Ощущаем ли мы себя сегодня наследниками древнерусской культуры?

     Не растут ли наши дети, будто это не их предки создали "Троицу" Рублева, Новгородскую "Софию" и сокровища знаменного распева?

     Что мы потеряли, и что приобрели, предав на столетия забвению церковно-певческую и иконописную традиции, в которых жизненно воплотились идеалы Святой Руси?

     Отрыв нашей певческой традиции от исконных корней начался более трехсот лет назад. Появилась нотная пятилинейная система и прельстила своим удобством - вечным соблазном Запада. Действительно, пятилинейная нотация, по сравнению с крюковой, легка и "комфортна" в освоении, доступна всякому, любого духа человеку. Но эти пять линеечек, такие удобные для записи музыки инструментальной, оказались не в состоянии вместить многогранное богатство древнерусского богослужебного пения, и с неизбежностью привели к его обеднению, постепенному перерождению и вытеснению музыкой светской.

     В знаменной крюковой нотации даже простейшие знаки содержать несколько смысловых уровней. Каждый знак имеет значения длительности и высоты, подобно тому как имеет их и каждая нота. Но, если значение ноты этим исчерпывается, знак знаменной системы содержит в себе еще несколько уровней, очень существенных именно для задач богослужебного пения.

     Третий уровень значений проявляет характер исполнения знака. Одна и та же итальянская целая нотка "соль", если ее записать разными знаменами, будет звучать каждый раз по-разному. Если это Стрела, то нужно "потянути", если Статья - "постояти", если Параклит с оттяжкой - "возгласити светло и сановито". Какое изобилие исполнительских оттенков: "выгнути", "голкнути", "дрогнути", "подробити по строке" ... И выбор знака никогда не будет случайны, он всегда обусловлен рядом причин, главная из которых - смысл богослужебного текста. Благодаря этому, исполняя то или иное песнопение по крюкам, мы не можем делать это своевольно - знамена в точности подскажут нам, как нужно спеть, чтобы, увлекшись собственным чувством, не впасть в погрешность по отношению к словесному тексту. Все акценты уже расставлены распевщиком. Знамена говорят нам: "Толковать так, а не иначе". Таким образом, они выполняют по отношению к богослужебному слову функцию предания (поскольку толкование писания есть область предания), определяя некий, подобный иконописному, канон.

     И, наконец, о четвертом уровне значений, напоминающем церковному певчему о его главном делании. Это - смысловая вершина знака, его нравственное богословие:

     - Крюк простой - крепкое ума блюдение от зол
     - Крюк мрачный - крепкое целомудрие нам и надежда
     - Крюк светлый - крепкое всегдашнее бдение в молитве
     - Голубчик борзый - гордости всякия преломление

     - Осока - отгребание от всякого зла всем сердцем и мыслию

     - Статия мрачная - за чистоту душевную и телесную крепкое страдание

     - Статия простая - срамословия и суесловия отбегание

     - Статия светлая с сорочьей ножкой - серебролюбия истинная ненависть

     - Стопица - смиренномудрие в премудрости

     Практический опыт пения по крюкам наводит на мысль, что генетическая память действительно существует. То, что многие века наши предки пели этим распевом - несомненно помогает и сегодня чутко воспринимать его красоту.

     Человек, согласно святоотеческому учению, трехсоставен: дух, душа, тело. Музыка - поскольку это язык - обращается преимущественно либо к духовной, либо к душевной, либо к телесной сущности человека. Условно говоря, каноническое богослужебное пение обращено к духу, почти вся классическая музыка сродни душевному и, начиная с джаза, музыкальный язык популярного направления все более активно направлен на резонанс (диктат) телесного. (Не будем касаться здесь вопроса о способности музыки быть носителем начала демонического).

     Музыкальный язык канонического богослужебного пения, благодатно зарождавшийся в недрах православного богослужения, всегда действенно способствует собранности ума, побуждая его тесным нерассеянным путем следовать слову. Но эта связь со словом осуществляется не через эксплуатацию эмоций (католическая экзальтация), а духовно. Каждой своей интонацией, отбиравшейся веками в соборном молитвенном делании, он служит пробуждению взращиванию духовного человека, приводя в подчинение ему человека душевного и телесного.

     Когда мы оставили свое древнее богослужебное пение, и, вместе с пятилинейной нотацией в наши храмы проникли мелодии внебогослужебного происхождения - чисто душевные, сентиментальные, и даже оперные - триединство слова, распева и образа вкрался разлад. Богослужебное слово церковно-славянского языка сохранилось в своей духовной чистоте, а музыкальное и одновременно, изобразительное искусство захватила душевно-эмоциональная стихия, не знающая никаких канонов. Слово, музыка и образ заговорили на разных языках. Потеря внутреннего единства расстроила воздействие целого. Музыка вышла из подчинения слову, все больше отвлекая от него внимание и переводя на себя.

     Растущий разлад между языками музыки и слова - небезобиден. Воспринимаемый подсознательно, он способен оборачиваться смешением и подменой понятий во внутренней жизни человека.

     Противоречие этих двух языков мы не всегда ощущаем. Увы, оно становиться очевидным для многих только в своих крайних проявлениях: не кощунствует ли музыка над словом, когда рок-ансамбль надрывом распевают "Аллилуия"? Таковым оказался уже за стенами православного храма конечный результат все того же расцерковления музыкального языка, все того же распада. Но на подступах к этому конечному результату мы обретаем песнопения с гармонией романтического, и иногда даже почти джазового стиля - увы звучащее в храме! (Далеко ли до гитары?) Слово можно "раскрасить" музыкой в любой цвет, заземлив и исказив смысл до неузнаваемости.

     Привлечение современного музыкального языка сделать смысл слова более доступным всегда чревато этой подменой. Поэтому использование богослужебных текстов во внецерковном творчестве - например в эстрадном (бардовском) жанре (если только это может быть оправдано целью проповеди) - не приносит ли больше вреда чем пользы?

     Но будем помнить, что начало этого пути в отступлении от канонического знаменного (столпового) распева, в котором музыкальное начало подчинялось и вторило слову, усиливая его, - и принятии в Церковь инородной музыки, о которой святой патриарх Ермоген говорил: "Терпеть не могу латинского пения на Руси".

     Расцерковление языков музыкального и иконописного искусства возникло как проявление болезни расцерковления духовного.

     Каноническое искусство - это сила центростремительная по отношению к Истине. В нем сокрыта всякому ищущему великая помощь.

     Народу стремящемуся укорениться в Истине - зачем использовать средства заведомо центробежно от нее уводящие?