Скончалась императрица Екатерина, супруга Петра I. Согласно духовному завещанию, на престол вступил внук - Петр II. Об этом объявил светлейший князь Меншиков. "Все, бывшие в собрании, тотчас закричали "ура!". Тетка царя, герцогиня Голштинская, первая пала к его ногам, а за нею и все прочие и тут же присягнули в верности".

По завещанию покойной, государь, которому исполнилось одиннадцать, не должен был править до шестнадцатилетнего возраста. Назначался опекунский совет. Но воля императрицы осталась без исполнения. Царя тут же объявили совершеннолетним. Почему? Зачем это было сделано? Имелись высшие государственные соображения?

В то время при русском императорском дворе противоборствовали две партии. Московская была крайне консервативной. Ее члены предлагали выгнать из России всех иностранцев, перенести столицу в Москву и вернуться к тому образу правления, который был в допетровы времена. Другая партия - петербургская - стремилась, напротив, укрепить Петербург, морскую силу, дела Петровы. До этого все шло вроде по петербургской линии, но, как сообщали в своих депешах чужеземные дипломаты, отвечавшие за европейскую политику, нельзя ручаться, "чтобы через неделю не случилось чего-нибудь совершенно противного, ибо нет в Европе двора непостояннее здешнего".

Тем более что юный император мало походил на своего знаменитого деда. Разве что внешне. Петр II был красив. Сложения крепкого, силы необыкновенной и чрезвычайно высок ростом для своего возраста. Однако, в отличие от деда, не терпел ни моря, ни кораблей, а любил псовую охоту. Этим и воспользовалась московская партия, зазывая государя в Москву, где по сравнению с Петербургом больше дичи.

Московская партия тоже была не монолитна и состояла из разных домов, боровшихся за влияние на царя. Один знаменитый дом представлял член Верховного тайного совета князь Дмитрий Голицын. Он был из тех стариков, кто, покачивая головою, говорили: "К чему все сии затеи? Разве мы не можем жить так, как живали наши отцы и деды, которые не пускали к себе иностранцев!"

Другой, не менее знаменитый московский дом представлял князь Алексей Долгоруков, тоже член Тайного совета. И о нем осталась неплохая характеристика: "Был ума очень ограниченного и, не зная никаких хороших светских обращений, был коварен... набит тщеславием".

Чтобы у читателя не сложилось, не дай бог, одностороннего впечатления от московских портретов, приведем петербургский. Вот вельможа Гогенцоллерн, "был человек честный, добросердечный, но глупый, не знавший ничего, и пьяница. Но несмотря на это, он хорошо знал русскую землю".

Словом, люди достойные. И каждый желал блага отечеству, стремился оказывать на юного государя благоприятное влияние. Одни дарили ему ружье, другие - бочонок вина. Князь Долгоруков - своего сына Ивана, который, служа камергером, пользовался такою доверенностью, что не оставлял государя ни на минуту и даже спал с ним в одной комнате.

Представим себе юного царя. Как он жил, чем занимался?

"Царь отправился на охоту"

1728 год. "Января 17-го, а по старому стилю, шестого, день крещения, - записывает очевидец, - был обряд водоосвящения... Гвардия и весь Петербургский гарнизон выстроились на Неве, где было устроено здание арками, а в нем прорубь со ступенями до самой воды. Его величество вышел из дворца в 11 часов и, прибыв к реке, стал в первый раз перед Преображенским полком, которого он был полковником... с еспонтом¹ в руке. Все войско сделало залп, и вместе с тем была пушечная пальба с крепости, и царь вел свой полк до самого дворца".

Трогательная картина? Это вам не юный Петр Великий с его "потешной ротой". И не потомок Николай I, игравший в детстве лишь с оловянными солдатиками. Впрочем, в царском семействе случалось разное. Бывало, что и взрослые государи чудили как дети. Император Карл (Петр III), уже будучи женат, не мог расстаться с любимыми куклами, за чем его не раз заставали придворные посетители. По повелению Его величества были сделаны восковые, свинцовые, деревянные солдатики со специальным приспособлением. Государь расставлял их по столам в своем кабинете, надевал парадный вицмундир и дергал за шнурки, наслаждаясь звуками, напоминавшими беглый ружейный огонь. Он был дурачок...

...Января двадцатого юный царь отправляется со всем двором в Москву. По дороге инкогнито посещает свою бабку Евдокию (первую жену Петра I, заточенную в монастырь). Внука она до этого никогда не видела. Происходит долгожданная встреча. Царю бабка отчего-то не понравилась (кто его знает отчего, ну не понравилась). Боясь, чтобы она не стала говорить о делах государственных, царь "сделал так, чтобы не оставаться с нею наедине" (интересно, как он это сделал). Впрочем, обращался с бабкою вежливо, назначил ей содержание шестьдесят тысяч в год и отвел комнаты во дворце с прислугою.

Душа у государя была отзывчивая. Ему нравилось делать доброе. Своему любимцу Ивану дал звание обер-камергера двора. Другого произвел в генералы. К третьему был послан обер-церемониймейстер, который с величайшей доверенностью вызнавал у вельможи: будет ли тот доволен, если Его величество пожалует ему орден? Царь через приближенного как бы спрашивает: а он хочет такую игрушку? Тотчас и выдали.

Государю подсказывают, что надо веселить народ, и марта десятого на большой дворцовой площади были устроены два больших фонтана, "один с красным, а другой с белым вином". Придворный этикет государь выполнял неукоснительно. Но иногда увлекался, путая регламент: с неким чужеземным послом просидел за столом полтора часа, хотя обыкновенно сидеть обедать не любил, как все дети его возраста, "терпел не более четверти часа".

В феврале происходит торжественная коронация Петра II в Кремле. Представители петербургской партии уговаривают царя вернуться в столицу, где ждут дела. Но московская старается удержать его поближе к своим деревням. Чтобы царь полюбил Москву, возят по загородным домам, беспрестанно забавляя псовою охотой, которую он страстно любил, и твердят о величайшей разнице климата петербургского и московского. "И в самом деле они говорили правду, - подтверждает современник из XVIII столетия, - потому что нет земли и климата лучше московского".

Между тем в государстве происходят какие-то важные события, решается вопрос века: присоединять к Польше Курляндию или не присоединять, дружить с Пруссией или раздружиться, не говоря уж о более второстепенных. Некий придворный архитектор Растрелли бродит по Петербургу с какими-то проектами. Находящийся на русской службе Витус Беринг держит курс к какому-то проливу. Михаиле Ломоносов вот-вот пойдет в Москву. И на фоне этого...

"Октября 25-го, - записывает посол испанский, - я представил царю две борзовые собаки, кои нарочно выписал из Англии, и Его величество так был доволен, как будто я подарил ему величайшую драгоценность".

Как видим, наш дипломат - неплохой психолог. Выписал не механическую карету, а пару борзых. Знает, чем угодить юному государю. Хотя почему только юному? У всякого государя, если отбросить мишуру, есть своя "величайшая драгоценность". Своя борзая. Может быть, именно из-за нее все в государстве и происходит.

"Множество дичи в окрестностях сего города..."

Между тем петербургская партия тоже не бездействует. Предпринимает что-то. Главное действующее лицо тут не менее знаменито, чем московское. Бывший переводчик Петра I, ныне вице-канцлер. Низы, может быть, его не так знают, но в верхах хорошо известен. Переписывал за царей указы. Человек прогрессивных взглядов - Остерман. Про него летописец говорит, что он истинно желал блага России, "был очень скуп, но не любил взяток, в величайшей степени обладал искусством притворяться... Словом, это был великий министр".

Итак, великий министр пытается через камергера Ивана (все, кстати, действуют через камергера, стольника, спальника - "комнатного человека") внушить государю, что делу время, а потехе час. Нельзя более медлить - пора возвращаться в Петербург. Это, внушает вице-канцлер, крайне необходимо: для государя - по причине его здоровья, для государства - чтобы у Его величества были перед глазами завоевания деда, флот, который истребится, если двор будет оставаться в Москве, да и для Долгоруковых из московской партии, - объясняет лидер петербургской, - так будет лучше, потому как если с царем случится несчастье (тут мне кажется, великий министр делает камергеру какой-то знак, но тот зевает), то они, Долгоруковы, пропадут совсем, ибо общая ненависть к ним так велика, что народ их передушит.

Камергер передает слова вице-канцлера государю.

Император задумчив. Все находят, что он очень изменился. Ему уже тринадцать лет. Хорошо изъясняется по-латыни, по-немецки и по-французски, впрочем, давно бросил науки. С приближенными обходится ласково, но держится на расстоянии, не вступает в слишком короткие связи. Поведение царя-подростка - психологическая загадка. Поставим на место Петра II обыкновенного ребенка, себя в детстве. Что бы мы сделали? Как повели себя? У польского педагога Януша Корчака есть, кажется, сказка про подобную ситуацию, мальчик становится королем, Тадеушем вторым. Придворные думают, что им можно будет управлять, а он неожиданно начинает управлять сам. Становится самодержцем... Многие дети хотели бы быть царями-самодержцами. Для чего? Может, чтобы в отместку управлять взрослыми? Мать Петра II скончалась через десять дней после его рождения, отец, царевич Алексей, казнен. Бабка сослана в Шлиссельбургскую крепость. Деда-преобразователя видел мало. Были какие-то учителя, но не Жуковские, не Соловьевы, как у иных царей. Приближенные в детстве не насмехались над ним открыто, не укладывались с ногами в постель покойного батюшки, как в случае с Иваном, будущим Грозным (характеризуя последнего, Ключевский, к слову, заметил: "его ласкали как государя и оскорбляли как ребенка"). Петра II так, видимо, не оскорбляли. Как-то по-другому.

Дергали за нитки... Князь Долгоруков не отходит от царя ни на минуту, а чтобы еще более отвратить его от возвращения в Петербург, уговаривает ехать на охоту на несколько недель, верст на пятьдесят от Москвы. Расчет прост: по возвращении начнется оттепель, и дорога испортится так, что поездку отложат до будущей зимы, поскольку царь ни за что не выедет из Москвы летом "по причине множества дичи в окрестностях сего города..."

Петербургская партия в отчаянии. Чужеземные послы негодуют. Они заявляют канцлерам и министрам, что если дело пойдет таким образом и царь месяцами будет находиться за пятьдесят миль от Москвы и за тыщу от Петербурга, то они уведомляют, что в России им делать нечего. Идет Венский конгресс, возможна война и прочее, а кто будет выполнять обязательства... И кроме того, заявляют послы, "это противно достоинству наших государей, что мы так долго живем в Москве, не зная с кем говорить о делах..." В ответ: "Все министры выслушали вас внимательно".

Из какого это века?

Говорят, что народ ропщет. Царь не показывается народу. Фаворит Иван успокаивает: все, что послы внушили ему на свидании, он передал государю, и на того это так сильно подействовало, что "впредь Его величество будет ездить на охоту не более как за 8 или 10 лье от Москвы..."

Ситуация в государстве Российском складывается, прямо скажем, нелепая. В Петербурге, в Москве ропщут на образ жизни царя, справедливо приписывая происходящее тем, кто его окружил. Борьба идет уже не за русский флот. Два влиятельных дома вцепились друг в друга мертвой хваткой. Зарубежные послы, анализируя ситуацию, склоняются к тому, что из двух худ следует выбирать меньшее. Только вот какое? Возьмет верх один дом - законопатят окно в Европу, одолеет другой - будет баня по-черному... Любившие отечество приходили в отчаяние, видя, что государь каждый день поутру, едва одевшись, садится в сани и мчится в Подмосковье, оставаясь там целый день и "забавляясь как ребенок" (видно, что у любивших отечество тоже наступало затмение и они забывали, сколько государю лет).

Верховный совет не собирался. Государственный канцлер (кстати, хороший, устойчивый человек, посол про него говорит: "держался при всех государях и в самых затруднительных обстоятельствах") лежал в подагре. Князь Голицын притворялся больным и не хотел даже слышать о делах. А его соперник Долгоруков внушал между тем своему сыну, государеву любимцу Ивану - не оставляй ни на минуту, будь повсюду с государем. Ибо "не было, - отмечает летописец, - недостатка в людях, кои извещали царя о ропоте народном..."

Этот "народный ропот" - еще одно примечательное лицо пьесы, герой нашей детской государевой истории. Или, лучше сказать, ее декорация, фон. Не один лишь малолетний государь ему не придавал значения. Другие, великовозрастные - тоже. Что, в общем, правильно. Поскольку этот народный ропот у нас крайне редок, а может, напротив, столь постоянен, что превращается именно в фон, вроде шума морского, на который не обращают внимания многие государи. Внимание, и пристальное, они уделяют другому шепоту - ропоту, который возникает в дворцовых покоях. С малых лет он пугает их.

Примечательно, что многие юные цари были боязливы и подозрительны, веселый и добрый нрав часто сочетался в них с мнительностью и страхом, припадками гнева и раздражительности, что в общем можно объяснить детским капризом. Но не полностью. Во всяком случае некоторые историки-летописцы предполагают, что царевичи и царевны догадывались, чем кончают цари. Скажем, Петр III, отец Павла I, скончался вдруг от "геморроидальных коликов" (в связи с чем французский энциклопедист Д'Аламбер, дипломатично отказываясь от лестного приглашения Екатерины стать воспитателем наследника, писал Вольтеру: "Я очень подвержен геморрою, а он... опасен в этой стране"). Или история с тем же Павлом I (папа Александра I), случайно задушенным в собственной спальне...

Увы, Петр II тут не был исключением, вспомним историю с его дедом Петром I и отцом, царевичем Алексеем. И мы даже думаем (детские психологи нас, возможно, поддержат), не объясняется ли нелюбовь юного государя к Петербургу не только несносным климатом, но и - прямо по Фрейду... Э, куда заехали. Прошу прощения у читателя за детские ужасы, влезающие без спроса в нашу забавную историю, они, как фальшивые ноты, портят гармонию, особенно в наш век, полный забав и чудес, экстрасенсов и телепатов, медиумов и астрологов, предсказывающих конец света в самом его начале. Темно... Темно? - переспросил поэт. - Значит, скоро светать будет.

"Марта 12-го царь отправился на охоту за 12 лье от Москвы и пробыл за городом до святой недели..."

"Я приводил ему в пример короля французского"

Герцог Лирийский, посол испанский, оставивший нам эти уникальные записки (вообще, надо сказать, не умаляя наших столпов, русских государственных историков, что интересней всего почему-то читать о России записки иностранцев - с XV столетия они не делают обобщений, но сообщают потомкам неповторимые подробности), так вот, посол испанский (прямой потомок, кстати, Марии Стюарт, но об этом в другой раз), сочувствуя юному государю, желая помочь ему лично (ему, заметим, а не государству Российскому), пробивается к царю на прием. На личную аудиенцию. А там дверь. Еще дверь, фаворит Иван... Нет, все-таки нам без него не обойтись. История наша будет без него неполной. Только, ради бога, без исторических параллелей и меридианов. Никаких параллелей. Совершенно конкретный Иван. Князь Долгоруков. Лет двадцати от роду. Любимец государя, спит, как вы помните, с ним в одной комнате. Обер-камергер. Многие считают его за дурачка, всячески подкупают, пробуют влиять через него на государя, но ведь и сам Иван чего-то стоит. В дневниках современника ему дается следующая характеристика: "Государь любил его так нежно... и он любил государя так же. Отличался добрым сердцем. Ума в нем было мало, а проницательности никакой, но зато много спеси и никакого расположения к трудолюбию; любил женщин и вино; но в нем не было коварства. Он хотел управлять государством, но не знал, с чего начать; не имел воспитания и образования, словом, был очень прост".

Во всех этих насмешливых, злых и несправедливых, надо полагать, характеристиках русского придворного человека (что и понятно, писал ведь чужеземец) нас, однако, умиляет, что все, абсолютно все хотят управлять государством. Дряхлые старики и младенцы (да, и младенцы тоже - Иван VI Антонович был провозглашен императором в двухмесячном возрасте и, говорят, кивал головкой, люлюкал). Петербуржцы и старые москвичи. И новые. Любовь к власти во славу отечества - поистине необъяснимая эпидемия русской истории. Она сильнее любви к отеческим гробам. От нее нет лекарств.

Вот и Иван заболел. Но, видимо, любил испанского посла, был с ним откровенен, отчего тот, воспользовавшись случаем, "говорил ему так, будто я сам был русский".

Тут нам кажется, что посол испанский (которого, не знаю как вы, читатель, а мы за время нашего повествования полюбили) несколько все же преувеличил, на наш взгляд, свое знание русской психологии, потому как что он говорит Ивану, какие доводы приводит? Что "ропот народный" - ну с этим мы уже разобрались - не слышат. Какие следствия могут произойти от дурного воспитания государя? - ну не Ивану же объяснять это. В детской игре "холодно-горячо" это холодно. Что всех их, Долгоруковых, ждет погибель? - уже теплее, впрочем, непонятно, о чем речь, позже станет яснее. Намекнул об обязанностях князя Ивана и отца его советовать царю заняться делами государственными? - сколько уж намекали. Держать Россию в цветущем и грозном положении, в которое поставил ее "великий дед"? Вроде бы верно, да очень уж отвлеченно для князя Ивана-то. Тут надо бы поконкретней. На примере. Нет, зря мы на посла клевещем. И пример есть.

"Я приводил ему в пример короля французского Людовика XV, который, быв еще ребенком, присутствовал в своем совете, дабы научиться искусству царствовать, также пример нашей покойной королевы Савойской, которая, сделавшись правительницей Испании в 14 лет, имела терпение присутствовать в каждом собрании совета".

Вот как? Оказывается, не у нас одних цари - дети. У них тоже. Впрочем, и у нас не все влезали на трон без специальной подготовки, минуя вступительные экзамены. Иные царевичи и царевны имели прекрасное образование, кто древнерусское, кто на уровне Царскосельского лицея. Учились по индивидуальной программе. В определенном возрасте стажировались в боярской Думе, посещали заседания Сената, знакомясь с машиной русского государственного управления. Согласно традиции, воспитание царей XIX века завершалось путешествием по России и Европе, а для ознакомления с военными науками наследники отправлялись на театр военных действий. Обращались с ними строго. В петербургском архиве сохранилась записка - наставления Александра II юному цесаревичу Константину, как вести себя в военной кампании. Писана государем собственноручно карандашом на почтовых полулистках. Содержит семнадцать пунктов. К примеру:

"Никаких почестей как Великого князя не принимать..."
"Совершенная скромность в суждениях об чем бы ни было, подавно о военном деле".
"Пленных не обижать, увечным помогать".
"Глядеть, учиться, слушать и молчать, а для себя записывать".

Хоть так, что ли... Словом, посол всесторонне образовывает Ивана. Высказывает царскому фавориту все, что думает о поведении царя, от чистого сердца. Иван соглашается со всем и благодарит. "Однако же мне показалось, - выводит наблюдательный посол, - что не слишком много хотел последовать моим советам..."

Между тем родственники фаворита действуют на царя более верным способом.

"И начался бал..."

Марта семнадцатого во время охоты царя навещают матушка и две сестры Ивана, одна краше другой, на выбор. Сговора не получается. Его величество имеет даже некое неудовольствие на своего министра, которое, впрочем, остается без всяких последствий (следует заметить в скобках, что этот старинный способ сразу решить дело пробовали и другие партии, но неумело. Не вовремя. "Государь не имел еще ни малейшего желания..." - тонко записывает дипломат).

Охота продолжается... В Москве в это время вспыхивает какая-то эпидемия. Много больных. В каждом доме лежат в постелях три четверти слуг, и многие начинают бояться заразы. Вскрывают трупы - вроде ничего не обнаруживают.

Апреля восемнадцатого царь тоже занемог простудною лихорадкою с кашлем, но, пролежав в постели с испариной, через три дня выздоровел. И снова отправился на охоту за пятьдесят верст от Москвы.

Так продолжается все лето и осень (записки посла об этом изредка перемежаются другими новостями государства Российского, не столь, впрочем, примечательными). А осенью дело приобретает неожиданный оборот. Царь, которому уже четырнадцать лет, призывает к себе министров Тайного совета, фельдмаршалов и других первейших особ и объявляет, что женится. Вступает в законный брак. Что? Как? Немая сцена...

Родственники Ивана, Долгоруковы, добиваются-таки своего. На сцену выходит Екатерина. Принцессе восемнадцать. По сведениям одних историков - неписаная красавица. Другие уверяют, что ничего особенного, царь на нее даже не взглянул. Утверждают, что с того дня, как объявил о намерении жениться, впал в такую задумчивость, что ничто его уже более не развлекало. Даже сказал своим приближенным, что жизнь ему наскучила и он умрет скоро...

"Почему он так сказал?" - спросили мы у знакомого психолога, ожидая разъяснений. - "А это, - ответил он, - никому не дано знать. Тайна божественная..."

Тайна царя-отрока. Уже не ребенка, но еще вроде не человека. Не до конца человека (люди появляются потом, не случайно говорят - юные люди. Молодые, зрелые...). Тайна впадины между отроками и людьми. Кризиса, про который забываем, что и с нами было: вдруг наскучат все игры, сверстники, и подступит такое одиночество... Раздвоение личности - с одной стороны, много детского, детские инстинкты, реакции, и на этом можно "ловить" (что и делает успешно московская партия), а с другой - надвигающаяся взрослость - "ты наш царь-батюшка", Ваше величество, Государь, Вас ждут дела (к чему обращается петербургская). Жуткая мешанина из блоков, тросов, которые разрывают. Одни дергают за детское, другие за взрослое - кто передернет?

Царевнам тоже не просто. Про эту Екатерину, невесту государеву, увы, мы ничего не знаем. Придворный летописец не записал, и все - провал, пропасть (обращаюсь нижайше к будущим летописцам и настоящим, как к самому себе, - не мельтешитесь, не разменивайтесь на масштабные полотна, исторические баталии - фиксируйте сущие пустяки, глупости, сплетни, никому не нужные подробности: что ели на завтрак, куда мчались в карете, с кем, как раскланивались - подбирайте все эти вечные, неповторимые подробности, не оставляйте на полдороге, как сказал поэт, - "не подымете потом"...).

Декабря одиннадцатого вечером свершается обручение "с величайшей пышностью". Тут вот все как раз подробно описано. Где сидела принцесса, где царь, родственники. Как проходил обряд. Была пушечная стрельба. "Затем сожжен был прекрасный фейерверк и начался бал, который продолжался, впрочем, недолго, потому что принцесса очень устала".

Все как в сказке. Исключая некоторые детали, характеризующие нравы того времени. Партия Долгоруковых добивается своего. Празднует победу. Но так, видимо, боится партии побежденных, что в этот счастливый день ставит во дворце караул из целого гвардейского батальона - 1200 человек, в то время как обычно в Кремле их 150. (Мало? Не забывайте, это восемнадцатый век.) Гренадерской роте отдан приказ - войти тотчас за царем в залу, зарядить ружья боевыми патронами и, если бы произошло какое смятение, - немедля стрелять в мятежников.

Впрочем, до нового 1730 года ничего не происходит, за исключением печальной смерти князя Меншикова, фаворита Петра I (при Петре II он был лишен чести, имения и закончил дни в ссылке, что, видите, подтверждает нашу гипотезу о царях, детях, внуках и фаворитах).

А после нового года...

События разворачиваются неожиданно и молниеносно. Января семнадцатого (по старому стилю шестого) в жестокий мороз царь с невестой объезжал в санях войска, шедшие по случаю праздника Богоявления для парада в Кремль.

На следующий день, "января 18-го, поутру Его величество почувствовал в себе лихорадку и не выходил из комнаты, а как болезнь не уменьшилась и в следующие два дня, то стали догадываться, что она должно быть очень сильна".

Января двадцать первого узнали, что царь занемог оспою, которой высыпало много, "но тут же увидели, что она была злокачественна".

Двадцать второго лихорадка прошла, стали надеяться, что царь выздоровеет. Но вечером двадцать восьмого жестокая лихорадка опять вернулась, да с такой силой, что двадцать девятого царя причастили Святым таинствам.

Между тем Долгоруковы составили духовное завещание, по которому в преемники царя назначалась обрученная невеста. Поднесли бумагу для подписания государю, но в нем уже не было "ни языка, ни сил". Тридцатого числа в 1 час 25 минут по полуночи, записывает современник, Петр II испустил последнее дыхание...

Ужасная история. И такой неожиданный конец. Бедный государь. Ему не было пятнадцати. Владел Россией два года, восемь месяцев и тринадцать дней, сказано летописцем. Много это или мало? Говорят, тяжела ты, шапка Мономаха. Наверное, так и есть, точно не знаем, не мерили. В нашей славной истории лучше бы сказать "великовата". Ведь видно же, погляди какая большущая, размер не твой, ну что ты ее на голову нацепил, глаз не видно. Как дети... Это и к придворным относится.

После кончины государя произойдет дворцовый переворот. Победит не первая партия и не вторая. Князь Долгоруков будет сослан новою царицей Анной Иоановной в Березов, где заболеет и умрет. Его сын Иван, государев любимец, будет колесован. Другой министр, Голицын, сгинет в каземате Петропавловки. Прочие канцлеры, вице-канцлеры, члены Верховного тайного совета, переименованного вновь, как при Петре Великом, в Сенат, будут обвинены и судимы "за взятки и воровство". Как говорится, новая метла метет заново...

Придут другие государи, другие вельможи и воспитатели. Все еще не раз повторится. Давно замечено, стало почти что общим местом, что русская история, как дидактика, склонна к повторению, что в отличие от западно-европейской, которая, к счастью, замерла, трогательно застыла в старинных дворцах и булыжных мостовых, русская - все лязгает, скрипит своими затворами и воротами, жульнически выглядывает из подворотни или забавляется как дитя малое, и всего этого так много, что можно понять Ключевского, желавшего, вопреки профессии, "чтобы вокруг нас было поменьше истории". С другой стороны, кажется нам необъяснимым, почему, если все так хорошо известно, читано-перечитано, каждый раз русская история так увлекательна, что читаешь ее будто заново. И пересказываешь взахлеб как подросток. У нас есть версия, впрочем, читателю это вряд ли интересно.

Что касается Петра II, то, как справедливо замечает наш испанский посол, - хотя и трудновато сказать что-либо о будущем характере государя, но можно было догадываться, что если бы он прожил дольше, то был бы вспыльчив, решителен и, может быть, жесток. В отличие от одного известного царя он не терпел вина, то есть не любил пить более надлежащего, в отличие от другого - не стучал сапогом, однако, как все цари, не забывал своего высокого сана. Быстро понимал все, но был осмотрителен, любил народ свой и мало уважал другие. "Словом, - полагает дипломат, - мог быть со временем великим государем, если бы... поправить недостаток воспитания".

Санкт-Петербург - Москва, 1727-1995.