(1) - так обозначены ссылки на примечания. Примечания в конце главы

{1} - так обозначены номера страниц в книге

ЕКАТЕРИНА АНДРЕЕВА

ГЕНЕРАЛ ВЛАСОВ И РУССКОЕ ОСВОБОДИТЕЛЬНОЕ ДВИЖЕНИЕ

Глава 1. ИСТОРИЯ РУССКОГО ОСВОБОДИТЕЛЬНОГО ДВИЖЕНИЯ

2. Власов решается

     После того как войска его рассеялись, Власов более двух недель, с 24 июня по 12 июля, блуждал по болотам и лесам и, можно предположить, обдумывал свое положение. Это противоречит советскому тезису, что он сдался немцам сразу (124) (согласно ещё одной версии, он со времен боёв за Киев имел контакты с противником (125).
     Время, проведённое им в лесах, было, по-видимому, решающим для эволюции мышления Власова: советский {57} генерал решается на сотрудничество с врагом, чтобы в дальнейшем попытаться образовать антисталинскую Русскую Освободительную Армию решение, которое и по сей день вызывает ожесточенные споры о нравственной стороне его поступка.
     Период между поражением 2-ой ударной армии и моментом, когда немцы взяли Власова в плен, был для него краткой передышкой от того давления, под которым он постоянно находился в качестве командира на фронтовой линии. Передышка эта дала ему возможность обдумать как причины положения, в котором он оказался, так и варианты дальнейших действий.
     Власов, вероятно, ясно отдавал себе отчёт, что ему не так просто будет вернуться под власть советов. Его военной карьере, без сомнения, пришёл конец; он был командиром 2-ой ударной армии, которая была разбита, и вне зависимости от того, на ком лежала ответственность, расплачиваться придётся ему. Другие командиры в подобных ситуациях были расстреляны (126) . Его наверняка станут клеймить как неспособного командира и, по всей вероятности, поступят с ним как с изменником (127). Таким образом, обстоятельства вынудили Власова, который всегда держался в стороне от политики и сосредоточивался на военных аспектах, взвесить, в конечном итоге, своё положение и принять политическое решение.
     Власов, повторяем, по-видимому, прежде не занимался политикой. Его назначение в Китай осенью 1938 г. означает, что деятельность его расценивалась положительно. Трудно допустить, что при сложившейся конъюнктуре, даже при всех его специальных знаниях, его послали бы за границу, если бы не считалось, что он заслуживает полного доверия. Стеенберг пишет, что в Китае Власов старался не быть замешанным в политику (128). {58}
      Тот факт, что Власов сравнительно поздно (в 1930) вступил в коммунистическую партию, толковался его защитниками в том смысле, что он никогда по-настоящему не симпатизировал режиму. Согласно же его противникам, это означает, что он всегда был политически неблагонадёжным (129). Оба утверждения представляются тенденциозными; такая отсрочка, скорее всего, говорит о том, что Власов избегал участия в политике, сосредоточиваясь на практических аспектах своей профессии, и был принят в партию, когда этого потребовало его военное звание (130). Власова не коснулись никакие чистки или последствия дела Тухачевского. Некоторые его сторонники объясняют это тем, что он был в это время в Китае (131). Такой аргумент не выдерживает критики; дело Тухачевского разыгралось в июне 1937 г., когда Власов был ещё в Европейской России. Кроме того, дальневосточное командование не избежало последствий этого дела, и маршал Блюхер, командующий дальневосточными силами, был расстрелян в ноябре 1938 года. И, наконец, тот факт, что назначение Власова в Китай должно было получить и получило одобрение на высшем уровне, свидетельствует, что с политической точки зрения его репутация была безукоризненной, и он был достаточно благонадежным для назначения на заграничный пост.
     Позднее Власов рассказывал друзьям о различных случаях в его жизни, которые укрепили в нём антисталинские настроения. Он говорил, что значение этих случаев отложилось у него в подсознании и всплыло на поверхность только во время его скитаний в лесу.
     Власов заявлял, что во время гражданской войны он воевал в рядах Красной армии, так как считал, что это даст народу землю и свободу. Но на протяжении своей жизни он был свидетелем событий, из которых было ясно, что большевики не выполняют своих обещаний и отназывают народу в самой элементарной справедливости. В одном случае Власов рассказывает, как он читал газетную статью, из которой явствовало, что крестьянство жестоко репрессируется. Он обсуждал это со своей женой, когда в комнату вошёл его начальник штаба, и Власов заметил ему, какая это прекрасная статья и какое замечательное у нас правительство. Когда начальник штаба ушёл, жена посмотрела на него и сказала: «Андрей, разве так можно жить?» (132). Другая отрицательная картина запечатлелась у Власова, когда он видел на Кавказе, на станции Кущевка, поезда, в которых крестьяне, так называемые «кулаки», перевозились из их деревень в лагеря и ссылки. Он особенно мучился тем, что в помощь своим родителям подарил им корову, в результате родители попали в категорию зажиточных, и через год были репрессированы (133). Эпштейн пишет, что во время гражданской войны, когда Власов воевал во 2-ой Донской дивизии, его старший брат был казнён по подозрению в участии в антибольшевистском заговоре (134). Этот факт более нигде не упоминается, что странно, ибо он мог бы послужить очень красноречивым аргументом. Если это сведение соответствует истине, оно должно было наложить глубокий отпечаток в сознании Власова, тем более, что именно брат Иван помог ему получить образование.
     Несмотря на то, что дело Тухачевского не коснулось Власова, оно должно было возбудить в нём кое-какие размышления. Как могло случиться, что такое количество военнослужащих арестовано по обвинению, что они изменники и враги? Мемуары 30-х годов135 красноречиво свидетельствуют, что в тот момент эти массовые аресты воспринимались лишь как следствие какой-то роковой ошибки. Если даже просвещенные члены партии не находили лучшего объяснения государственной политике {60}, то Власов, скорее всего, не старался вникнуть в смысл происходящего. Однако по возвращении из Китая Власов не мог не быть поражён тем уроном, который понесли вооружённые силы в результате чистки среди офицерского состава. Согласно одному сообщению, на Власова произвела большое впечатление даже та неполная свобода, свидетелем которой он был в Китае (136). По другому сообщению, Власов, во время своего пребывания в Китае, воздерживался от политических дискуссий, но из различных его замечаний следовало, что он не разделяет полностью позиций советского режима (137). Если у Власова зародилось неблагоприятное представление о Советском Союзе по контрасту с Китаем, это представление тем более должно было усилиться чувством оскорбления профессионального военного зрелищем выхолощенной армии, так разительно проявившей свою недееспособность во время финской кампании. Сомнения не могли не усилиться, когда Власов встречался с собратьями-офицерами, реабилитированными и отправленными на фронт. В успешных боях по обороне Москвы Власов воевал бок о бок с Рокоссовским, реабилитированным в 1940 году. Позже Власов говорил, что будь у него возможность связаться с Костей Рокоссовским, он легко бы склонил его к своему образу мышления (138).
     В начале плена Власов рассказывал случай из ранних дней войны, который открыл ему глаза на непопулярность режима среди рядового населения. Власов был послан назад в только что эвакуированный город за важными документами, забытыми в штабе. Въезжая в город на танке, Власов видел, как жители с цветами и хлебом-солью готовятся встречать немцев, которых ожидали с часу на час (139). Власов был поражён этим зрелищем. Однако он не дал своему пулемётчику стрелять по толпе (140). Затем, когда он воевал на Волховском фронте, {61} Власов получил от жены письмо, где она писала: «Гости были» т. е. агенты НКВД приходили с обыском его квартиры (141). Этот инцидент не мог укрепить его веру в режим.
     Исход битвы на Волхове и судьба его армии, вероятно, были решающим фактором в умонастроении Власова. Зачем его послали в заведомо безвыходную ситуацию? Почему ничего не было сделано в поддержку его армии? За что и за кого гибли люди? Власов говорил, что во время его скитаний по лесу он начал понимать, осознавать ошибки правительства. Он пересмотрел свою судьбу, но решил, что не будет кончать жизнь самоубийством. Он сравнивал себя с генералом Самсоновым, который в августе 1914 г. во время первой мировой войны также командовал 2-ой армией. Убедившись, что он не оправдал доверия своей страны, Самсонов застрелился. По словам Власова, у Самсонова было нечто, за что он считал; достойным умереть; он же, Власов, не собирался кончать с собой во имя Сталина (142).
     И если он не собирался продолжать бороться за Сталина, то он автоматически становился в ряды его противников. И хотя он не искал немцев сам, он не сопротивлялся, когда они нашли его. После передышки и переоценки своего чисто военного существования Власов теперь вступал в сферу политики. С первых же шагов очевидны его наивность, отсутствие знаний и опыта в этой области.
     12 июля 1942 г. Власов был обнаружен в крестьянской избе деревни Туховечи офицером разведки немецкого 38-го корпуса капитаном фон Швердтнер и переводчиком Клаусом Пельхау. До этого они нашли труп, принятый ими за тело Власова, и решили проверить, не скрывается ли в избе кто- либо. Когда Власов услышал шаги немцев, он вышел и сказал: «Не стреляйте, я Власов». 13 июля {62} Власова отвезли к генералу Линдеманну, командующему 18-ой армией, в штаб-квартиру в Сиверской (примерно в 50 километрах к юго- востоку от Ленинграда). Власова явно поразил учтивый приём генерала Линдеманна, и, возможно, это первое благоприятное впечатление поддержало надежды Власова, что он найдёт с немцами общий язык. 15 июля его повезли в Летцен; туда прибыли 17-го и там его допрашивало немецкое верховное командование. Несколько дней спустя его перевезли в Винницу, на Украине, где был лагерь для особо важных пленников.
     Здесь находилось примерно 80-100 пленных, с которыми обращались хорошо и которые получали армейские пайки. В лагере он встретился с другими советскими военнопленными высоких рангов. Совместно с одним из них, полковником Владимиром Боярским, Власов написал письмо немецким властям (143). В письме они предложили немцам использовать антисталинские настроения среди населения вообще, и военнопленных в частности. Они также высказывались за создание русской национальной армии.
     Судя по восклицательным и вопросительным знакам на полях письма, выдвигаемые в нем идеи с немецкой точки зрения были совершенно непонятны. Тем не менее, письмо, по-видимому, явилось катализатором для ряда встреч Власова с различными немецкими деятелями, не согласными с нацистской политикой.
     Через четыре дня после написания письма Власова посетил Густав Хильгер (144), дипломат, до войны работавший в Москве с немецким послом фон дер Шуленбургом. После встречи с Власовым Хильгер представил офицеру связи между немецким верховным командованием и немецким Министерством иностранных дел (145) фон Этцдорфу докладную записку, где подчёркивал, что {63}неправильная нацистская политика по отношению к СССР и его населению, т. е. проведение мер по обращению России в немецкую колонию, достигает только одного, а именно усиливает советское сопротивление.
     Другим посетителем Власова в Винницком лагере был лейтенант Дюрксен из Отдела пропаганды верховного командования Вермахта. Его начальник капитан Николаус фон Гроте также активно разыскивал антисталински настроенного советского генерала, который подписывал бы пропагандные листовки для разбрасывания над расположениями частей Красной армии с целью
интенсифицировать дезертирство красноармейцев (146). Дюрксен предлагал перевести Власова в Берлин, в пропагандный центр верховного командования Вермахта на Викториа-штрассе 10, где содержались другие советские высокопоставленные военнопленные. Офицеры немецкого верховного командования и верховного командования Вермахта надеялись, что использование Власова, сопутствующая пропаганда и соответствующая интенсификация дезертирства из Красной армии будут вескими аргументами в пользу изменения нацистской политики. К тому же Власов встретился с капитаном Штрик-Штрикфельдтом, который был направлен к нему полковником Рейнхардом Геленом и полковником фон Ренне из Отдела Генерального Штаба, ведавшего разведкой в СССР (Ф.Х.0.). Капитан Вильфрид Штрик-Штрикфельдт был из прибалтийских немцев. Он воспитывался в Санкт-Петербурге и в первую мировую войну служил в русской императорской армии. С 1920 г. он имел свое торговое дело в Риге. В 1939 г., в результате германо-советского пакта, он был эвакуирован в Познань, а в 1941 г. ему было предложено войти в штаб фельдмаршала фон Бока. В 1942 г. он был переведён в Отдел Генерального штаба, ведавший разведкой в СССР. Штрик-Штрикфельдт и {64}Власов быстро подружились, и, по-видимому, Власов согласился возглавить антисталинское движение благодаря уговорам Штрик-Штрикфельдта. Штрик-Штрикфельдт страстно верил как в возможность создания освободительного движения, так и в его плодотворное воздействие, и ему очень хотелось перемен в нацистской политике по отношению к России в интересах самой России, а не просто ради выгоды для немецких военных действий. В этом смысле Штрик-Штрикфельдт представлял собой незаурядное явление; среди противников Остполитик мало кто заботился о судьбе России, предметом их озабоченности были интересы Германии.
     Штрик-Штрикфельдт стал главной опорой всей «власовской акции», вдохновляя и поддерживая Власова, особенно в моменты его сомнений в те периоды, когда немецкая политика была наиболее непреклонной. Некоторые русские участники движения, обсуждая после войны провал власовского начинания, частично возлагали за это вину на воинское звание Штрик-Штрикфельдта, он так и не поднялся чином выше капитана. Они считали, что в силу этого он никогда не находился в личном контакте с высшими чинами нацистской иерархии, не мог влиять на «большую политику» и интересовался только немецкой точкой зрения (147).
     Обвинение это несправедливо, и есть основания предполагать, что без постоянной поддержки Штрик-Штрикфельдта «власовское движение» зачахло бы на очень ранней стадии. С другой стороны, как и многие его соотечественники, Штрик-Штрикфельдт поначалу не отдавал себе отчёта в том, что представляет собой нацизм. Он однажды сказал Власову: «Ну, фюрер, к сожалению, всё ещё окружён поражёнными слепотой людьми» (148) – замечание, очень ярко иллюстрирующее позицию Штрик-Штрикфельдта. Очень долго Штрик-Штрикфельдт считал {65}, что Гитлер может изменить взгляды, если ему объяснить истинное положение вещей. Поскольку ни Штрик-Штрикфельдт, ни большинство других сторонников идеи Русского Освободительного Движения не имели доступа в круги, близкие Гитлеру, что помогло бы им понять движущую силу нацизма, всё предприятие покоилось на надеждах, и не было похоже, что они когда-либо смогут обратиться в реальность. Офицеры из немецкого верховного командования и верховного командования Вермахта тревожились о том, как долго Власов станет сотрудничать с ними, если им не удастся продвинуться к цели фактического формирования русских воинских соединений. Роль Штрик-Штрикфельдта частично состояла, видимо, в том, чтобы убеждать Власова, что прогресс возможен. На этом этапе развития дел Власов, без сомнения, поддавался на убеждения и ему, вероятно, передались практические и патриотические, скорее, чем ортодоксальные нацистские настроения этих немцев. Правда, различные инциденты, по всей вероятности, произвели на него поначалу дурное впечатление: например, когда Власов попал в плен, его заставили маршировать во главе колонны военнопленных с определённым намерением унизить его (149). Позднее Власов жаловался, что младшие офицеры недостаточно почтительно держат себя по отношению к советскому офицеру высшего ранга; один майор приказал ему встать, чему Власов отказался подчиниться (150). В другой раз Власов отказался участвовать в общей проверке военнопленных, требуя, чтобы старший офицерский состав строился отдельно (151). Это были, однако, второстепенные инциденты, и первоначальный опыт Власова в плену у немцев был скорее положительным и смягчил в какой-то мере рассказы о варварском обращении нацистов с советскими военнопленными. Его первые впечатления {66}о немцах и разговоры с антисталински настроенными товарищами по заключению оказали, должно быть, значительное воздействие на Власова. Его встречи с немецкими представителями власти и офицерами, в какой-то мере понижавшими положение в Советском Союзе и как будто симпатизировавшими русским упованиям, вероятно, укрепили его надежду, что какое-то решение, которое улучшило бы положение россиян, всё же возможно. Это и послужило основанием для решения Власова сотрудничать и пытаться создать русское освободительное движение. Так же очевидно, что Власов принял это решение, не отдавая себе полностью отчёта во всей специфической сложности нацистской машины, в её нелогичности, имманентной её природе. Живя в СССР, Власов привык к ситуации, когда система террора пронизывает всю жизнь, и критиковать официальную политическую линию без санкции свыше весьма рискованно. Поэтому, когда немецкие офицеры проявляли открытую враждебность нацистской политике, Власов делал заключение, что это отражает какие-то директивы, а значит, в политике могут наступить изменения. Тем не менее, навряд ли Власов, чья первоначальная карьера выявляет его как человека практического, а последующая деятельность как человека, которому очень близки интересы России и русских, навряд ли он принял бы это решение, не будучи убежденным, что такое движение имеет шанс на успех: в плане ли поддержки со стороны россиян или санкции нацистских властей на подобное предприятие.
     Противники Остполитик как будто, наконец, нашли то, что искали: видного русского генерала, разочарованного в советском строе и готового возглавить освободительное движение. Это должно было стать средоточием как для русских на оккупированных территориях, {67} так и для тех, кто служил в Вермахте и хотел иметь положительную цель для своей борьбы: новый, несталинский строй в СССР, который также как будто был готов противостоять нацистским целям конечного уничтожения русского государства и порабощения его населения!
     Противники Остполитик в «Вермахт-Пропаганда» надеялись, что если им удастся заручиться доказательством, что оккупированные территории Советского Союза поддержат политическое решение, это побудит власти изменить политику. «Вермахт-Пропаганда» составила листовку (152), целью которой было увеличить число дезертиров из Красной армии, и Власову предложили подписать ее. Вначале он отказался, мотивируя свой отказ тем, что как солдат он не может призывать других солдат не выполнять своего долга. В конечном итоге его убедили подписать другой вариант листовки, в котором не было призыва к дезертирству.
     Листовка была обращена к командирам Красной армии и к советской интеллигенции. Она была подписана Власовым в Виннице и опубликована 10 сентября 1942 года.
     Власов, быть может, не отдавал себе отчёта в двуличности тех, у кого он был в плену. Использовав его для опубликования листовки, чей текст, а главное, подпись под ним могли показаться убедительными рядовому солдату Красной армии, «Вермахт-Пропаганда» затем выпустила очень похожую листовку (153), обращенную к русским солдатам, офицерам и политическим кадрам, в которой говорилось, что эта листовка послужит пропуском через немецкие фронтовые линии. Эта листовка не была подписана Власовым. В другом призыве, однако, значилось его имя, и сторонники Власова утверждали, что это фальшивка, которой Власов не подписывал, поскольку она содержала такие языковые обороты, которых советский офицер не употребил бы (154). {68}
     Можно предположить, что русская версия листовки была подписана Власовым, но немецкий перевод её не подписан вообще (155). Она была составлена капитаном фон Гроте из «Вермахт-Пропаганда», и Штрик-Штрикфельдт видел проект этой листовки на его столе (156). Перед этим фон Гроте внёс предложение, чтобы для Русского Освободительного Комитета была написана специальная политическая программа и составил тринадцать пунктов программы, которые в виде листовки были разбросаны над советской линией фронта в сентябре 1942 года.
     17 сентября 1942 г. Власова доставили в центр на Викториаштрассе 10 в Берлине. Там он встретился с другими русскими военнопленными; среди них был М.А.Зыков, который затем играл ведущую роль в организации и развитии Русского Освободительного Движения (РОД), а также Г.Н.Жиленков (157). Кроме военнопленных старших чинов, Власов также встретился с представителями старой эмиграции и, в особенности, с членами НТС и имел возможность ознакомиться с проектом их программы (158); всё это, без сомнения, помогло ему выработать более ясную и независимую точку зрения.
     Тринадцать пунктов программы фон Гроте были ориентированы слишком прогермански и сформулированы слишком обще. В результате Зыков и Власов решили составить собственную политическую программу, более понятную и приемлемую для советского человека. Программа эта затем стала известна под названием «Смоленской Декларации» (159) и была опубликована от имени Русского Комитета, якобы расположенного в Смоленске. Комитет, состоявший из Власова в качестве председателя и Малышкина в роли секретаря (160) по замыслу должен был служить централизующим началом для русских чаяний и дать широкую огласку самой идее Русского Освободительного Движения. Но проект не получил {69} официального одобрения со стороны немцев. Комитет не был признан, и его членам не разрешили направиться в Смоленск. Декларация была подписана в Берлине 27 декабря 1942 и опубликована 13 января 1943 года, когда Розенберг дал разрешение сбрасывать её над советской территорией. Пилот, которому была поручена эта миссия, совершил, однако, «ошибку». Ошибка была подстроена Штрик-Штрикфельдтом с тем, чтобы Декларация была сброшена на немецкую сторону фронтовой линии, и её могло бы читать население оккупированных областей.
     Немецкие сторонники власовского начинания надеялись, что они получат одобрение Остминистериума. Остминистериум, со своей стороны, нуждался в союзниках, ибо гаулейтер Украины Кох, Мартин Борман и сторонники установки унтерменш посягали на его права и полномочия. Но хотя Остминистериум теоретически стоял за политическое решение Восточного вопроса, его сотрудники неохотно поддерживали «власовскую акцию», т. к. она исходила от русских и не совпадала с проектами Розенберга о подчинённой России с кольцом государств-сателлитов. Розенберг всё же соглашался поддерживать Власова постольку, поскольку он ограничит свою деятельность великороссами и не будет вмешиваться в комитеты национальных меньшинств. Власов, со своей стороны, поначалу пришёл в некоторое замешательство от того, как немцы подчёркивали национальный вопрос, который для русских его поколения не представлял особой важности, хотя с течением времени его политика в этом отношении изменилась. Розенберг сильно колебался насчёт оказания поддержки русскому национальному движению и дал разрешение на публикацию Смоленской декларации только потому, что ему подсказали (хотя это и не соответствовало истине) – что если он не заинтересуется Декларацией, в это {70} вмешается СС, а Розенберг не хотел давать СС повод для нового подрыва своего авторитета (161).
     Опубликование Смоленской декларации возбудило большой интерес как среди населения оккупированных территорий, так и в русских частях Вермахта. В Смоленск хлынули письма с запросами, и город наводнился приезжими, которые хотели войти в контакт с фиктивным комитетом.
     Розенберг в свою очередь обратился письменно к Гитлеру « излагая все доводы военных, желавших изменения в нацистской политике, и в конце прилагал свой рецепт успеха, а именно создание национальных комитетов всех национальностей наряду с русскими. Гитлер, видимо, встречался с Розенбергом, но не принял твёрдого решения по этому вопросу политической пропаганды, хотя в результате разбрасывания текста Смоленской декларации целый ряд военных учреждений интересовался, почему в германской печати на этот счёт не было никаких сообщений.

* * *

     После попыток «Вермахт-Пропаганда» активизировать дезертирство из Красной армии (163) летом и осенью 1942 г. и, тем самым, доказать успешность политической пропаганды, фон Гроте попытался осуществить следующую стадию своего плана: получить официальное одобрение на использование в пропагандных целях имени Власова и образовать Русскую Освободительную Армию. Фельдмаршал Кейтель вернул все присланные ему проекты с пометкой, что не дело армии заниматься политикой. Штрик-Штрикфельдт, который не отдавал себе отчёта, что Гитлер не намерен изменять своих планов по порабощению СССР, был весьма озадачен такой реакцией. Штрик-Штрикфельдту удалось сохранить доверие Власова и убедить его и дальше действовать заодно в надежде {71} на изменение Остполитик, хотя Власов был обеспокоен тем, что имя его могли использовать без его санкции.
     Создание русской школы пропагандистов в Дабендорфе (164) и опубликование Смоленской декларации (165) были следующими мероприятиями в борьбе за изменение Остполитик. Было решено, что для того, чтобы и дальше использовать благоприятный отклик на Смоленскую декларацию, Власова следует отправить при содействии армейских групп в поездку по оккупированным территориям для встреч с населением, а также в «Осттруппен», которые теперь в пропагандных листовках именовались РОА, несмотря на то, что эти военные части всё ещё были рассеяны среди немецких подразделений и находились под немецким контролем. Эта идея была замыслом «Вермахт-Пропаганда», и результаты такой поездки должны были иллюстрировать горячее стремление населения к политическому решению Восточного вопроса и приобретению политического лица. Поездка также продемонстрировала бы личные качества Власова: его дар стяжать популярность в самых широких слоях населения, его прямоту и честность в общении с ними, а также и известное политическое прямодушие.
     Первая поездка была организована полковником Мартином и капитаном фон Гроте. Мартин был подчинённым Геббельса; в его юрисдикцию входила «Вермахт-Пропаганда», в работу же фон Гроте Мартин не вмешивался.
     Сначала Власов отказался ехать, говоря, что он не может дать населению оккупированных территорий никаких положительных заверений, поскольку всё начинание до сих пор ещё не получило одобрения на высшем уровне. Его, однако, убедили поехать, аргументируя, что если поставить нацистские власти перед совершившимся фактом (т. е. энергичной поддержкой, оказываемой населением оккупированных территорий мнимому движению, {72} возглавляемому Власовым), тогда власти признают создавшееся положение. Власову было предложено посетить группу армий «Центр».
     25 февраля 1943 г., в сопровождении подчинённого генералу фон Шенкендорфу офицера разведки, подполковника Владимира Шубута и бывшего начальника лагеря для военнопленных в Виннице капитана Петерсона Власов проехал через Летцен в Смоленск. Его встретил фон Шенкендорф, с которым он обсудил политические аспекты Русского Освободительного Движения. Вечером он очень успешно выступал перед многочисленным русским собранием в помещении театра. В своей речи Власов рассказал о своей Власов рассказал о своей карьере в Красной армии и объяснил, почему он стал противником Сталина. Он говорил о целях Русского Освободительного Движения и подчёркивал, что свергнуть Сталина должны сами русские. Он сказал, что хотя немцы и являются союзниками, национал-социализм навязан России не будет. Употребляя поговорки, он говорил доходчивым языком, который отражал его облик истинного сына народа, и в конце прибавил: «Чужой кафтан не по русскому плечу». Отвечая на конкретные вопросы о намерениях немцев и фактических возможностях Русской Освободительной Армии, Власов мог лишь выразить надежду, что среди немецких политических деятелей будет возрастать понимание необходимости изменить политику по отношению к России.
     В течение последующих трёх недель Власов посещал города и деревни этого района. Кроме Смоленска, он побывал в Могилеве и Бобруйске (где высокие чины из Министерства пропаганды не дали ему выступить по радио), а также обращался к добровольческим формированиям. Он произвёл хорошее впечатление на членов антипартизанской части, известной под названием «батальона Волга» (167) , в городе Шклове: командир батальона {73} был зачарован логичностью мыслей Власова и простотой их изложения. 
     Во всех своих выступлениях Власов повторял те же идеи. Очень популярным было его настойчивое заявление, что Россия должна быть независимой, и его подчёркивание русского национального чувства. Такие настроения производили очень благоприятное впечатление на жителей и давали им надежду, что нацистская политика, в конце концов, будет изменена.
     По возвращении в Берлин Власов направил нацистским властям меморандум (168), где подчёркивал близорукость их политики по отношению к населению оккупированных областей ведь это население поначалу встречало немцев, как освободителей, которая восстанавливала жителей против немцев и затрудняла задачу им же самим. Он доказывал острую необходимость изменить немецкую политику: в настоящий момент ещё возможно собрать воедино русских, проживающих на занятых территориях, и убедить их присоединиться к антисталинскому лагерю, но скоро станет поздно. Он убеждал, что русским антисталинистам нужна положительная цель для борьбы, и Смоленская декларация дала такую цель, но без дальнейшего развития в этом направлении она начинала казаться неубедительной. Власов приводил все аргументы, уже приводившиеся до того теми немцами, которые не разделяли Остполитик. Эти немцы, однако, почти без исключений, мотивировали свою позицию тем, что изменение Остполитик послужит немецким интересам, Власов же был озабочен судьбой русских, находившихся под немецким контролем как на оккупированных территориях, так и в самой Германии.
     Надо ли говорить, что меморандум этот не произвёл никакого действия на нацистскую Остполитик, хотя Геббельс читал его и прокомментировал так: «Можно {74} лишь удивляться отсутствию политического чутья у нашей центральной берлинской администрации. Если бы в настоящее время или в прошлом мы проводили более умелую политику на Востоке, то достигли бы большего успеха, чем это наблюдается сейчас» (169).
     Снова со всей очевидностью проступает та же надежда, которая питала всю акцию: когда положение на фронте станет сложнее, обстоятельства вынудят политических деятелей пересмотреть свою тактику и найти политическое решение, благоприятное для русских, которое служило бы также и немецким интересам. Власов ясно видел эту логику и без колебаний втолковывал её и русским и немцам.
     Поскольку первая поездка успешно продемонстрировала, что население на оккупированных территориях стремится к позитивному политическому решению, была организована вторая поездка. Власов должен был появиться на первомайских празднествах в Пскове. И снова Власов отказался коллаборировать. Он говорил, что ему нечего предложить ни военным частям, ни гражданскому населению занятых территорий, и он не хочет вводить их в заблуждение. В конечном итоге под давлением немцев Власов все-таки согласился (170).
     Фельдмаршал фон Кюхлер пригласил Власова посетить армейскую группу «Север». В качестве переводчика и представителя верховного командования Вермахта его сопровождал Эдуард фон Деллингсхаузен, а также адъютант Власова Ростислав Антонов. Поездка началась плохо. Им пришлось ехать поездом в вагоне третьего класса и у них кончились пищевые продукты и табак. Власов был в очень плохом настроении и несколько раз говорил, что вернётся в Берлин при первой возможности. Кроме того, он не был знаком с фон Деллингсхаузеном и с подозрительностью относился к нему. Они прибыли {75} в Ригу вечером 29 апреля, и тёплый приём со стороны членов немецкого отдела пропаганды улучшил расположение духа Власова. Утром Власов встретился с журналистами, потом они отправились дальше. Прибыв в Псков вечером, Власов встретился с представителями различных русских организаций, в том числе, как и прежде, с представителями Русской Православной Церкви (171). На следующий день, 1 мая, Власов выступил на заводе, а потом в помещении театра, и там и здесь при переполненном зале. Всюду его горячо приветствовали. После Пскова Власов посетил различные города и сёла, в том числе Лугу, Волосово, Сиверскую, Толмачёво, Красногвардейск, Пожеревиц и Дедовичи (172). В Луге восторженные толпы прорвались через полицейский кордон. Везде Власова приветствовали с большим энтузиазмом, и выступления его выслушивались с жадным интересом. Существующие записи власовских речей показывют, что он выступал на те же темы, что и прежде, и производил сильное впечатление на очень многих, включая и тех, кто критически относился к нему (173). Он снова подчёркивал, что Россия не потерпит иностранного господства ни в какой форме (174). Германская нация в союзе с русскими поможет сбросить сталинскую диктатуру точно так же, говорил он, как русские помогли европейцам освободиться от Наполеона. Он объяснял, что Сталин прибегает к различным приёмам для того, чтобы ввести население в заблуждение по поводу своих подлинных намерений; Власов несколько раз подчёркивал, что не следует попадаться на его уловки. Патриотизм Власова был совершенно неприкрытым, и он не прилагал усилий, чтобы закамуфлировать его от властей. На одном из собраний он обратился к толпе с вопросом, хотят ли они быть рабами немцев, на что толпа единодушно ответила: «Нет!» (175) Хотя Власов и не был блестящим оратором, говорил он с большой твёрдостью, и речь его была скорее обращена к рядовому слушателю, чем к интеллигенции, которая, однако, тоже слушала его с интересом.
     Успех поездки Власова на оккупированные территории полностью оправдал ожидания его сторонников и был неопровержимым доказательством того, что курс Остполитик должен быть изменён. Практическим результатом, тем не менее, стал провал всех надежд в этом направлении. В марте 1943 г. Гиммлер послал Борману меморандум (176) о том, что рекламирование Вермахтом Русского Комитета явно противоречит пожеланиям фюрера. Позже Гиммлеру передали отчёт о речи Власова в Гатчине во время второй его поездки, в которой он сказал, что в настоящее время русские антисталинисты являются гостями немцев, но когда они одержат победу в своей борьбе и будут в позиции силы, немцы будут их дорогими гостями. Гиммлер взбесился, что унтерменш осмеливается приглашать немцев куда бы то ни было, и передал это замечание Гитлеру. Фельдмаршал Кейтель (177) немедленно дал приказ о том, чтобы Власова вернули в лагерь для военнопленных и чтобы его имя впредь использовалось лишь в целях пропаганды.
     В то же самое время Розенберг был недоволен поддержкой русскому национальному движению. Геббельс пишет в своем дневнике под 29 апреля 1943 г.: «Русский генерал Власов, воюющий на нашей стороне в армии сепаратистов, весьма затушевывается Остминистериумом» (178). Власов, по-видимому, лишился в этот период всякой поддержки со стороны нацистской иерархии.
     Судя по тому, как Власов держал себя во время этих поездок, он был личностью волевой и целеустремленной. Он принял решение о линии поведения и не особенно стремился идти на компромисс, что в очередной раз свидетельствует об отсутствии у него политической {77} податливости. Долг по отношению к родине требовал от него быть прямым и честным со своими соотечественниками, даже если это грозило конфликтом с немецкими властями.
     Одновременно с его поездками на оккупированные территории появилось открытое письмо Власова «Почему я стал на путь борьбы с большевизмом» (179). Это письмо должно было закрепить результаты власовских выступлений на занятых территориях. В письме Власов объяснял, как произошла перемена в его отношении к советскому режиму и предлагал своим соотечественникам следовать его примеру. В то же время письмо призывало к оружию, Власов подчёркивал, что он типичный продукт режима, но постепенно стал видеть, что многие из тягот, переносимых русским народом, порождены коммунистическим строем.
     По словам Власова, во время войны он понял, что интересы народа не интересы режима. Такое объяснение его действий и его выступления во время двух поездок, подчёркивавшие патриотические мотивы, вызывали очень положительный отклик со стороны местного населения. Но резко критическая реакция нацистской иерархии на всё это начинание не дала возможности сторонникам власовского дела извлечь всю возможную пользу из такого отклика и дать дальнейшее развитие «власовской акции».
     Угроза отослать Власова обратно в лагерь для военнопленных выполнена не была, но практически он был посажен под домашний арест в Далеме, пригороде Берлина, где он жил. Он всё же мог посещать, когда хотел, дабендорфскую школу, расположенную меньше, чем в 35 км от центра Берлина на юг. В ноябре 1942 г. генерал Гелен и полковник граф Клаус фон Штауфенберг дали разрешение на организацию в Дабендорфе тренировочного лагеря для русских180. Мало-помалу этот лагерь {78} превоатился в центр всей деятельности Русского Освободительного Движения. Дабендорф находился в ведении Отдела пропаганды верховного командования Вермахта. Карой Георг фон дер Ропп, организатор пропагандистских курсов в лагере для военнопленных в Вульхайде близ Берлина, подведомственных Министерству пропаганды и верховному командованию Вермахта, руководил учебной программой в Дабендорфе (181). Штрик-Штрикфельдт был начальником школы, а капитан фон Деллингсхаузен был его помощником. Штрик-Штрикфельдт должен был отчитываться перед верховным командованием Вермахта, Министерством пропаганды, Остминистериумом и СС; он умело обыгрывал это многовластие, восстанавливая одну «юрисдикцию» против другой, извлекая из этого пользу для дела. Набор добровольцев русские производили по большей части из среды «хиви» и военнопленных и направляли их в Дабендорф; тут, помимо физической и военной тренировки, они слушали лекции, принимали участие в дискуссиях и учились пропагандировать идеи Русского Освободительного Движения. Принцип Дабендорфской школы был тот, что русские военнопленные и «остарбайтеры» должны научиться мыслить иначе, чем они были приучены в сталинской России. После этого они должны были работать в воинских частях, разъясняя новые идеи своим соратникам. Таким образом, их задача в некотором смысле была параллельна роли политического прозелитизма комиссаров в Красной армии, с той разницей, что идеология Русского Освободительного Движения была иной. Предполагалось, что дабендорфские пропагандисты будут способствовать обмену мнениями без тех ограничений, которые накладывались советской идеологией. Их учили видеть её погрешности, и они должны были помогать своим подопечным мыслить не столь стереотипно. {79}
     Несмотря на старания высшей нацистской иерархии тормозить развитие «власовской акции», успех поездок Власова по оккупированным территориям укреплял в других немцах мысль, что Остполитик должна обрести политическую окраску. Гелен и полковник Гайнц Данко Герре из Фремде Хеере Ост выдвинули предложение, которое получило развитие, и 6 мая 1943 г. было положено начало пропагандной кампании Зильберштрайф (182). Эта кампания была рассчитана на бойцов Красной армии и должна была побуждать их к дезертирству. Прежняя пропаганда, состоявшая из грубого антисемитизма и материальных приманок, была прекращена, и в кампании Зильберштрайф её заменил идеологический стимул Русского Комитета и Русской Освободительной Армии, но также и обещание, что дезертиры будут содержаться отдельно и лучше, чем остальные военнопленные. По-видимому, в этот период число дезертиров увеличилось, но это могло быть результатом и других факторов, и нет возможности определить долю воздействия кампании Зильберштрайф. Советские власти, однако, были встревожены и этой кампанией и власовскими поездками на оккупированные территории и усмотрели в них признаки предстоящего изменения в нацистской политике (183). В 1942 г. советская пропаганда или обходила молчанием плен Власова или представляла, будто он используется Министерством пропаганды помимо его воли. В 1943 г. установка изменилась и началась гораздо более систематическая пропаганда против Русского Освободительного Движения. По ходу этой кампании был даже заслан агент, майор С.Н.Капустин (184) с приказом вступить в Освободительное Движение, убить Власова и организовать подрывные ячейки внутри движения (185). 
     Невзирая на разочарование Власова и его {80} сотрудников, вызванное приказом Кейтеля об «аресте» Власова после его второй поездки, было решено, что борьба будет продолжаться, несмотря на все препятствия. В июле 1943 г. генерал Малышкин ездил в Париж и выступал в зале Ваграм. Речь его должна была информировать старшее поколение русских эмигрантов в Париже, центре послереволюционной эмигрантской жизни, о существовании и целях Русского Освободительного Движения. После чего и Малышкин и Жеребков (186), организовавший выступление, получили выговор (187).
     Но в то же время, когда русское начинание как будто, наконец, сдвинулось с мёртвой точки, благодаря образованию дабендорфского центра и тому интересу, который население оккупированных территорий проявляло к Русской Освободительной Армии, Гитлер совершенно ясно дал понять, что он категорически против, и принял меры по предотвращению дальнейшего развития движения. 8 июня 1943 г. на совещании в Бергхофе Гитлер встретился с главнокомандующим немецкими вооружёнными силами фельдмаршалом Кейтелем и начальником генерального штаба немецкой армии генералом Цейтцлером (188). Кейтель хотел, чтобы состоялось совещание по вопросу о кампании Зильберштрайф. В частности, его тревожили некоторые формулировки в листовках. Судя по протоколам совещания, Гитлера это не волновало, но он был раздражен теми политическими выводами, которые делали некоторые военные. Гитлер настаивал, чтобы власовское движение не выходило за рамки пропаганды, нацеленной на советскую сторону фронта. Гитлер не хотел, чтобы Власов ездил по оккупированным областям и поддерживал там стремление к национальной независимости и к созданию русской армии. Гитлер сказал: «Мы никогда не создадим русской армии. Это чистая химера». Во время совещания Кейтель и Цейтцлер {81} прилагали усилия к тому, чтобы скрыть, в какой мере фактически уже существуют военные части, состоящие из национальных меньшинств Советского Союза и из русских, и утверждали, что власовская пропаганда сводится, главным образом, к кампании Зильберштрайф.
     Гитлер, кажется, уловил, насколько велик конфликт между нацистами и устремлениями русских, что между ними не может быть подлинного сотрудничества и что Русское Освободительное Движение может даже обернуться против своих покровителей. В результате Бергхофского совещания командирам армейских групп 1 июля 1943 г. была прочитана специальная лекция (189). Поскольку Гитлер не хотел, чтобы вспомогательным воинским частям придавалось чрезмерное значение, в лекции говорилось, что можно создавать восточные батальоны, но без какой бы то ни было политической подкладки. Одновременно Кейтель написал Розенбергу, что национальные комитеты не должны использоваться для набора добровольцев, что Власов не должен ездить на оккупированные территории и что, хотя имя Власова можно использовать в целях пропаганды, его программа ни в коей мере не должна приниматься серьёз.
     Это было тяжёлым ударом для сторонников Русской Освободительной Армии, и окружению Власова с трудом удалось уговорить его продолжать бороться за свои идеи.
     Итак, несмотря на опубликование Смоленской декларации, поездки генерала на оккупированные территории, его «Открытое письмо» и пропагандную кампанию Зильберштрайф, выявившие активное сочувствие Власову со стороны российского населения, никакой перемены в Остполитик не наступало. Реакция властей на первую поездку Власова ясно показала негативное отношение нацистов к его делу. Власов был глубоко разочарован {82} и даже подавлен приказом Кейтеля, который означал, что практически он будет содержаться под домашним арестом и не должен ни выезжать на места, ни развивать свою программу; но последним ударом, заставившим его окончательно прозреть в отношении нацистской реальности, было гитлеровское совещание 8 июня 1943 года. Пока было возможно Штрик-Штрикфельдт скрывал от Власова твёрдое и неоднократное утверждение Гитлера, что русская армия никогда создана не будет.
     Когда Власов узнал о позиции Гитлера, он совершенно пал духом и сказал, что вернётся в лагерь военнопленных. Зыков и генерал-майор Трухин, начальник школы кадров (Дабендорф), старались убедить Власова продолжать борьбу и оставаться во главе движения; Власов отвечал, что подумает. Далее Штрик-Штрикфельдт упоминает о встрече с немецким генералом, чьё имя не называет, который говорил Власову, что ещё не всё потеряно и даже не исключается назначение нового Главнокомандующего. Предположительно этот человек был замешан в заговоре 1944 г. против Гитлера. Согласно Штрик-Штрикфельдту, после этой встречи Власов решил остаться во главе Освободительного Движения (191). 
     Но сообщение о решении Гитлера глубоко потрясло Власова. В результате непоколебимого предубеждения Гитлера против Русского Освободительного Движения Власов теперь, вероятно, понял, что никаким его инициативам не дадут хода. Надежды, что Гитлер даст уговорить себя, рассеялись окончательно. Теперь для Власова стало очевидным, что Русское Освободительное Движение зиждется на очень зыбких основаниях и может продолжать своё существование лишь подпольно, в виде заговора. Это без сомнения послужило поворотным моментом для Власова как вождя РОД. Похоже, что после этого его решимость добиться успеха постепенно пошла на убыль. {83}
      Все попытки дать новый импульс власовскому начинанию после лета 1943 г. оставались тщетными. Вермахт перестал верить в эффективность движения. Армия никогда не пользовалась всецелым доверием Гитлера. Остминистериум всё больше утрачивал власть и, так или иначе, Розенберг никогда не разделял до конца этой политики. Абвер (военная контрразведка), который всегда стоял за политическое разрешение Восточного вопроса, всё больше оказывался втянутым в орбиту СС.
     Были, конечно, и другие тенденции, но они не получали развития. В августе 1943 г. Отто Брой тигам выдвинул мысль192, что русским надо дать какую-то надежду: жители на оккупированных территориях хотят чувствовать, что немцы не смотрят на Россию просто как на колонию, подлежащую эксплуатации. Но и тут он обращался к глухим. Отдельные лица, такие как Эдвин Эрих Двингер, писатель и бывший офицер СС, вначале разделявший теорию Унтерменш, но потом изменивший свой образ мыслей (за что и подвергся нападкам), всё ещё агитировал в пользу власовского движения. Так же и журналистка Мелитта Видеман (193), выпускавшая антикоммунистический журнал «Ди Акцион», поддерживала Власова и старалась знакомить русских офицеров РОД старших рангов с высокопоставленными нацистами. Это также не дало результатов и, хотя деятельность в Дабендорфе продолжалась, общее положение становилось всё более неопределённым.
     Этот период вынужденного бездействия Власов заполнял поездками в Дабендорф, а также поездками по Германии, в сопровождении Штрик-Штрикфельдта. Власов побывал в Магдебурге, встретился с гаулейтером Балдуром фон Шираком в Вене, посетил Франкфурт, Майнц и Кёльн, проехал по Рейну (194). Он также встречался со старшим поколением эмигрантов, например, с генералом  {84} Бискупским (195), членом РОВС и лидером русской эмиграции в Германии, и главой русской эмиграции в Варшаве С.Л.Войцеховским (196). В целом, Власов производил хорошее впечатление на многих даже из среды тех, кто скептически относился к его планам и целям. Убедительные объяснения Власова, как и почему он пришёл к решению выступить против сталинского режима, тоже как будто оставляли сильное впечатление. Встреча Власова с главой организации нацистских профсоюзов Немецкого рабочего Фронта д-ром Робертом Леем не увенчалась, однако, успехом. Лей не оказался в состоянии понять патриотических мотивировок Власова и решил, что Власов был лично оскорблён Сталиным (197).
     В сентябре 1943 г. всему замыслу Русского Освободительного Движения был нанесён новый удар (198), когда до Гитлера дошли сообщения о перебежчиках из Осттруппен к советским партизанам. Эти сообщения, по-видимому, так его взбесили, что он потребовал расформировать эти части и послать бойцов работать на заводы и шахты (199). Верховное командование выступило с возражениями: этот приказ охватил бы от 800.000 до миллиона человек, что образовало бы в армии огромную брешь. Все те, кто понимал важность для Германии этих восточных формирований, должны были приложить значительные усилия для отмены приказа. Главнокомандующий генштаба Осттруппен в рамках немецкого верховного командования генерал Гайнц Гельмих получил от всех командиров дивизий точную цифру перебежчиков.
     В конечном итоге был достигнут компромисс, и части не были расформированы, но переброшены на Западный фронт. Решение это было для Власова неприемлемым, т. к. оно перечёркивало главную цель Русского Освободителького Движения, а именно стремление этих русских частей бороться против Сталина. И когда Власов {85} услышал об этом решении, он снова высказал желание вернуться в лагерь военнопленных; его снова отговорили. В Отделе «Вермахт-Пропаганда» прекрасно отдавали себе отчёт, какое действие этот приказ окажет на настроение людей, поддерживающих Власова, и фон Гроте составил письмо с тем, чтобы Власов подписал его – акция, неожиданно одобренная Йодлем. Власов отказался подписать письмо (200), если в него не будут внесены изменения, но верховное командование Вермахта опубликовало письмо за его подписью без внесения поправок. В русской печати, находившейся под немецким контролем, текст письма появился с вводной фразой: «По приказу Верховного командования немецкой армии...» (201); «Заря» и «Доброволец» часто предпосылали эту формулу статьям, которые публиковались в них по настоянию немцев, а не с одобрения русской редакции газеты. Стеенберг даёт иное толкование реакции Власова на переброску войск: одобрение письма Йодлем якобы подбодрило Власова, ибо означало, что Йодль понимал, как высок нравственный авторитет Власова в глазах русских частей, и делал своего рода намёк на официальное одобрение Русской Освободительной Армии. Однако не похоже, чтобы такое толкование согласовывалось с пессимизмом Власова насчёт успеха проектируемого освободительного движения, пессимизмом, который возрастал по мере того, как Власов ближе знакомился с нацистским механизмом. Если Власов и был ободрен положительной реакцией Йодля на письмо, то, вероятно, он хватался за соломинку именно потому, что был столь подавлен тупиковым положением, а не потому, что считал это показателем изменения в Остполитик.
     К январю 1944 г. большая часть воинских соединений была переброшена на Западный фронт. Власову не разрешили посетить их, хотя генерал Малышкин побывал {86} в частях, расквартированных во Франции, а генерал Трухин – в тех, которые были размещены в Италии (203). И тот и другой внушали бойцам, что переброска эта кратковременная. Тем не менее, если такой маневр удовлетворял верховное командование Вермахта, то русские политические чаяния удовлетворены не были. И хотя письмо Йодля помогло сдержать недовольство, стало ясно, что теперь на создание Русской Освободительной Армии шансов ещё меньше, чем прежде.
     Толчок дальнейшему развитию дел был дан с неожиданной стороны: от СС. Гиммлер был одним из наиболее фанатичных выразителей идеи унтерменш, и в 1943 г., когда многие начали отказываться от идеи славянина-«недочеловека», он сказал: «Что происходит с русскими или чехами, мне совершенно безразлично... Живут ли они в благополучии или умирают с голоду, меня интересует постольку, поскольку они нужны нам в качестве рабов нашей цивилизации. Если 10.000 русских женщин валятся мёртвыми от истощения за рытьём противотанковых рвов, то это интересует меня постольку, поскольку эти окопы должны быть прорыты ради Германии (204). Гиммлер также поносил Власова и презрительно относился к его сторонникам. Но, несмотря на эти жуткие высказывания и вытекающий из них образ действий, именно СС и Гиммлер сыграли роль в обращении РОА из мифа в реальность, хотя бы усечённую по сравнению с первоначальными планами.
     Эта, на первый взгляд, полная перемена не была столь неожиданной, как могло казаться. Несмотря на то, что по проекту Гиммлера части СС должны были быть нацистской элитой, состоящей из представителей «чистой расы», и авангардом в борьбе по распространению нацистской идеологии, фактически эта чистота и целеустремлённость не соблюдались до конца, и элита {87}нацистских частей Ваффен СС начала несколько утрачивать свою расовую и идеологическую «чистоту» (205). За набор в СС отвечал бригаденфюрер СС Готлоб Бергер, на что неодобрительно смотрели кадровые военные Вермахта. В Ваффен СС Бергер собирал, например, представителей «германской крови», в частности в Румынии. К весне 1941 г. эсесовская дивизия Викинг была набрана в Дании, Голландии, Бельгии и Норвегии, т. е. в странах, которые с этнической точки зрения могли рассматриваться германскими или обладающими германским элементом. Дальше Бергер убедил Гиммлера, что можно вербовать и восточные народности, и несколько дивизий было сформировано из балтийских национальностей, украинцев и балканских мусульман. Русские, например, бригада Каминского, тоже находились в этот период в ведении СС.
     Гиммлер не хотел расходиться со своим фюрером в вопросе о Власове. В 1943 г. он, якобы, назвал Власова «большевистским подмастерьем мясника» (206) и запретил полковнику Гюнтеру д’Алькену иметь какое-либо отношение к власовскому предприятию. Тем не менее, в начале лета 1944 г. под воздействием д’Алькена (207) Гиммлер был вынужден пересмотреть свои позиции и, в конечном итоге, согласился встретиться с Власовым. Д’Алькен, офицер СС, был редактором «Дас Шварце Коп», эсесовской газеты, известной своим фанатизмом, но также и случавшимися время от времени отступлениями от ортодоксального нацизма. Знакомство д’Алькена с обстановкой на Восточном фронте постепенно убедило его, что дурное обращение нацистов с населением представляет собой ошибку. С середины 1943 г., после окончания кампании Зильберштрайф, дезертирство из Красной армии сократилось. Д’Алькен организовал другую подобную кампанию под кодовым названием «Скорпион» (208). Он убедил Гиммлера, что двое из коллег Власова, Зыков и Жиленков, могут быть использованы в этой пропагандной операции. Д’Алькен даже выдвинул предложение, чтобы Жиленков возглавил Освободительное Движение вместо Власова (209), но Жиленков отказался. Гиммлер согласился встретиться с Власовым 21 июля 1944 г., но покушение на Гитлера, состоявшееся накануне, отсрочило встречу на неопределённое время (210).
     Штрик-Штрикфельдт повёз Власова на отдых в санаторий для офицеров СС в Руполдинге, в Баварии. Заведовала этим домом вдова Хейди Биленберг (211), на которой Власов впоследствии женился. Женитьба эта озадачила многих сотрудников и сторонников Власова. Хейди Биленберг не говорила по-русски и почти ничего не знала о Советском Союзе, Власов же почти не говорил по-немецки. Кроме того, вероятно, Власов знал, что в Советском Союзе всё ещё жива его жена. Полковник Крёгер, который позднее стал офицером связи между Власовым и СС, считал, что инициатива брака исходила, главным образом, от самой госпожи Биленберг. Ей импонировала идея брака с человеком, который намеревался свергнуть Сталина, и она воображала, что станет «первой дамой» в будущем Российском государстве. Согласно Крёгеру, мать Хейди Биленберг настаивала на браке дочери с Власовым, чтобы их отношения приобрели законный характер (212). Возможно также, что и в СС поддерживали идею этого брака, чтобы отвлечь Власова от политики. Если Власов знал, что его первая жена жива (213) и, вступая в новый брак, просто поддался давлению со стороны СС, это снова говорит о том, что Власов, обычно решительный, утратил большую долю воли к сопротивлению и веры в возможность создания Русской Освободительной Армии. Женитьба на немке, да ещё вдове офицера СС, безусловно была ошибкой. {89} Власов возглавлял русское движение сопротивления как советскому режиму, так и нацизму, и жена-немка, не говорящая по-русски, навряд ли была спутницей, которая могла поддержать патриотический настрой, необходимый в таком движении.
     В этот период «власовское» движение постиг ещё один удар: многие из тех, кто ратовал за изменение Остполитик, в том числе фон Штауфенберг, фон дер Шуленбург, генерал фон Тресков и полковник фон Фрейтаг-Лорингхофен были арестованы и казнены за участие в заговоре 20 июля (214).
     Тем не менее, разные лица продолжали оказывать давление на СС, чтобы оно взяло на себя проведение «власовской акции» в жизнь, потому что иначе за это возьмётся Остминистериум. 16 сентября 1944 г. Гиммлер, наконец, встретился с Власовым, и Гитлер, якобы, дал согласие на эту встречу. Стенограммы этой встречи не сохранилось (215). Штрик-Штрикфельдт на неё допущен не был, и Власов разговаривал с Гиммлером в присутствии д’Алькена и оберфюрера СС д-ра Э.Крёгера, который был главой русского сектора при д-ре Фрице Арлте в бергеровском департаменте Остминистериума. Крёгер был балтийского происхождения и говорил по-русски, и, по-видимому, поэтому Штрик-Штрикфельд и не был допущен. На встрече также присутствовал штандартенфюрер Элих из СД. Согласно одному рассказу (216), на встрече также был полковник Сахаров, старый эмигрант и один из адъютантов Власова, но остальные утверждают, что Власов был там единственным русским.
     К Власову как будто вернулась отчасти его былая энергия, и на Гиммлера (217) произвела благоприятное впечатление прямолинейная и бесстрашная речь Власова и его сильная личность.
     Власов решительно изложил свою точку зрения, подчёркивая все ошибки немецкой администрации. {90} Со своей стороны, Гиммлер, отвечая на вопрос, почему СС издавал журнал «Дер Унтерменш», который причинил столько вреда, сказал, что в каждой расе имеются свои унтерменши.
     На этой встрече Гиммлер дал разрешение на официальное образование КОНР (Комитета Освобождения Народов России), опубликование манифеста и формирование дивизий под командованием Власова. Существуют некоторые расхождения относительно количества разрешённых дивизий. Власов, по-видимому, считал, что ему обещано десять дивизий и был горько разочарован (218), когда стало ясно, что немцы согласны на формирование всего лишь двух дивизий, а в перспективе трёх. Вдобавок имеется недатированный меморандум (219), возможно, проект формального соглашения, составленный в канцелярии Бергера согласно которому Русское Освободительное Движение отказывается от Крыма, обещает самоуправление казакам и значительную культурную автономию национальным меньшинствам на территории России. В какой мере это выражение подлинных позиций заинтересованных сторон трудно судить, ибо осенью 1944 г. немецкие войска уже не занимали Крыма. И поскольку Власов всегда обещал, что национальным меньшинствам будет предоставлена возможность самоопеделения, то не похоже, что здесь он шёл на какие-то значительные уступки.
     Формирование Комитета и дивизий, а также составление манифеста вовлекли Власова в напряжённую работу. Он был председателем КОНР и стал главнокомандующим военных частей КОНР. Весьма вероятно, что Власов погрузился в разработку деталей, не позволяя себе задумываться над положением в целом, ибо ясно было, что КОНРу ход был дан слишком поздно, тем более, что население оккупированных территорий, поддержка которого {91} была бы столь ценной и на которое Власов возлагал такие надежды, теперь оказалось снова под советской властью.
     После встречи с Гиммлером началась работа по избранию членов КОНР и составлению манифеста. Дата его обнародования была назначена на 14 ноября 1944 г. в Праге как последнем из крупных славянских городов, ещё не занятом сталинскими войсками. Никого из высших немецких чинов на оглашении манифеста не присутствовало. Гиммлер прислал телеграмму, Гитлер промолчал. На самой церемонии (220) присутствовали только протектор Богемии и Моравии Франк и делегат Риббентропа Лоренц. Вначале ожидалось присутствие Гиммлера, но, чтобы не провоцировать Розенберга на раздувание ссоры по вопросу о поддержке Власова, Гиммлер отменил свою поездку (221). Возможно, что Лоренц прибыл с тем, чтобы всё начинание получило более широкий отклик: если бы Гиммлер присутствовал на церемонии, Власов мог бы показаться только орудием в руках СС, но прибытие представителя от Министерства иностранных дел придавало КОНР международную «окраску». В своей речи Лоренц передал приветствие германского правительства, подтвердил немецкую решимость бороться против большевизма и сказал, что Германия будет оказывать помощь своему союзнику Власову и его войскам (222), как выразителям интересов народов России.
     Тот факт, что немецкие власти теперь стали говорить о Русском Освободительном Движении как о союзнике; свидетельствует об ослаблении немецких сил. Но хотя Гиммлер и стремился записать на свой счёт это последнее «оружие» и укрепить свою власть в глазах Остминистериума и Министерства иностранных дел, он, как только достиг своей цели, перестал спешить {92} с дальнейщим развитием всего предприятия. И несмотря на то, то каждая минута была дорога, и русские нетерпеливо и нервно реагировали на отсрочку, Власову предоставили две неполных и плохо вооружённых дивизии только 28 января 1945 года (223).
     На пражской церемонии немцы назвали Власова и КОНР своим союзником и после этого дали понять, что КОНР теперь признан автономной группировкой на равных началах с немцами. Но это было больше на словах», а на деле отношения между немецкими властями и русским освободительным движением не налаживались: каждая из сторон не доверяла другой.

Примечания