Почему так рано ушёл из жизни М.Ю. Лермонтов? В чём причина его смерти? Он жертва или нет? Эти вопросы задают его потомки уже многие годы. Так давайте поговорим о нём, о великом русском поэте, который, прожив так мало, так много успел сделать!

М.Ю. Лермонтов был не только великим русским поэтом своего времени, но и блестящим офицером, доказавшим это не на гвардейской парадной службе, а в боях на далёких подступах к России, на Кавказе. Однако среди литературоведов так и остался неразрешённым вопрос: почему образованный и одарённый с детства молодой человек поступил на военную службу? Второй вопрос, оставшийся открытым до настоящего времени: не хотел ли Лермонтов своей смерти, соглашаясь на дуэль с Н.С. Мартыновым? Попробуем разобраться в этом и обратимся к его поэзии и прозе, к исследованиям литературоведов и воспоминаниям его современников.

Стихотворение «Белеет парус одинокий» было написано восемнадцатилетним Лермонтовым в письме М.А. Лопухиной и датировано 2 сентября 1832 года. Тогда он ещё не был военным и в письме своём писал о тоске по любимой Москве, где говорил: «Москва есть и всегда будет моя Родина. Я в ней родился, в ней много страдал, в ней был безмерно счастлив».

Казалось, судьба предопределила путь будущего поэта и связала его с Москвой на всю жизнь, но уже 9 октября 1832 года в записях журнала входящих документов школы гвардейских подпрапорщиков за № 728 мы находим запись о зачислении Лермонтова в списки вышеуказанной школы. Был ли случайным выбор будущего великого поэта посвятить свою жизнь службе в армии или в этом рок судьбы? Ответить на данный вопрос однозначно очень трудно. Можно считать, что это произошло помимо его воли. Обстоятельства сложились так, что после его ухода из Московского университета его не приняли в Санкт-Петербургский университет, и он, поддавшись на уговоры Михаила Столыпина, стал военным. Поступление Михаила Лермонтова в школу гвардейских подпрапорщиков для многих стало неожиданностью, и большинство знавших его считали это опрометчивым, непродуманным поступком. В своём письме от 12 октября 1832 года Лопухина писала ему, что огорчена столь неприятной для неё новостью, но потом подытожила: «… и на военном поприще у вас будет возможность отличиться. С умом и способностями можно отличиться повсюду. К тому же, вы столько раз говорили мне, что если война загорится, вы не захотите остаться праздным. Вот теперь сама судьба бросила вас на путь, который даст вам все возможности отличиться и стать знаменитым воином. Это не помешает вам заниматься поэзией: отчего же? Одно не мешает другому, напротив, это сделает вас только более интересным военным».

А.М. Миклашевский, учившийся вместе с Лермонтовым в школе гвардейских подпрапорщиков, вспоминая эти годы, писал: «Обращение с нами в школе было самое гуманное, никакого гнёта (как пишет Висковатов, биограф поэта) мы не чувствовали… в двухлетнее пребывание моё в школе я не помню, чтобы кто-нибудь подвергался взысканию» ^[1].

Находясь в школе среди своих сверстников, Лермонтов, конечно же, отличался большей начитанностью и даже некоторой изысканностью. Он играл на скрипке и обладал достаточно выраженными способностями к рисованию и математике. Однако, как пишет его однополчанин А. Меринский, «…он был хорош со всеми товарищами, хотя некоторые из них не очень любили его за то, что он преследовал их своими остротами и насмешками за всё ложное, натянутое и неестественное, чего никак не мог переносить. Впоследствии и в Свете он не отставил этой привычки, хотя имел за то много неприятностей».

Известно, что Лермонтова иногда посещали мысли о своей непринадлежности к высшему Свету. Действительно, у него не было ни графского, ни княжеского имиджа. Он был просто дворянином, но видел, что большинство представителей так называемого высшего Света были людьми недалёкими, чванливыми и высокомерными. Это не могло не влиять на формирование его характера. Отсюда его сарказм, насмешливость и даже некоторая нетерпимость к людям, его окружавшим, которые, по сути своей, были ниже во всём этого молодого, горячего гвардейца. Не здесь ли зародилось то зерно разочарования в жизни, которое, созревая, впоследствии вырастет в большое дерево безразличия к жизни и, наконец, к мысли об её неестественном конце?

Думается, что Печорин не мог родиться из-под пера других русских поэтов. Он мог быть только героем своего времени и появиться только на страницах книги М.Ю. Лермонтова. Никакие попытки отделить автора от его героя не могут их оторвать друг от друга. Мне кажется, что, в какой-то мере, наброски о предполагаемой последующей жизни Печорина – это мечты самого Лермонтова, который хотел удалиться от всего того, что ему опостылело и лежало тяжелым грузом на его вечно ищущей душе.

Устав уже к 27 годам от пошлости Света, от общей несправедливости жизни и разочарований в любви, он испытывал чувство одиночества (а за исключением родной бабушки Арсеньевой у него, по сути, никого из родных не осталось) и использовал Мартынова для собственного ухода из жизни, так как давно созрел в душе своей на самоубийство. В этом смысле его давний друг стал убийцей самоубийцы Лермонтова. Однако подобное утверждение требует хотя бы минимальных доказательств. И здесь внешняя характеристика личности поэта, его внутренний настрой, влияние войны (а этот факт так часто упускается) могли сыграть свою роль.

Война была жестокой и бесчеловечной. Лермонтов видел жертв этой войны и был активным её участником. Он возглавлял отряд «Охотников» (спецназовцев того времени), которые ходили в тыл к врагу, и горцы не отличались гуманностью по отношению к «Гяурам». Подчинённые Лермонтова, да и он сам, были вовлечены в эту кровавую бойню не по своей воле, а по велению времени и объективности исторического процесса. Россия должна была утверждать своё господство на Кавказе, и с точки зрения причин это было понятно. Но сотни наших людей, таких как Лермонтов, душою своей воспевавших лучшее, доброе, светлое в человеке, искалечили свои судьбы.

Что видел поэт? Обратимся к источникам. Начну с письма Лермонтова, датированного 12 сентября 1840 года, которое было написано в Пятигорск: «С тех пор, как я на Кавказе, я не получал ни от кого писем, даже из дому не имею известий. Может быть, они пропадают, потому что я… шатался всё время по горам с отрядом. Нас было всего 2000 пехоты, а их до шести тысяч; и всё время дрались штыками. У нас убито 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте… час после дела пахло кровью».

Другое свидетельство из заметок декабриста Н.И. Лорера: «В последнем деле, где декабрист Лихарев] был убит, он был в стрелках с Лермонтовым, тогда высланным из гвардии. Сражение подходило к концу; оба приятеля шли… неосторожно останавливались, но горская пуля… поразила Лихарева в спину навылет, и он упал навзничь; ожесточённая толпа горцев изрубила труп так скоро, что солдаты не поспели на выручку останков товарища-солдата» ^[2].

Затем последовала отставка от награды за экспедицию в Чечню. Лермонтов был представлен генерал-адъютантом Граббе к ордену Святого Станислава 3 степени. Отставка от награждения датирована 30 июня 1841 года, за № 4859. В письме содержалась следующая формулировка: «… соизволил сообщить вам, милостивый государь, о подтверждении, дабы поручик Лермонтов непременно состоял налицо во фронте, и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своём полку».

Удивительно, что данное распоряжение отдано за месяц до гибели поэта. Знал ли об этом отказе в награждении Лермонтов? Говорят, не знал, но правда ли это? Ведь ещё в письме, написанном в ноябре 1840 в крепости Грозный к Лопухину, Лермонтов говорил: «…я получил в наследство от Дорохова, которого ранило, отборную команду охотников, состоящую из ста казаков – разный сброд, волонтёры, татары и прочее. Это нечто вроде партизанского отряда, и если мне случится с ним удачно действовать, то, авось, что-нибудь дадут…». Как всякий военный, Лермонтов не мог не думать об оценке своего ратного труда. Независимо ни от чего, он оставался русским офицером, для которого честь и доблесть почитаемы и отмечаемы наградами, добытыми в бою. Это ли не ранение души поэта и воина! Далее в том же Лермонтовском письме читаем: «Писем ни от тебя, ни от кого другого уже месяца три не получал. Бог знает, что с вами сделалось: забыли что ли или письма пропадают? Я махнул рукой. Мне тебе нечего писать: жизнь наша здесь вне войны однообразна, а описывать экспедиции не велят. Ты видишь, как я покорен законам. Быть может, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетелем» ^[3].

Вот ещё одно подтверждение, что Лермонтов стал искать смерти. Его друг Лев Васильевич Россильон (его Лермонтов называл «не то немец, не то поляк, а пожалуй жид») сообщил Висковатому – первому биографу поэта, что «…Лермонтов собрал какую-то банду грязных головорезов. Они не признавали огнестрельного оружия, врезывались в неприятельские аулы, вели партизанскую войну и именовались громким именем «Лермонтовский отряд». Лермонтов нигде не мог усидеть, вечно рвался куда-то. Гарцевал Лермонтов на белом коне, на котором, молодецки заломив белую холщёвую шапку, бросался на черкесские завалы… Чистое молодечество, ибо кто же кидается на завалы верхом!» ^[4].

А теперь обратимся к мыслям самого Лермонтова, т.е. к страницам романа «Герой нашего времени»: «Что ж, умереть, так умереть! Потеря для мира небольшая, да и мне самому порядочно уже скучно. Я – как человек, зевающий на бале, который не идёт спать только потому, что ещё нет его кареты. Но карета готова… Прощайте! Пробегаю в памяти всё моё прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? Для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствовал в душе моей силы необъятные… Но я не угадал этого назначения, я увлёкся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел твёрд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений, – лучший цвет жизни. И с той поры сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Как орудие казни, я упадал на голову обречённых жертв, часто без злобы, всегда без сожаления… Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия; я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их нежность, их радости и страданья, – и никогда не мог насытиться. Так томимый голодом в изнеможении засыпает и видит перед собою роскошные кушанья и шипучие вина; он пожирает с восторгом воздушные дары воображения, и ему кажется легче; но только проснулся – мечта исчезает… остается удвоенный голод и отчаянье!

И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие – мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? А всё живёшь – из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!» ^[5].

Русский литературный критик Пётр Перцов в 1916 году поставил в вину Мартынову убийство поэта. Однако опубликованные материалы из его же архива говорят об изменении позиции. Вот как он пишет: «Дуэль Лермонтова – замаскированное самоубийство. Самоубийство Вертера – с той же самой психологией «неприятия мира» и только без Шарлоты. По отношению к себе он был, может быть, и прав: он не боялся «исчезнуть», а хотелось поскорее «мир увидеть новый». Но он, несомненно, был неправ объективно – забыв свой гений. Сила личности (и отсюда самососредоточенности) слишком ослабила в нём чувство обязанности (своей относительности)» ^[6].

Эту мысль ещё ранее в 1910 году приводил и А. Блок, который писал в статье «О современном состоянии русского символизма»: «Так или иначе, лиловые миры захлестнули и Лермонтова, который бросился под пистолет своей волей…». Поэтому вполне объективно можно предположить, что поэт сознательно шёл к своему убийству.

И ещё одно веское тому подтверждение, описанное свидетелем дуэли графом А. Васильчиковым: «Мы отмерили с Глебовым 30 шагов; последний барьер поставили на 10 по команде «Марш». Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я другой Лермонтову и скомандовали «Сходись». Лермонтов остался неподвижен, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту и в последний раз я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти весёлого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрыми шагами подошёл к барьеру и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни взад, ни вперёд, не успев даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди раненые или ушибленные. Мы подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом сочилась кровь. Пуля пробила сердце и легкие. Шёл проливной дождь. Рядом стояли Столыпин, Глебов и Трубецкой. Мартынов уехал прямо к коменданту объявить о дуэли.

Чёрная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте, разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели вечную память новопреставленному рабу Михаилу» ^[7].

Впоследствии Мартынов в своих ответах на вопросы Следственной комиссии по делу о поединке с Лермонтовым показал: «Мы стрелялись по левой стороне горы… Был отмерен барьер в 15 шагов, от него в каждую сторону ещё по десяти. Мы стали в крайних точках. По условию дуэли каждый из нас имел право стрелять, когда ему вздумается, стоя на месте или подходя к барьеру. Я первый пришёл на барьер, ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок…» ^[8].

Итак, Лермонтов не стрелял. Почему? Ведь он, боевой офицер, мог это сделать легко и просто. По подготовке он явно превосходил Мартынова. Он ждал! Лермонтов ждал исполнения своего собственного приговора, ибо душа его хотела другого «лилового мира», как сказал А. Блок, поэтому Мартынов – даже не убийца, а инструмент, избранный поэтом для самоубийства, к которому он пришёл осознанно и определённо.

Как писал критик, публицист и философ Г.А. Мейер, анализируя события дуэли и причины, её породившие, у Лермонтова была «…талантливая способность предугадывать свою собственную судьбу и в то же время помнить те нездешние свои дни, когда в жилищах Света блистал он, светлый херувим, вещун и прозорливец; он был околдован видением своего земного и загробного будущего, зачарован слышаньем своего прошлого» ^[9].

И в завершение он писал: «Печорин, от лица которого ведётся рассказ, фаталист, несмотря на вызов, брошенный им судьбе, остаётся безнаказанным, но за него, как и следовало ожидать, вскоре заплатил собственной жизнью сам Лермонтов».

Я не могу до конца понять всех причин, толкнувших Лермонтова на самоубийство, но я склонен думать, что это было именно так! И в душе своей никак не успокоить ту боль за великого сына России, который мог подарить ей так много, ибо талант его, как удивительный букет, только начал раскрываться и светить первыми лучами. Он получил уже общественное признание, но так рано наступила тьма. Глядя в его тёмные глаза, смотрящие на меня с портрета, через столько лет я задаю ему беззвучный вопрос: «Зачем?» – и не слышу в ответ ничего, как будто загадочная душа оставила нам тайну, разгадать которую не сможет никто.

Примечания:

^[1] Миклашевский А.М., «Русская старина», 1884, № 12.– С. 591.

^[2] Лорер Н.И., «Русский архив», 1874, кн. 2.– С. 681.

^[3] М.Ю. Лермонтов. Академ. издание. Том IV. С. 339–340.

^[4] Висковатый П.А., «Русская старина», 1884, № 41.– С. 84–85.

^[5] М.Ю. Лермонтов. «Княжна Мери».

^[6] Перцев П.П. Лермонтов – торжественный венок. Слово о поэте. 1999.– С. 203–205.

^[7] Васильчиков А., «Русский архив», 1872, кн. 1.– С. 211–212.

^[8] Ответы на вопросы Следственной комиссии Окружного Пятигорского суда, «Русский архив», 1893, кн. 8.– С. 605.

^[9] Мейер Г.А. Фаталист – М.Ю. Лермонтов.

 

Калюжин Юрий Павлович  
действительный член АРСИИ им. Г.Р. Державина, член РМСП, доктор юридических наук, кандидат филологических наук, лауреат всероссийского конкурса им. Николая Рубцова, профессор

Сборник трудов шестой конференции АРСИИ им. Г.Р. Державина. 2008 

АРСИИ