Хотел ли Сталин развязать Третью мировую войну?

Прогноз Густава Хильгера, май 1951 г.

Did Stalin planned the World War Three? Was there a Soviet blueprint for a preventive offensive action against the West or were they engaging in the same cautions realpolitics that leaders in the West practiced as well? These questions belong to the most intricate aspects of the Cold War history in its initial stage. The essay deals with the episode throwing light on the discussions in the US diplomatic, military and intelligence community over these key points in the strategic agenda in the late 40-th and early 50-th of the XX-th century. The author documents his arguments with recently declassified memorandum of conversation between Dr. Gustav Hilger, former Councelor of the German Embassy in Moscow, recognized as an authority on that country, and one of the leading officers in the US Department of State which took place in May 1951.

«Холодная война» породила не только свои откровенные легенды, мифы, но и, на первый взгляд, внушающие доверие гипотезы, подсознательно вошедшие в сознание многих людей слепком реальности. Однако, строго говоря, они так и остаются гипотезами, поскольку, увы, историкам пока недоступны все необходимые материалы для определенного понимания, не говоря уже об окончательных выводах (если такое понятие вообще позволительно в данном и аналогичных случаях). В ряду таких гипотез особое место занимает версия о планах Сталина и его маршалов после 1945 г. двинуть войска против Запада в подходящем месте и в подходящее время. В Центральной Европе, на Ближнем Востоке, в Корее... В пору, когда доступ к российским (советским) архивам был закрыт, эта версия, высказанная некоторыми историками и публицистами, казалась убедительной и даже неоспоримой. Однако рано или поздно должно было прийти время сомнений и более взвешенных суждений.

Сейчас мы располагаем введенными в научный оборот недавно еще секретными документами, проливающими свет на мотивацию поведения Сталина в момент острых внешнеполитических кризисов первого периода «холодной войны». И с каждым разом картина становится все полнокровнее. В числе последних публикаций отметим статью М.М.Наринского «Берлинский кризис 1948—1949 гг. Новые документы из российских архивов».[1]Для периода корейской войны много сделано как российскими, так и американскими историками.[2]Однако, скорее всего, мы только в начале пути.

Важные сведения можно получить порой неожиданно, знакомясь с упрятанными в архивах «неформальными» свидетельствами иностранных политиков, дипломатов, военных, которые имели возможность наблюдать Сталина длительное время и в разных ситуациях. Одним из таких людей, чей служебный опыт сделал его авторитетным экспертом по части внешней политики Советской страны и Сталина как ее единоличного и непререкаемого руководителя был Густав Хильгер, советник германского посольства в Москве в роковые для мира 1938—1941 годы.

Чтобы лучше представить себе меру достоверности суждений Хильгера о поведении Сталина в момент другого внешнеполитического кризиса, связанного с войной в Корее, есть смысл чуть подробнее сказать о некоторых биографических данных этого ветерана германской дипломатии, доказавшего свою способность быть тонким наблюдателем и вдобавок сохранять трезвость суждений, помноженную на завидное хладнокровие, в ситуациях, когда, кажется, все летит в пропасть. Выходец из России, проработавший в германском посольстве в Москве много лет и не раз попадавший в труднейшие переплеты, Густав Хильгер, согласно не им сочиненному сценарию, то уходит в тень, то появляется вновь. В период после Мюнхена, оказавшись на месте ведущего сотрудника посольства, он ведет экономические вопросы. Именно на этом поле и были подготовлены секретные переговоры советского руководства и предводителей Третьего рейха по политическим проблемам в июле—августе 1939 г., увенчавшиеся пактом Молотова—Риббентропа. И хотя Хильгеру не очень доверяли (для этого у нацистской службы безопасности были, видимо, основания), доклад Гитлеру 10 мая 1939 г. с информацией о позиции СССР в отношении возможного урегулирования отношений с Германией было поручено делать именно ему в связи с тем, что по странной случайности посла Шуленбурга под рукой не оказалось.

Центральной темой доклада была интерпретация действий Сталина после ХVIII съезда ВКП(б) (10—21 марта 1939 г.) и «дел в России вообще», включая положение в Красной Армии и ее морального состояния. Из того, что нам известно, Хильгер пытался быть предельно беспристрастным. Он охарактеризовал Сталина как политика-прагматика, стремящегося избежать военного конфликта с Германией, готового к переговорам. Далее, как об этом пишет в своем фундаментальном исследовании историк советско-германского пакта 1939 г. Ингеборг Фляйшхауэр, «Хильгер подробно рассказал о новом патриотизме советского общества, о вновь пробудившейся силе, боевом духе и оборонительной мощи Красной Армии, о чем германское посольство в Москве писало уже в течение ряда лет. Он подчеркнул, что революционное Советское государство Ленина перешло на позиции прагматической и реальной политики Сталина... Доклад Хильгера произвел на Гитлера сильное впечатление».[3]

Стремясь использовать безупречный русский язык Хильгера, его основательное знание менталитета советских руководителей и личное знакомство с ними, германский МИД давал ему трудные поручения, связанные с установлением личных контактов с окружением Сталина в преддверии главных событий. Замысел был достаточно прост. Блестяще образованный сын московского фабриканта, женатый на француженке, по виду типично чеховский интеллигент—любитель поудить рыбу в Подмосковье, Хильгер мог легче других найти общий язык с членами Политбюро. Некоторые из них бывали в резиденции германского посла графа Брокдорф-Ранцау в 20-х годах, где раппальская плеяда молодых немецких дипломатов (и Хильгер в том числе) дружески и гостеприимно встречала суровых вождей государства рабочих и крестьян.

Хильгер присутствовал при первой встрече Риббентропа со Сталиным и Молотовым в Кремле 23 августа 1939 г. и при последующих ночных посещениях Шуленбургом Кремля. И именно благодаря его опубликованным воспоминаниям мы знаем о том, что тогда происходило в кабинетах Сталина и Молотова, о реакции советских лидеров, их манере поведения, общей обстановке и атмосфере этих сюрреалистических рандеву. В скупых зарисовках Хильгер показал себя неплохим психологом и аналитиком, способным отделить главное от второстепенного, отличить «игру на публику» от реальной политики.

В годы войны Хильгер не мог чувствовать себя в безопасности. Это состояние неуверенности усилилось после казни в 1944 г. графа Фридриха Вернера фон дер Шуленбурга за участие в «заговоре генералов». Некоторые его прогнозы, высказанные полунамеками, оправдались, и это тоже не вызвало восторга у высших чинов Третьего рейха. Везение снизошло в лице американских спецслужб и Госдепартамента США, которые, впрочем, никогда не упускали германского «москвича» из своего поля зрения. После 1945 г. они содействовали его выезду в США.

Оказавшись в Америке, Хильгер охотно делится накопленными знаниями и опытом с американскими дипломатами и разведчиками при определении тактической линии поведения в конфронтационном диалоге со сталинской дипломатией. Судьбе было угодно распорядиться таким образом, что Хильгер в мае 1951 г. вновь выступил в своем амплуа кремленолога по вопросу о замыслах Сталина и («хитрость» истории) «о делах в России вообще». Правда, ситуация и исторический фон изменились в корне. СССР уже не находился в полуизоляции и пассивном выжидании, как это было весной 1939 г.; в своем статусе сверхдержавы он осуществлял активную политику по расширению сфер влияния и оказанию поддержки режимам и силам, чья позиция идеологически или геополитически отвечала стратегии Кремля. Главное же заключалось в том, что после наступления Маккартура в Корее поздней осенью 1950 г. («чтобы закончить войну») американцы были отброшены за 38 параллель. Пентагон готовился к худшему — выводу войск с полуострова. В декабре Трумэн объявил о введении чрезвычайного положения в США. Успех Ким Ир Сена мог изменить всю мировую ситуацию в пользу коммунизма, и, возможно, бесповоротно. Куда будет направлен после этого очередной сталинский удар, — вот вопрос, который в Вашингтоне лишал покоя всех, демократов и республиканцев, военных и дипломатов, простого человека с улицы и аналитика из центра стратегических исследований. Густав Хильгер мгновенно почувствовал это на себе, его мнением интересовались очень многие.

Публикуемый ниже документ — запись беседы Хильгера с видным сотрудником дальневосточного бюро Государственного департамента США Джоном Эммерсоном, темой которой были намерения Сталина в случае возможного прямого военного конфликта с Западом весной и летом 1951 г. и полного выхода из-под контроля ситуации в Корее, где шла война. Затронутым также оказался и вопрос об Иране, где, по мнению Лондона и Вашингтона, Советский Союз оказался близок к тому, чтобы пойти на риск воспроизведения чехословацкого эксперимента 1948 г. Хильгер в ходе беседы дал свой анализ ситуации, а также высказал прогноз ее развития, который, как мы можем убедиться, оправдался в общих чертах.

Документ хранится в фондах Государственного департамента в Национальном архиве США, г.Вашингтон.[4]

Секретно Дата: 24 мая 1951 г.

Государственный департамент

Запись беседы

Тема: Намерения Советского Союза

Участники: Д-р Густав Хильгер

Джон К. Эммерсон, Бюро по Д.В. ( Дальневосточное бюро)

Разосланы копии: М-р Клабб, м-р Джонсон, м-р Пик, м-р Дэвис (Davis), м-р Дэвис (Davies)

Д-р Хильгер, бывший советник германского посольства в Москве, проживший много лет в Советском Союзе, является авторитетным специалистом по этой стране. Его хорошо знают и м-р Кеннан, и м-р Болен. По мнению д-ра Хильгера, главным источником обеспокоенности для Сталина является возможная комбинация американской промышленной мощи и германской людской силы. Этого он боится больше всего. Однако в настоящее время неудачные усилия добиться прогресса в перевооружении Западной Германии и современное состояние обороны в странах Североатлантического пакта дают основание Сталину полагать, что время все еще на его стороне. Соответственно, д-р Хильгер полагает, что стратегией Советского Союза в настоящий момент скорее будет оставаться подстрекательство к беспорядкам в слабых местах по всему миру, нежели развязывание третьей мировой войны. Он подчеркнул, что Сталин — это «осторожный старый человек», который учитывает атомную мощь Америки и все еще недостаточную готовность Советского Союза к такой войне.

На вопрос, считает ли он, что Кремль может нанести удар именно сейчас, принимая во внимание нашу относительную слабость, д-р Хильгер ответил решительным тоном отрицательно. Сталин никогда не начнет превентивной войны. Более того, он, по-видимому, не принимает слишком всерьез нынешние разговоры о военной слабости Соединенных Штатов. Д-р Хильгер полагает, что Сталин сегодня точно так же, как и раньше, испытывает очень высокое уважение к американской промышленной и военной мощи. У него слишком много проблем, которые предстоит решать, чтобы делать ставку на войну.

Признавая, что информация, обнародованная во время слушаний в сенатском комитете, может оказаться полезной Кремлю, д-р Хильгер полагает, что эти откровения никак не скажутся на советской политике. Эти слушания не дают Сталину дополнительного повода тревожиться в отношении германского перевооружения и военной мощи Западной Европы. Сталин все еще рассматривает Дальний Восток в качестве второстепенного театра. Отдавая предпочтение продолжению военных действий на Дальнем Востоке (в Корее.—В.М.) с тем, чтобы оттянуть часть американской военной мощи из Европы и связать ее с военными действиями на Дальнем Востоке, Сталин предположительно будет стремиться к переговорам ради восстановления status quo ante. Д-р Хильгер напомнил о последнем заявлении Сталина в газете «Правда», в котором сказано, что война в Корее может быть остановлена путем нанесения поражения агрессору, а так как Советы всегда постоянно и настойчиво подчеркивали, что агрессию совершила Южная Корея, то Сталин мог бы сказать, что агрессор отброшен к 38 параллели и, следовательно, разгромлен. Советы всегда очень тщательно формулируют свою позицию в публичных заявлениях, поэтому интервью Сталина без сомнения было подвергнуто редактированию со всей возможной придирчивостью с тем, чтобы сделать его достаточно гибким и соответствующим ситуации.

Д-р Хильгер выразил сомнение в том отношении, что существуют разногласия между китайскими коммунистами и Кремлем, он полагает, что большие потери в живой силе не имеют значения для китайцев. Если в Корее установится перемирие, Кремль и китайские коммунисты будут считать себя в выигрыше, ибо они в этом случае будут контролировать Северную Корею и поставят ООН в трудное и щекотливое положение, вынуждая ее осуществлять контроль в Южной Корее и сохранять там достаточно сил для отражения нападения, которое может быть предпринято позднее в удобный момент с Севера.

Сталин будет искать и другие слабые места, и в связи с этим д-р Хильгер считает, что ситуацию в Иране в этом смысле можно считать очень серьезной. Он сказал, что еще год назад предупреждал об опасности в Иране и настаивал на особом внимании к этому региону.

Согласно тому, что было сказано д-ром Хильгером, никто не должен недооценивать советскую мощь и военные приготовления, но в то же время очевидно, что Сталину необходимо значительно больше времени для подготовки к третьей мировой войне. Д-р Хильгер полагает, что, несмотря на недостаток информации, получаемой из Советского Союза, есть возможность читать «между строк» и таким путем составить некоторые представления касательно советского промышленного производства. Он привел данные из последнего советского отчета о производстве стали в Магнитогорске, которые, как ему кажется, свидетельствуют только о незначительном росте по сравнению с тем, что было известно о производстве на этом заводе ранее.

Следует иметь также в виду, что задача реконструкции, которая стоит перед Советским Союзом, очень трудна и что требуется еще много времени для того, чтобы усовершенствовать советскую военную машину.

Эммерсон

Секретно

Атеросклероз и политика

Joseph Stalin’s death is still in the focus of researches interest. The essay analyses some documents from the US State Department papers in the National Archives of the USA dealing with the US Embassy dispatches from Moscow in march-april 1953. They reveal the first reaction of the american diplomatic service and intelligence on Stalin’s death. The author publishes also a unique document — the analysis of the Stalin’s health bulletins made by the german physicians from the University of Tubingen on request of the US intelligence.

Ведя работу в архивах в режиме поиска, историк, как правило, руководствуется двумя направляющими импульсами: протоконцепцией и интуицией. Изучая в Национальном архиве США сравнительно недавно рассекреченные документы Государственного департамента, относящиеся к советско-американским отношениям в конце 1952—начале 1953 годов, автор этих заметок по логике вещей исходил из того, что аналитические службы американского дипломатического ведомства должны были тщательно отслеживать все происходящее в кремлевских коридорах власти. Была почти стопроцентная уверенность, что уже один дряхлеющий вид престарелого вождя способен был навести на серьезные размышления о грядущих переменах в государственном и партийном руководстве, в характере гражданского общества в СССР. На уровне предчувствия и догадки возникала мысль, что клиническая картина физического состояния Сталина накануне его смерти не могла не интересовать Вашингтон, где должны были понимать, как много зависит от психической уравновешенности или неуравновешенности советского самодержца, в чьих руках в 1949 г. неожиданно для американцев оказался контроль и над атомным оружием.

Иными словами, было слишком много причин ожидать, что драматические и трагические эпизоды внутренней жизни советского общества в поствоенный период (депортации целых народов, пресловутая кампания против космополитизма, «ленинградское дело», «дело врачей» и т.д.) сфокусируют внимание дипломатических аналитиков и разведчиков на психопатологических аспектах поведения Сталина, а заодно — и на возможных последствиях выхода советского общества из состояния высочайшего стресса в результате какого-либо внезапного поворота событий, включая, разумеется, и внезапный уход диктатора из жизни. Но, удивительное дело, просматривая документ за документом, лист за листом переписку посольства США с Госдепартаментом с начала 1953 г., я не почувствовал за строкой довольно-таки банальных информационных сводок и отчетов ощущения приближающихся перемен. Могло показаться, что авторам этих шифротелеграмм было недосуг задумываться над тем, каким непредсказуемым последствием для страны, и не только для нее одной, может стать новый виток сталинских «чисток» или, напротив, дематериализация главного распорядителя судеб страны. Такое складывалось впечатление, что «самодетерминация» Сталина, о которой говорил М.Я.Гефтер в одной из своих статей 80-х годов, как будто сковала воображение дипломатов, ослабила их способность видеть за фигурой в привычном, застегнутом на все пуговицы военном френче, страну в динамике развития и изменений.

Кое-что, впрочем, объясняет принудительная изолированность западных дипломатов от советских людей, возникшая не по вине, конечно же, самих дипломатов, а в силу закрытости советского общества. В первой же шифрограмме, отправленной послом США Джейкобом Бимом в Госдепартамент 4 марта с сообщением о болезни Сталина, содержалась жалоба на информационную блокаду посольств, во второй телеграмме, ушедшей в Вашингтон вдогонку первой в тот же день, можно было прочитать уже первые оценки той скудной, запоздавшей на два полных дня информации о болезни Сталина, которую передали в печать. «Сталин может умереть очень скоро», — говорилось в телеграмме со ссылкой на посольского доктора. Одновременно была выражена мысль, что Сталин уже скончался к моменту появления первого бюллетеня, и предполагалось, что в этом из чувства собственной безопасности были заинтересованы некие группировки в правящей верхушке. Что бы это значило? — наверняка должны были спросить в Вашингтоне. Дворцовый переворот? Начало новой фазы борьбы за власть со Сталиным и за власть Сталина? Увы, никаких пояснений в депешах из посольства на этот счет найти было нельзя. О самой болезни Сталина говорилось так скупо и невразумительно, что у кого-то могло возникнуть чувство нереальности случившегося в Москве, либо обратимости болезни.

Это ощущение людей, застигнутых врасплох землетрясением, некоторое время преследовало американскую, да и не только американскую, дипломатию, препятствуя трезвому анализу возникшей новой ситуации, в которой прослеживались разнонаправленные возможности. Преобладал взгляд, согласно которому Маленков, Берия, Молотов, Хрущев и другие наследники Сталина предпочтут сохранить «все как было», не допуская уклонений от курса во внутренней и внешней политике, проложенного «верным учеником Ленина». Последовавшие вслед за похоронами Сталина перестановки, ослабление репрессий в стране, новый тон ежедневной печати заставили, однако, пристальнее взглянуть на новые лица в Кремле, попытаться спрогнозировать, что они возьмут из наследия умершего «хозяина» и что отвергнут. В целом замешательство и неразбериха в Вашингтоне длились недолго, постепенно возобладал расчетливый подход к выбору средств и приемов расшатывания ситуации внутри СССР и стран, входивших в орбиту его влияния. Все эти мероприятия получили очень серьезное обоснование в ряде закрытых выступлений нового государственного секретаря США Джона Фостера Даллеса в марте—декабре 1953 г.[5]Тема финальной стадии сталинской эпохи и ожидаемых перемен звучала в них очень внушительно.

В этом контексте абсолютно логичным шагом было обращение к истории болезни Сталина в стремлении еще раз уяснить источники той внутренней турбулентности, в зоне которой Советский Союз оказался едва ли не сразу же после майских дней всебщего ликования по случаю Победы в 1945 г. Как отчетливо начинали понимать на Западе, тяга к жесткой конфронтационности в глобальном масштабе и переориентация на максимально идеологизированное внешнеполитическое мышление были, помимо всего прочего, проекцией болезненных внутренних состояний «вождя народов», его предрасположенности к демонизации мнимых и реальных трудностей, разжигающей общественную истерию и ловлю «врагов народа». Возвращение 1937—1938 годов казалось в какой-то момент просто неизбежным. Но кто повинен в этом: общество в целом, впавшее в психоастеническое состояние, или паранойя вождя?

Для американских спецслужб в 1953 г. еще не было привычным вторгаться в сложные медико-биологические материи. Традиционно аналитические оценки ситуации строились на базе данных обычного типа, психопортрет политика, «вычисленный» по показаниям анамнеза, — дело чуть более позднего времени. Вот почему запрос о болезни и смерти Сталина был адресован сначала в Бонн, в Центр американской разведывательной деятельности на европейском континенте, а оттуда уже к медикам университета в Тюбингене (Тюрин-гия). Авторитетным немецким специалистам-медикам было предложено высказать свое мнение о связи или отсутствии таковой между личностью Сталина-человека (динамикой его физического состояния) и сталинщиной. Они это сделали, и в начале апреля 1953 г. результаты «вскрытия» двойного назначения оказались в Госдепартаменте. По прошествии более чем сорока лет этот комментарий к правительственным бюллетеням о состоянии здоровья и кончине Сталина читается как дешифрованное донесение, в котором пропусков и пустот, возможно, было больше, чем необходимой информации. Однако реконструкция общей картины выводила на некоторые весьма и весьма существенные выводы, далекие и близкие от медицины одновременно. «Медицинский анализ смерти Сталина» — так назывался этот документ. Он приводится ниже с некоторыми минимальными сокращениями.[6]

«...Если Сталин страдал гипертонической болезнью, если вскрытие обнаружило сильный церебральный атеросклероз и если в процессе фатального обострения болезни электрокардиограмма обнаружила симптомы позднего париентального инфаркта или, иначе — частичной закупорки левой коронарной артерии, то в этом случае мы можем утверждать, что симптомы этого заболевания имели место на протяжении последних нескольких лет, возможно, в форме «грудной жабы» (стенокардия — В.М.) или же также в форме микроинсультов. С одной стороны, развитие подобно выраженного атеросклероза в сочетании с высоким артериальным давлением может длиться годами, с другой, — это может периодически приводить к часто повторяющимся нарушениям мозгового и коронарного кровообращения. Учитывая это обстоятельство, по-новому следует взглянуть на события, связанные с арестами девяти кремлевских врачей, о чем было объявлено несколько месяцев назад. Можно предполагать, что Сталин получал лечение по поводу средней тяжести приступов «грудной жабы», диагностируемой кремлевскими врачами, но что, несмотря на принимаемые меры, последовали еще более тяжелые приступы «грудной жабы» или микроинсульт. Это явление понятно врачу, но не больному.

Весьма странно — и за этой информацией можно усмотреть либо какие-то скрытые политические соображения, либо врачебный педантизм, — что в заключении о вскрытии атеросклероз эксплицитно охарактеризован как очень тяжелый. Такой атеросклероз сосудов головного мозга всегда ведет к необратимым изменениям личности. Страдающие им люди в умственном отношении становятся апатичными, их способ мышления — ретроградным, они упорно цепляются за старые методы и отличаются негибкостью в принятии решений».

Перечитывая сегодня это документ, составленный медицинскими светилами Тюбингена, у которых перед глазами был и другой пример, невольно ловишь себя на мысли, что наши привычные представления о Сталине, наделенном абсолютной властью, лидере победившей в тотальной войне страны, с невероятным упорством добивающемся распространения советской коммунистической системы на весь мир, нуждаются в корректировке. Очень вероятно, что в его поведении на мировой арене было не так уж много идеологии и гораздо больше, чем мы думали раньше, подавляемых страхов и сомнений, которые переходили со временем в учащавшиеся депрессии в форме маниакальных фобий и нервных срывов, напоминавших вспышки паранойи. Но это не все. Еще один вывод состоит в том, что ответ на вопрос «Была ли неизбежна холодная война?» следует искать не только в глубочайшем кризисе доверия, превратившем после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, обнародования «доктрины Трумэна» (1947 г.), чехословацкого кризиса и берлинской блокады 1948 г. вчерашних союзников в «противобор-ствующие стороны», но и в других источниках конфронтационности. Один из них принято обозначать понятием «человеческий фактор», который также следует рассматривать на симметричной основе.

Виктор Мальков

Журнал Россия ХХ1 №7 1997

Примечания

[1] Новая и новейшая история. 1995. №3. С.16—29.

[2]Федоренко Н.Т. Сталин И.В. и Мао Цзедун //Новая и новейшая история. 1992. №5—6; Ледовский А.М. На дипломатической работе в Китае, 1942—1952 //Новая и новейшая история. 1993. №6; Холодная война. Новые подходы, новые документы. Отв. ред. М.М. Наринский. М., 1995; Печатнов В.О. Советский Союз глазами американской разведки в 1950—1980-е годы /Новая и новейшая история. 1996. №3. С.100—121. и др.

[3] Фляйшхауэр И. Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии 1938—1939. М.,1991. С.149.

[4] National Archives of the United States of America. Department of State Papers. RG 59, Decimal File 1950—1954. Box 3816, 761.5/5-2451.

[5] Gaddis John L. The Unexpected John Foster Dulles. Nuclear Weapons, Communism, and the Russians // John Foster Dulles and the Diplomacy of the Сold War / Ed. by R.Immerman. Prinston, 1960. P.61.

[6] National Archives of the United States of America. Record Group 59. State Department Papers. Decimal File 1950—54. Box 3816. 761. 13/4—853. George L. West Jr. (Chief Division of External German Affairs, Office of Political Affairs) to the Department of State. April 8, 1953.