борьбу с Великобританией за концессии в Персии [63], одновременно укрепляя свои позиции на южном берегу Каспийского моря [64]. В свою очередь, англичане, действуя через агентов, пытались поднять племена и правителей Центральной Азии на борьбу против России и спровоцировать кризис в русско-иранских отношениях [65]. 1875–1879 гг. – время некоторого ослабления противоречий. Но перемещение центра англо-российской борьбы на Балканы не оставило Персию в стороне от указанных событий.
 
В 1875–1878 гг. произошло новое обострение «Восточного вопроса» [66]. Персия оказалась втянута в него не сразу. В отличие от прежних кризисов вопрос о позиции Тегерана встал на повестку дня лишь в начале русско-турецкой войны 1877–1878 гг. К сожалению, политика России и Великобритании относительно Ирана в годы «Восточного кризиса» 1870-х гг. изучена очень слабо [67]. Это затрудняет формулировку чётких выводов относительно их методов и задач здесь. Однако очевидно, что в России рассматривали возможность привлечения Персии как союзника в ходе войны с Османской империей, начавшейся в апреле 1877 г. 1877 г. можно рассматривать как начало нового этапа в русско-иранских отношениях. Он характеризовался постепенной всеобъемлющей экспансией России в Иран, стремлением иранского правительства, в силу своей слабости не имевшего возможности к открытому сопротивлению, использовать Россию в качестве противовеса экспансии Великобритании с целью сохранения хотя бы частичной независимости путём игры на противоречиях держав.
 
Xapькoвcкий нaциoнaльный пeдaгoгичecкий унивepcитeт имeни Г. C. Cкoвopoды,
Материал прислан автором порталу Россия в красках 18 марта 2013 года
Примечания
 
[1] И. С. Достян, “Основные этапы и особенности политики России на Балканах с последней трети XVIII в. до 1830 г.”, Международные отношения на Балканах (Москва: Наука, 1974), с. 5–38; Ю. В. Костяшов, А. А. Кузнецов, В. В. Сергеев, А. Д. Чумаков, Восточный вопрос в международных отношениях во второй половине XVIII – начале ХХ вв.: Учебное пособие (Калининград: Изд. Калининградского ун-та, 1997), с. 3–4; С. Соловьёв, История падения Польши. Восточный вопрос (Москва: АСТ; Астрель, 2003), с. 305–365; В. И. Шеремет, “Восточный вопрос в эпоху Крымской войны”, http://www.fap.ru/index.php?nt=news&id=9895.
[2] В. В. Асташин, “Восточный вопрос в зарубежной и отечественной историографии”, Россия и Восток: проблемы взаимодействия: Материалы VI международной конф., г. Волгоград, 2830 ноября 2002 г.(Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2003), с. 7–14; Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII  начало ХХ вв. (Москва: Наука, 1978); Г. Генов, Източният въпрос. Политическа и дипломатическа история (София: ИК АИ Проф. Марин Дринов, 2008), ч. 1–2; Източният въпрос в дипломатически документи, спомени на политически дейци и материали от периодичния печат на епоха та, съст. Ив. Илчев, Б. Гаврилов. (София: Университетско издателство Св. Климент Охридски, 1995); Б. Йелавич, История на Балканите: ХVIII–ХIХ век. (София: Амат-Ах, 2003), т. 1–2; M. S. Anderson, The Eastern Question, 17741923: A Study in International Relations (London: Macmillan, 1966); A. Bitis, Russia and the Eastern Question Army, Government and Society, 18151833 (Oxford; New York: Oxford University Press for The British Academy, 2006); M. Ković, Disraeli and the Eastern Question (Oxford University Press, 2010); A. de Lamartine, H. Laurens, S. Basch, La Question d'Orient: Discours et articles politiques (18341861) (Paris: André Versaille Editions, 2011); De la politique anglo-française dans la question d'Orient (Bruxelles: M. Hayez, 1854); “La question d’Orient”, http://www.diplomatie.gouv.fr/fr/le-ministere/archives-et-patrimoine/expositions/expositions-diverses/napoleon-iii-et-l-europe-le/article/la-question-d-orient; S. W. Sowards, “Twenty-Five Lectures on Modern Balkan History: the Balkans in the age of nationalism”, http://staff.lib.msu.edu/sowards/balkan.
[3] См., напр., определения: Д. Г. Гулиа, К истории восточного вопроса: русско-турецкая война 18061812 гг. и Англия (Сухуми: Алашара, 1978), с. 4; Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII  начало ХХ вв. (Москва: Наука, 1978), с. 5.
[4] Р. Генов, “Дипломатическата история на Източната криза 1875–1877 г. и българите”, http://www.nbu.bg/PUBLIC/IMAGES/File/departamenti/istoriq/3.pdf.
[5] В. В. Дегоев, Большая игра на Кавказе: история и современность. Статьи, очерки, эссе (М.: SPSL–Русская панорама, 2001), с. 7–155, 310–322; В. В. Дегоев, Кавказ и великие державы. 1829–1864 гг. Политика, война, дипломатия (Москва: Издательский дом Рубежи-ХХІ, 2009), с. 171; М. А. Игамбердыев, Иран в международных отношениях первой трети XIX века (Самарканд: Изд-во САГУ, 1961); Л. С. Семёнов, Россия и международные отношения на Среднем Востоке в 20-е годы ХІХ в. (Ленинград: Изд-во Ленинградского ун-та, 1963), с. 3–4; A. L. Macfie, The Eastern Question 1774–1923 (Seminar Studies in History) (London and New York: Longman, 1996). В английской исторической традиции «Восточный вопрос» ограничивается (помимо европейских владений Османской империи) рамками Ближнего Востока. Однако последний имеет несколько иное наполнение, чем его русский аналог. Термин «Near East» («Ближний Восток»; применялся первоначально по отношению к владениям османского султана) и синонимичный ему «Middle East» («Средний Восток»; используется с 1850-х гг.) включали и включают в себя не только территории Оттоманской Порты, но и Иран, Афганистан и часть индийских владений британской короны – современный Пакистан (второй вариант – Иран страны Центральной Азии и Кавказа) (см. статьи «Ближний Восток», «Средний Восток» на сайте http://ru.wikipedia.org, «Middle East», «Near East» на сайте http://en.wikipedia.org). Отсюда – два подхода в определении географических границ. Тем не менее, в целом, в европейской историографии доминирует понимание «Восточного вопроса» как комплекса противоречий, ограниченных рамками владений стамбульского халифа. Иран и Кавказ (как Северный, так и Южный) выпадают из географических рамок проблемы, либо включаются в неё в качестве вспомогательных. Для русскоязычной историографии характерна относительная неопределённость в ограничении понятий «Ближний» и «Средний Восток», поскольку оба они были заимствованы из английского языка. Отсюда появление таких квазирегионов как «Большой Ближний Восток», «регион Ближнего и Среднего Востока». В то же время, выработано и разделение (основанное опять-таки на английской традиции), согласно которому Ближний Восток – это владения Османской империи, а Средний Восток – Иран и страны Центральной Азии (прежде всего Афганистан и североиндийские земли; в разных трактовках сюда включают или не включают т.н. «среднеазиатские» государства и общества, попавшие в зависимость от Российской империи). Отсюда вытекает рассмотрение «Восточного вопроса» в рамках борьбы на Ближнем Востоке, но с акцентом на Балканский полуостров и черноморскую зону.
[6] Если рассматривать историю «Восточного вопроса» с XV в., как это делает часть историков, то данное утверждение выглядит не менее обоснованным.
[7] О. Егер, Всемирная история, в 4 т. (СПб.–М.: Полигон–АСТ, 1999), т. 4: новейшая история, с. 482.
[8] В. И. Шеремет, “Восточный вопрос в эпоху Крымской войны”, http://www.cnsr.ru/news.php?id=1399.
[9] Принятое с ХІХ в. неофициальное название государств, которые по своему потенциалу (военно-политическому, экономическому, человеческому) имели решающее влияние на систему международных отношений.
[10] См.: Б. П. Балаян, Международные отношения Ирана в 1813–1828 гг. (Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1967); М. А. Игамбердыев, Иран в международных отношениях первой трети XIX века (Самарканд: Изд-во САГУ, 1961); А. Р. Иоаннисян, Присоединение Закавказья к России и международные отношения в начале ХІХ столетия (Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1958); Л. С. Семёнов, Россия и международные отношения на Среднем Востоке в 20-е годы ХІХ в. (Ленинград: Изд-во Ленинградского ун-та, 1963).
[11] Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII  начало ХХ вв. (Москва: Наука, 1978), с. 5–6.
[12] Некоторые авторы предлагают рассматривать его как составную часть «Большой игры» («Турнира теней») между Великобританией и Россией (М. Леонтьев, Большая игра (Москва: АСТ; Санкт-Петербург: Астрель-СПб, 2008); Е. Ю. Сергеев, “Большая игра. Россия и Великобритания в Центральной и Восточной Азии (вторая половина XIX – начало ХХ века)”, Новая и новейшая история, № 3 (2011), с. 82–91; Е. Ю. Сергеев, Большая игра, 18561907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии (Москва: Товарищество научных изданий КМК, 2012); П. Хопкирк, Большая Игра против России: Азиатский синдром (Москва: РИПОЛ КЛАССИК, 2004)). Это верно лишь отчасти, поскольку первоначально Основным противником Англии в «Восточном вопросе» выступала Франция, а на завершающем этапе его существования – Германская империя.
[13] Л. С. Семёнов, Россия и международные отношения на Среднем Востоке в 20-е годы ХІХ в. (Ленинград: Изд-во Ленинградского ун-та, 1963), с. 5.
[14] См., например, Э. Р. Исмаилов, Очерки по истории Азербайджана (Москва: Флинта, 2010), с. 78–116; Я. М. Махмудов, Взаимоотношения государств Аккоюнлу и Сефевидов с западноевропейскими странами (II половина XV – начало XVII века) (Баку: Изд-во Бакинского университета, 1991); Г. М. Сеидова, Азербайджан в торговых и политических взаимоотношениях Сефевидской империи и Русского государства в XVII веке (по русским источникам) (Баку: Nurlan, 2004); Ш. Р. Тохтиев, “Воспоминания суннита о пребывании в шиитском Иране”, Восток, № 1 (2012), с. 115–120; A. J. Newman, Safavid Iran: Rebirth of a Persian Empire (London–New-York: I.B.Tauris, 2006); R. M. Savory, Iran Under the Safavids (Cambridge: Cambridge University Press, 1980).
[15] Б. П. Балаян, Международные отношения Ирана в 1813–1828 гг. (Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1967); Б. П. Балаян, Дипломатическая история русско-иранских войн и присоединения Восточной Армении к России (Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1988); В. Ф. Грачёв, “Восточная политика Наполеона в 1807–1808гг. От Тильзита до Эрфурта”, Вопросы новой и новейшей истории Франции (Рязань: РГУ, 1974), с. 54–87; В. Ф. Грачёв, “Восточная политика Франции в 1808–1809 гг.”, Вопросы новой и новейшей истории Франции (Рязань: РГУ, 1974), ч. 2, с. 87–94; Х. М. Ибрагимбейли, Кавказ в Крымской войне 1853–1856 гг. и международные отношения (Москва: Наука, 1971); М. А. Игамбердыев, Иран в международных отношениях первой трети XIX века (Самарканд: Изд-во САГУ, 1961); А. Р. Иоаннисян, Присоединение Закавказья к России и международные отношения в начале ХІХ столетия (Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1958); Л. С. Семёнов, Россия и международные отношения на Среднем Востоке в 20-е годы ХІХ в. (Ленинград: Изд-во Ленинградского ун-та, 1963); Н. К. Тер-Оганов, Создание и развитие иранской регулярной армии и деятельность иностранных военных миссий в Иране в ХІХ в.: Автореф. дисс. … канд. ист. наук (Тбилиси, 1984); Cambridge History of Iran: in 7 vv. (Cambridge University Press, 1991), vol. 7, p. 297–426; L. Kelly, Diplomacy and murder in Tehran (New York: Tauris Parke Paperbacks, 2006). “”
[16] Р. Б. Асланов, Ирано-турецкие отношения в 2060-х годах XIX в., дисс. ... канд. ист. наук (Баку: Б. м., 1983), с. 48.
[17] И. Ф. Бларамберг, “Осада города Герата, предпринятая персидскою армиею под предводительством Магомед-шаха, в 1837 и 1838 годах”, Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии (далее – СМА), вып. 16 (1885), с. 1–40; А. Г. Бугаева, “Борьба за Герат 1837–1841 гг.”, ftp://lib.herzen.spb.ru/text/bugayeva_15_39_58_61.pdf; А. Б. Ларин, Российская политика в Иране в 30-е – середине 50-х гг. ХІХ века, дисс. … канд.. ист. наук (Самара: Б. м., 2010), с. 150–189.
[18] Аббас-мирза Наиб ос-Солтане – второй сын Фатх Али-шаха Каджара. Был назначен наследником престола. С детства был наместником в Иранском Азербайджане. Пытался реорганизовать иранскую армию по европейскому образцу с помощью английских и французских инструкторов. Руководил управлением внутренней и внешней политики Ирана. Российское и британское посольства располагались при его дворе в Тебризе. Командовал иранскими войсками во время русско-персидской войны 1804–1813 гг., ирано-турецкой войны 1821–1823 гг., и русско-персидской войны 1826–1828 гг. После этого командовал походами против курдов. Умер 25 октября 1833 г. во время похода против Герата за несколько месяцев до смерти отца.
[19] Колюбакин, “Очерк вооружённых сил Персии в 1883 г. и население как источник комплектования персидской армии (Составлен по русским и иностранным источникам)”, СМА, вып. 4 (1883), с. 42.
[20] Х. М. Ибрагимбейли, Кавказ в Крымской войне 1853–1856 гг. и международные отношения (Москва: Наука, 1971), с. 223.
[21] И. Ф. Бларамберг, Воспоминания (Москва: Наука, 1978); А. Б. Ларин, Российская политика в Иране в 30-е – середине 50-х гг. ХІХ века, дисс. … канд.. ист. наук (Самара: Б. м., 2010); Н. Ф. Масальский, Письма русского из Персии, в 2 ч. (Санкт-Петербург: Типография Штаба отдельного корпуса внутренней стражи, 1844); И. О. Симонич, Воспоминания полномочного министра, 18321838 гг. (Москва: Наука, 1967).
[22] С ходом русско-иранских переговоров и изменениями в позициях сторон можно ознакомиться в: “Записка о ходе сношений наших с Персией с самого начала разрыва нашего с Турцией” (далее – “Записка…”), Акты, собранные Кавказской археографической комиссией (Тифлис: Типография канцелярии Главноначальствующего гражданскою частью на Кавказе), т. 10 (1885), с. 745–752; А. Б. Ларин, Российская политика в Иране в 30-е – середине 50-х гг. ХІХ века, дисс. … канд.. ист. наук (Самара: Б. м., 2010), с. 221–244.
[23] В различных публикациях встречается неверное написание Ага Нури-хан.
[24] Туркманчайский трактат, подписанный 10 февраля 1828 г., подвёл итоги русско-персидской войны 1826–1828 гг. (“Туркманчайский мирный договор между Россией и Ираном. 10 февраля 1828 г.”, http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/FOREIGN/turkman.htm). Помимо всего прочего, на Персию, согласно его текста, налагалась контрибуция в 10 куруров туманов (20 000 000 рублей серебром), которую Тегеран до начала 1850-х гг. ещё не выплатил.
[25] “Записка…”, с. 746.
[26] Там же.
[27] Андрей Степанович Санковский (?–1859) – сын Феодосийского градоначальника С. А. Санковского. Происходил из дворян Полтавской губернии, службу начал в 1814 г. в полиции коллежским регистратором, в 1815 г. получил чин губернского секретаря, а в 1818 г. – коллежского секретаря. В 1820 г. подал прошение об увольнении его с гражданской службы и зачислении на военную. Это прошение было удовлетворено и в том же году А. С. Санковский был принят юнкером в лейб-гвардии 2-ю артиллерийскую бригаду. В 1821 г. произведён в прапорщики и в 1824 г. – в подпоручики. В 1826 г. А. С. Санковский получил чин поручика и был переведён в 1-ю батарейную роту Кавказской гренадерской артиллерийской бригады, в рядах которой принял участие в войне против Персии. Сражался при Шамхоре, Гяндже, Аббас-Абаде, Сардар-Абаде и Эривани. В 1827 г. за отличие был произведён в штабс-капитаны. 25 января 1828 г. ему была пожалована золотая шпага с надписью «За храбрость». Вслед за тем А. С. Санковский принял участие в кампании против турок, был в делах под Карсом, Ахалкалаками, Ахалцыхе, Катанлы, Милли-дюзе, Эрзеруме и Харте. За отличия во время войны в 1829 г. получил чины капитана и подполковника. По окончании военных действий в Закавказье А.С. Санковский продолжал службу в Кавказской гренадерской артиллерийской бригаде и неоднократно принимал участие в походах против горцев. В 1834 г. он был назначен состоять по артиллерии без должности, с 1837 г. переведён в Корпус инженеров путей сообщения и отчислен в распоряжение командира Отдельного Кавказского корпуса для особых поручений, в 1838 г. произведён в полковники. 26 ноября 1850 г. А. С. Санковский за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах был награждён орденом св. Георгия 4-й степени. Скончался 4 сентября 1859 г. в чине генерал-майора (http://ru.wikipedia.org/wiki/Санковский,_Андрей_Степанович).
[28] Н. А. Халфин, Е. Ф. Рассадина, Н. В. Ханыков – востоковед и дипломат (Москва: Наука, 1977), с. 96–97.
[29] Детальнее о борьбе за курдов и об их роли в Крымской войне см.: П. И. Аверьянов, Курды в войнах России с Персией и Турцией в течение XIX столетия. Современное политическое положение турецких, персидских и русских курдов. Исторический очерк (Тифлис: Типография штаба Кавказского военного округа, 1900), с. 80–143; Н. А. Халфин, Борьба за Курдистан: Курдский вопрос в международных отношениях XIX века (Москва: Изд-во восточной лит-ры, 1963), с. 68–81.
[30] Р. Б. Асланов, Ирано-турецкие отношения в 2060-х годах XIX в., дисс. ... канд. ист. наук (Баку: Б. м., 1983), с. 96.
[31] “Записка…”, с. 747.
[32] В. В. Дегоев, Кавказ и великие державы. 1829–1864 гг. Политика, война, дипломатия (Москва: Издательский дом Рубежи-ХХІ, 2009), с. 228. В разной степени эту позицию разделяли и советские и российские авторы (Х. М. Ибрагимбейли, Кавказ в Крымской войне 1853–1856 гг. и международные отношения (Москва: Наука, 1971), с. 232–251; А. Б. Ларин, Российская политика в Иране в 30-е – середине 50-х гг. ХІХ века, дисс. … канд.. ист. наук (Самара: Б. м., 2010), с. 235).
[33] В. В. Дегоев, Кавказ и великие державы. 1829–1864 гг. Политика, война, дипломатия (Москва: Издательский дом Рубежи-ХХІ, 2009), с. 227; Х. М. Ибрагимбейли, Кавказ в Крымской войне 1853–1856 гг. и международные отношения (Москва: Наука, 1971), с. 232–251; А. Б. Ларин, Российская политика в Иране в 30-е – середине 50-х гг. ХІХ века, дисс. … канд.. ист. наук (Самара: Б. м., 2010), с. 235.
[34] “Записка…”, с. 747.
[35] 1 курур=500 тыс. туманов; 1 туман=10 французских франков. Тума́н, тома́н, (перс. تومان‎, англ. toman) — официальная денежная единица Персии c XVII века до 1932 г. Один туман равнялся 10 000 динаров. Первоначально – татарское слово со значением «10 000», позже перешедшее также на денежные единицы. В XII–XIV вв. в Персии соответствовал как счётно-денежная единица 10 000 серебряных динаров, но до конца XVIII в. оставался только счётно-денежной единицей. При ага Мухаммед-шахе (1794–1797), первом представителе династии Каджаров на персидском троне, был в 1794 г. введён золотой туман весом в 8,2 г. Его преемник Фатх Али-шах (1797–1834) уже чеканил монеты в 5, 2, 1, 1/2, 2/3 и 1/3 тумана. В 1810–1828 гг. вес тумана составлял 4,6 г., затем снизился до 3,5 г. В 1806–1852 гг. чеканились монеты 989-й пробы в 1/2, 1, 3, 5, 20, 30, 50 и 100 туманов: лицевая сторона – монограмма шаха, оборотная – место и дата чеканки. Шах Насреддин (1848–1896) с 1877 г. чеканил туман по европейскому образцу, сначала 900-й пробы в 3,225 г.,в 1878 – 2,85 г. В 1883 г. был выпущен также серебряный туман весом 46,65 г. Последние туманы чеканились в 1925 г. шахом Ахмадом (1909–1925).
[36] “Записка…”, с. 746.
[37] В литературе существует мнение, что Ага-хан Нури был подкуплен англичанами и вообще являлся англофилом (оно негласно проходит через всю «Записку…» (“Записка…”, с. 745–752) и, видимо, повлияло на отношение учёных: например, М. С. Иванов, Очерк истории Ирана (Москва: Госполитиздат, 1952), с. 175–176). Однако оно высказано без приведения доказательств, а подтверждений этого утверждения в источниках и литературе не содержится. Скорее всего, первый министра шаха действовал из государственных интересов, поскольку война с Турцией без фиксированного союза с Россией могла повлечь вмешательство Англии. С ней у Ирана были чрезвычайно натянутые отношения из-за Герата (см.: Г. А. Ахмеджанов, “Английская экспансия на Среднем Востоке и Гератский вопрос в 40–50 гг. ХІХ в.”, Труды Среднеазиатского государственного университета им. В.И. Ленина, вып. 152 (1960), кн. 33: некоторые вопросы международных отношений на Востоке, с. 39–62; Г. А. Ахмеджанов, Гератский вопрос в XIX в. (Ташкент: Фан, 1971); П. П. Бушев, Герат и англо-иранская война 18561857 гг. (Москва: Издательство восточной литературы, 1959). К тому же с октября 1852 г. между государствами были разорваны дипломатические отношения (П. П. Бушев, Герат и англо-иранская война 18561857 гг. (Москва: Издательство восточной литературы, 1959), с. 43).
[38] “Записка…”, с. 747. Исходя из особенностей личности Николая І (См.: Л. Выскочков, Николай І (Москва: Молодая гвардия, 2006)) можно не сомневаться, что он действительно рассматривал изменение позиции Насреддин-шаха, как личное оскорбление и несоблюдение данных обязательств. Подтверждением этого может служить то, что император потребовал возвращения своего письма, в котором он обещал шаху «не забыть» Персию в случае подписания мирного договора.
[39] А. Б. Ларин, Российская политика в Иране в 30-е – середине 50-х гг. ХІХ века, дисс. … канд.. ист. наук (Самара: Б. м., 2010), с. 236.
[40] В. В. Дегоев, Кавказ и великие державы. 1829–1864 гг. Политика, война, дипломатия (Москва: Издательский дом Рубежи-ХХІ, 2009), с. 498.
[41] П. П. Бушев, Герат и англо-иранская война 18561857 гг. (Москва: Издательство восточной литературы, 1959), с. 51. А.Б. Ларин указывал дату 14 января (А. Б. Ларин, Российская политика в Иране в 30-е – середине 50-х гг. ХІХ века, дисс. … канд.. ист. наук (Самара: Б. м., 2010), с. 237). Но в тексте, на который он ссылался, этим числом датирована депеша Д.И. Долгорукова, где тот сообщал об объявлении нейтралитета, как состоявшемся событии. «Персидское правительство, – писал посланник, – … решилось, однако же,  объявить и опубликовать в официальной газете свой строгий нейтралитет» (“Записка…”, с. 748). К сожалению, на фоне громадного количества неточностей в специальной литературе относительно вопроса о русско-иранских отношениях в 1853–1854 гг., любая дата и событие, изложенные историками, нуждаются в проверке. На их фоне исследование П.П. Бушева выполненное на высоком научном уровне, заслуживает большего доверия.
[42] Детальнее см.: П. П. Бушев, Герат и англо-иранская война 18561857 гг. (Москва: Издательство восточной литературы, 1959), с. 50–51.
[43] “Записка…”, с. 748; Н. А. Халфин, Е. Ф. Рассадина, Н. В. Ханыков – востоковед и дипломат (Москва: Наука, 1977), с. 98–99.
[44] “Записка…”, с. 748.
[45] См.: В. В. Дегоев, Кавказ и великие державы. 1829–1864 гг. Политика, война, дипломатия (Москва: Издательский дом Рубежи-ХХІ, 2009), с. 187–220.
[46] “Записка…”, с. 750.
[47] Н.А. Аничков с 1838 г. находился в Тебризе при наследнике шахского престола в качестве русского консула и имел постоянный контакт с Насреддин-мирзой и его окружением. После смерти в 1848 г. Мухаммед-шаха он добился у греческих и персидских купцов ссуды для оплаты проезда нового шаха в Тегеран и его коронации (А. Алиев, Иран vs Ирак. История и современность (Москва: МГУ, 2002), с. 480).
[48] “Записка…”, с. 750.
[49] Там же, с. 751.
[50] Там же, с. 752; В томе 11 (Акты, собранные Кавказской археографической комиссией (Тифлис: Типография канцелярии Главноначальствующего гражданскою частью на Кавказе, 1888), т. 11, с. 499) указывается дата 27 сентября, а в других источниках – 29.
[51] В. В. Дегоев, Кавказ и великие державы. 1829–1864 гг. Политика, война, дипломатия (Москва: Издательский дом Рубежи-ХХІ, 2009), с. 228.
[52] Х. М. Ибрагимбейли, Кавказ в Крымской войне 1853–1856 гг. и международные отношения (Москва: Наука, 1971), с. 242–243.
[53] Версия о разрыве конвенции основана на неправильном прочтении документов, опубликованных Кавказской археографической комиссией. «Записка…», на которую ссылаются её сторонники, была подготовлена генерал-лейтенантом В.О. Бебутовым для нового кавказского наместника и главнокомандующего Н.Н. Муравьёва в октябре 1855 г. (Акты, собранные Кавказской археографической комиссией (Тифлис: Типография канцелярии Главноначальствующего гражданскою частью на Кавказе, 1888), т. 11, с. 543). В конце её имеется приписка: «конвенция эта была ратификована обеими державами и доселе на точное наблюдение оной жалоб не возникало» (“Записка…”, с. 752).
[54] Х. М. Ибрагимбейли, Кавказ в Крымской войне 1853–1856 гг. и международные отношения (Москва: Наука, 1971), с. 248.
[55] П. И. Аверьянов, Курды в войнах России с Персией и Турцией в течение XIX столетия. Современное политическое положение турецких, персидских и русских курдов. Исторический очерк (Тифлис: Типография штаба Кавказского военного округа, 1900), с. 83.
[56] Термин “Центральная Азия”, как и остальные названия, связанные с историко-географическим районированием мира, – это результат, прежде всего, человеческих представлений. Возможно, поэтому его наполнение не является однообразным как в исторической ретроспективе, так и в современном понимании (К. С. Лазаревич, “Так все-таки Средняя или Центральная? Еще раз о районировании и  географической терминологии”, http://geo.1september.ru/2003/30/9.htm). В последнее время он приобрёл откровенно политизированный характер (см.: И. Д. Звягельская, Становление государств Центральной Азии: Политические процессы (Москва: Аспект Пресс, 2009); Международные отношения в Центральной Азии. События и документы (Москва: Аспект-Пресс, 2011)). Мы используем его в первоначальном значении, характерном для ХІХ в. Географически под Центральной (Средней в российской изначальной передаче) понимаем пространство от Тибета на юге до Алтая на севере, от Памира на западе до Хингана на востоке, включая Арало-каспийскую низменность (“Средняя Азия”, Энциклопедический Словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона, http://www.vehi.net/brokgauz/index.html). В политическом отношении Центральную Азию составляли Хива, Бухара, Коканд, земли казахских (киргиз-кайсакских в тогдашней русской терминологии) и туркменских племён, Персия, Афганистан, Монголия и северо-западные и западные области Китая, север Индостана. Современное толкование Центральной Азии, как политического региона, предложенное ЮНЕСКО, в целом тождественно, хотя политическая карта поменялась. Он включает Монголию, Западный Китай, Пенджаб, северную Индию и северный Пакистан, северо-восточный Иран, Афганистан, районы азиатской России южнее таёжной зоны и пять бывших советских республик Средней Азии. Понятие “Средняя Азия” первоначально было русской калькой с западноевропейского “Центральная Азия”. Со временем географическая составляющая районирования  всё больше уступала место политической. После покорения её части Россией, Средней Азией стали именовать земли, вошедшие в состав империи. Параллельно за этими территориями закрепился также термин “Туркестан” или “Восточный Туркестан” (Западный Туркестан – область на Западе Китая). Он обозначал этнолингвистическую особенность указанной зоны – преобладание здесь тюркских народов. Географически рамки Средней Азии охватывали западную часть изначальной Центральной Азии –Туркестан (как Восточный, так и Западный), часть Аралокаспийской низменности и Ирак. В более узком смысле под Средней Азией понимали Туркестанский бассейн, т. е. страну между Каспийским морем на западе, Памиром на востоке, Арало-Иртышским водоразделом на севере, до Копетдага и Гиндукуша на юге. Название Центральной Азии сохранилось за восточной частью области первоначального региона, лежащей к востоку от Памира. В советское время термином “Казахстан и Средняя Азия” именовали территории Центральной Азии, входившие в состав СССР. Причины этого крылись как в политической (отделение республик Союза от остального азиатского мира), так и в экономической (деление СССР на экономические районы) сферах. С 1992 г. понятие политизируется окончательно. В 1992 г. президент Казахстана Нурсултан Назарбаев на саммите государств Средней Азии предложил отказаться от определения “Казахстан и Средняя Азия” в пользу понятия “Центральная Азия”, охватывающего все постсоветские государства этого регион. В январе 1993 г. по решению саммита пяти государств региона в Ташкенте термин стал использоваться официально, объединяя Узбекистан, Туркмению, Таджикистан, Киргизию, и Казахстан. Географическое понимание, предложенное ЮНЕСКО, намного шире и более адекватно соответствует сложным реалиям региона. Кроме того на сегодня существует и третье определение. Границы Центральной Азии, согласно ему, обозначены исходя из этнического состава населения (за основу берутся районы, населённые восточно-тюркскими народами, монголами и тибетцами). Сюда входят Синьцзян, тюркоязычные регионы юга Сибири, пять бывших советских среднеазиатских республик (хотя Таджикистан населён ираноязычными народами) и север Афганистана.
[57] О. Айрапетов, Внешняя политика Российской империи (1801–1914) (Москва: Европа, 2006), с. 286–298.
[58] Л. М. Смирнова, Англо-русское соперничество в Центральной Азии в 7090-е годы XIX века, дис. ... канд. ист. наук (Москва: Б. и., 2005), с. 18–48.
[59] История Ирана (Москва: Изд-во Московского ун-та, 1977), с. 256–262.
[60] М. И. Венюков, “Россия и Англия в Персии”, Русский вестник, т. 131 (1877), № 10, с. 447.
[61] О политике англичан в Средней Азии и Персии см.: С. А. Сухоруков, Англо-персидские отношения в середине XIX века, дис. ... канд. ист. наук (Санкт-Петербург: Б. и., 2003).
[62] “Секретная записка И.А. Зиновьева от 25 августа ст. ст. 1906 г. по вопросу о соглашении между Россией и Англией”, Красный архив, № 2/3 (1935), с. 13; Очерки новой истории Ирана (XIXначало XX в.) (Москва: Наука, 1978), с. 125.
[63] Детальнее см.: Ф. Казем-Заде, Борьба за влияние в Персии: дипломатическое противостояние России и Англии (Москва: Центрполиграф, 2004).
[64] См.: Ю. Н. Абдуллаев, Астрабад и русско-иранские отношения (вторая половина XIX начало XX в.) (Ташкент: Фан, 1975).
[65] Там же, с. 52–90; Л. М. Смирнова, Англо-русское соперничество в Центральной Азии в 7090-е годы XIX века, дис. ... канд. ист. наук (Москва: Б. и., 2005), с. 116–118.
[66] Историография «Восточного кризиса» 1875–1878 гг. обширна. Своеобразный свод её содержит работа В.А. Золотарёва (В. А. Золотарёв, Противоборство империй. Война 1877–1878 гг. – апофеоз Восточного кризиса (Москва: Animi fortitudo, 2005). Из последних работ следует отметить К. Косев, С. Дойнов, Освобождението (18771878) (София: Академично издателство Марин Дринов, 2003).
[67] Впрочем, и сам кризис, и война, его завершившая, не смотря на огромное количество исследований, нуждаются в синтетических работах, в которых рассматривались бы все аспекты и отсутствовал европоцентризм.
 

[версия для печати]
 
  © 2004 – 2015 Educational Orthodox Society «Russia in colors» in Jerusalem
Копирование материалов сайта разрешено только для некоммерческого использования с указанием активной ссылки на конкретную страницу. В остальных случаях необходимо письменное разрешение редакции: ricolor1@gmail.com