В начале эры произошло столкновение двух субстанционально антагонистических начал: христианского, несущего идею всечеловечности и всебратства, и римского, олицетворявшего принцип государственности, коммунальности человеческого муравейника. Богочеловеку – Христу, противостоит человекобог – Сатана, через призму борьбы которых разворачивается исторический провидденциализм. Другое имя Дьявола – Аполлон Бельведерский. Противополагаются два эстетических принципа – визуальная красота Рима и Аполлона, и внутренняя красота духовности Христа. Первое столкновение закончилось временным консенсусом: империя приняла христианство, а церковь – римское право и государство Кесаря. [1]

Однако принципиальная несовместимость божественной и дьявольской природы привела к расколу церквей. Западная церковь впала в искушения, отвергнутые прежде Христом прельстившись материальным благополучием и светской властью. Форма побеждает содержание – государство окончательно одолевает церковь. Папство выступает в качестве преемника политической традиции Древнего Рима. Смысл папацезаристской доктрины западной цивилизации сводится к идее светского римского владычества.

На Востоке государство было покорено и разрушено мечом Магомета, что явилось благом в мегаисторической перспективе. Христианское учение оказалось отделенным от государственных институтов. А те православные царства, которые затем возникли на Востоке, были державами страдальческими. Они терпели мучения от внешних врагов – татарщины и Европы, и в силу имманентной природы страдания сохранили и вознесли учение Христа. [2]

Если Россия явилась символом Православия, то олицетворением католичества выступала Франция, а протестантизма – Германия. Интересно, что Италию Достоевский отнес к странам протестантского лагеря, а Англию — к католическому. Главой Франции провозглашался римский папа (что спорно для политического контекста конца 19 века). Родовым понятием для французской культуры являлось не только католичество, но и проистекающий из ереси латинского искушения, авторитаризм. Утверждалось, что республика во Франции есть инновация, которая вскоре будет устранена. Имманентная политическая форма для Франции – военная диктатура. Достоевский прогнозировал, что республике во Франции скоро придет конец, поскольку от нее устало все французское население, жаждущее диктатуры. [3] Пророчество, датируемое 1873 годом, как известно, не оправдалось.

Началом апокалипсических времен, согласно Достоевскому, будет новая (после 1871г.) война Франции и Германии, начало которой предрекалось на ближайшие несколько лет. Данная война исторически неизбежна, как столкновение несовместимых цивилизационных моделей. Франция является препятствием для политического единства Германии, тогда как Германия — угрозой для европейского предводительства французов. [4] Естественным геополитическим и духовным ориентиром для немцев является православная Россия. «Мы нужны Германии даже более, чем думаем. И нужны мы ей не для минутного политического союза, а навечно. Дружба России с Германией нелицемерна и тверда и будет укрепляться чем дальше, тем больше, распространяясь и укрепляясь постепенно в народном сознании обеих наций». [5] Однако России не рекомендуется до времени включаться в межъевропейские военные распри. В глобальном стратегическом замысле поражение в Крымской компании, есть даже благо, поскольку предотвращает антирусскую консолидацию Запада. Следует подождать, пока европейцы не обескровят друг друга, и тогда Россия придет как спасительница, как восстановитель мира. [6]

Историческую миссию России осознают и в католическом лагере. Поэтому против нее организован латинский заговор, объединяющий под своими знаменами поляков, мадьяров, англичан и пр. Римская церковь поддерживает турок, натравливая мусульман на христианскую Россию. Папа открыто приветствует турецкие военные успехи. Поэтому очередная русско-турецкая война, связывающая руки России на юге, послужит сигналом для выступления католических сил против Германии, что будет новым изданием франко-прусской войны. Эта война будет последней и окончательной в многовековом споре церквей. [7]

Но вопреки прогнозам Достоевского, за русско-турецкой войной 1877-78гг. франко-германской войны не последовало, а в мировых конфликтах 20 века Россия выступит в союзе с Францией против Германии.

Французы как нация окончательно выродились, и потому они потерпят поражение. Францию ожидает судьба Польши, и политическую жизнь французской государственности прекратится. Тогда наступит время Антихриста, чье появление связывается с наступлением международного социализма. [8]

Социализм и католичество имеют тесные генетические узы. Католическая Франция породила социалистическую мысль. Римское католичество, вытеснившее образ Христа доктриной государства, было по сути материалистическим учением, т.к. разрешало судьбы человечества вне Бога, земными средствами, разумом. А материализм – это фундамент строительства социалистической утопии. Западное христианство, отрекаясь от Христа, перерождается в социалистическую доктрину. [9]

Наступает период, когда эти родственные течения должны слиться воедино, консолидироваться против общих врагов. Они нуждаются друг в друге: папа не может победить без поддержки народных масс, которыми управляют социалисты, социализм не в силах одержать победу в следствие чрезмерной рационалистичности, не оставлявшей места для региональной экзальтации. Бисмарк предвидит подобную перспективу, ведя борьбу, как с католиками, так и с социалистами. [10] Впоследствии в национал-социалистской Германии Геббельс также утверждал о существовании альянса между христианским клиром и марксизмом. [11]

Для России социализм не страшен, поскольку он возможен лишь на католической почве. «В России же этого не может случиться совсем: наш демос доволен, и чем далее тем более будет удовлетворен». [12] Профетическая модель историософии Достоевского предполагает следующее развитие событий. Побежденный Рим сумеет обратиться к тому самому народу, который римская церковь всегда высокомерно от себя отталкивала, и от которого скрывала даже Евангелие Христово, запрещая переводить его на национальные языки. «Католичество умирать не хочет, социальная же революция и новый, социальный период в Европе тоже несомненен: две силы, несомненно, должны согласиться, два течения слиться. Разумеется, католичеству даже выгодна будет резня, кровь, грабеж и хотя бы даже антропофагия. Тут-то оно и может надеяться поймать на крючок, в мутной воде еще раз свою рыбу, предчувствуя момент, когда, наконец, измученное хаосом и бесправицей человечество бросится к нему в объятья, и оно очутится вновь, на уже всецело и наяву, нераздельно ни с кем и единолично, «земным владыкою и авторитетом мира сего» и тем окончательно уже достигнет своей цели». [13] Германия будет побеждена, папа станет управлять европейской социалистической империей, и через его власть установится царство Антихриста.

Вот тут то и пробьет час России, которая явится в качестве мессии, спасающим Европу от антихристианского коммунизма. Православие одно сохранило в чистоте образ Христа, и теперь явит этот образ грешному Западу. [14] Как видим, апокалипсические толкования Достоевского носят апокрифический для ортодоксального богословия характер.

Преимущество, которое обеспечит России победу, заключается в ее органичности: «Наша нищая неурядная земля, кроме высшего слоя своего, вся сплошь как один человек. Все восемьдесят миллионов ее населения представляют собою такое духовное единение, какого, конечно, в Европе нет нигде и не может быть, а, стало быть, уже по сему одному нельзя сказать, что наша земля неурядна, даже в строгом смысле слова нельзя сказать, что и нищая. Напротив, в Европе, в этой Европе, где столько богатств, все гражданское основание всех европейских наций – все подкопано и, может быть, завтра же рухнет бесследно на веки веков, а взамен наступит нечто неслыханное новое, ни на что прежнее не похожее. И все богатства, накопленные Европой, не спасут ее от падения, ибо в один миг исчезнет и богатство». [15]

В дальнейшем Россия будет вынуждена решать проблему послевоенного урегулирования. Достоевским предлагался план геополитического раздела: Германия получала бы Западную Европу, Россия – Восток (не случайно, теоретик проекта Молотова — Риббентропа Г.Гаусгофер апеллировал к сочинениям Достоевского). «Что Германии делить с нами? Объект ее – все западное человечество. Она себе предназначила западный мир Европы, провести в него свои начала вместо римских и романских начал и впредь стать предводительницею его, а России она оставляет Восток. Два великих народа, таким образом, предназначены изменить лик мира сего. Это не затеи ума или честолюбия: так сам мир слагается». [16] Но протестантская цивилизация возможна лишь как антитеза католической. Ее автаркийное существование является абсурдом. Таким образом, Россия встанет во главе мира, окажется единственным вершителем судеб человечества [17], пребудет «выше всех в царствии божием». [18]

Запад не ограничивался тем, что натравливает на Россию поляков, мадьяров и турок, но и создает агентурную сеть внутри страны. Современники считали причиной, предопределявшей конспирологические мотивы творчества писателя, глубокое психиатрическое расстройство его здоровья. [19] Русские революционеры есть «бесы», агенты международного католичества и социализма. Показательно, что в «Бесах», Петр Верховенский действует от имени Интернационала и желает, в случае победы, отдать Россию на управление папе [20]. Нечаевы даже не социалисты, а мошенники, социализм для которых лишь ширма. Ни какого светлого будущего они России не желают, а преследуют цель ввергнуть страну в хаос. Прочая молодежь – это лишь скотское стадо, управляемое заговорщиками. [21]

Интеллигенция имманентно антинациональна и антигосударственна. «В полтораста лет предыдущей жизни русского барства за весьма малыми исключениями истлели последние корни, расшатались последние связи его с русской почвой и с русской правдой…. Отделяясь от народа, они естественно потеряли и Бога. Беспокойные из них стали атеистами; вялые и спокойные – индифферентными. К русскому народу они питали лишь одно презрение…, воображая и веруя в то же время, что любят его и желают ему всего лучшего. Они любили его отрицательно, воображая вместо него какой-то идеальный народ, — каким бы должен быть, по их понятиям, русский народ. Этот идеальный народ невольно воплощался тогда у иных передовых представителей большинства в парижскую чернь девяносто третьего года [22]». [23]

Стиль высказываний Достоевского о представителях интеллигенции не отличался толерантностью. В приватных письмах писатель использовал такие эпитеты, как бесы, дрянь, пакость, шушера, козявки, мерзавцы, свиньи. [24] В «Дневнике писателя» тон не изменился: «мерзавцы», «дрянь», «злодеи», «хапуги», «паразиты», «скоты»;[25] «Все реформы были сделаны прежними людьми, мимо помощи нашей молодежи, — она только свистела». [26] Даже И.Е. Репин назван дураком.

По совету К.П. Победоносцева, Достоевский преподнес «Бесы» вел. кн. Александру Александровичу, [27] который и стал впоследствии этих «бесов» искоренять. Л.Гросман писал: «Достоевский полагал, что будущее царствование исполнит его программу – и правительство последних Романовых вело свою политическую линию в духе заветов Достоевского… восьмидесятые и девяностые годы – эпоха государственного осуществления его идей… и поэтому на него ложится часть ответственности за внутреннюю и внешнюю политику российского абсолютизма.» [28]

Нечаевцы не были аномалией в истории русской интеллигенции, а представляли собой следствие либерального западничества генерации отцов. [29] Все они, отцы – западники, за исключением нескольких человек, «была лишь грубая масса мелких безбожников и крупных бесстыдников, в сущности тех же хапуг и «мелких тиранов», но фанфаронов либерализма, в котором они ухитрились разглядеть лишь право на бесчестье». [30] Достоевский направлял стрелы обвинения в адрес А.И.Герцена: «Отрешенная от обыкновенных форм общежительства, молодая личность как бы заявляет представителям старшего поколения: «Вы лицемеры – мы будем циниками; вы были нравственны на словах – мы будем на словах злодеями; вы были учтивы с высшими и грубы с низшими – мы будем грубы со всеми; вы кланяетесь не уважая, — мы будем толкаться, не извиняясь; у вас чувство достоинства было в одном приличии и внешней честности – мы за честь себе поставим попрание всех приличий». [31]

Формула Достоевского гласила: «Да, повторяю аксиому: либерал — враг народа». [32] Существовал и другой вариант: «Я обнаружу врага России – это семинарист». [33] На имя государя Достоевский направил послание, в котором излагалась конспирологическая схема заговора интеллигенции: «В начале явились люди, не верующие ни в народ русский, ни в правду его; затем пришли нетерпеливые разрушители нигилисты, эти последние, в свою очередь, подпали, наконец, под власть врагов имени русского, а затем и всего христианства». [34]  

П.Н. Милюков, исходя из тезисов «Пушкинской речи», объявил Достоевского интернационалистом, одним из первых мыслителей, выступивших против зарождающегося национализма. [35] Однако С.Н. Булгаков полагал, что Достоевский как раз и был духовным предтечей черносотенства.

Одно время писатель был даже сторонником теории Галля, согласно которой характер и склонности человека зависят от формы его черепа. Современники вспоминали, что когда друг Достоевского Яновский находил сходство его черепа с сократовским, он испытывал крайнюю радость. [36] Суть политических рекомендаций Достоевского в отношении нерусских народностей заключалась в стратегии русификации. Заселенные инородцами границы России представляют опасность, поэтому если мы их не русифицируем, то не будем достойны всех прежних великих завоеваний. Достоевский соглашался с мнением «Московских ведомостей» о необходимости депортации из Крыма татар. «Крымские татары доказали свою неспособность правильно возделывать почву Крыма… и русские, и именно южнорусы – на это гораздо будут способнее…», в противном случае «если не займут места русские, то на Крым непременно набросятся жиды». [37] Подобная же политическая стратегия декларировалась применительно к Кавказу. [38]

С.Н. Булгаков, рассуждая о творчестве Достоевского, писал: «Поскоблите русского консерватора и откроете жидоеда». [39] На страницах «Дневника писателя» евреи именуются как «жиды», «жидки», «жидовщина» и т.п. Конспирологическая доктрина католического и интеллигентского заговоров дополнялась теорией еврейской тайной экспансией. Евреи скрытый враг России, превращающейся в их руках в гальванизированный труп. Они пьют кровь из организма русского народа, фактически расправились с крестьянством в западных губерниях, разваливают образование, умерщвляют почву, организуют кабаки, спаивая население водкой и пр. Развитие буржуазных отношений в городе и процесс расслоения деревни ни что иное, как попытка еврейства прибрать Россию к рукам, подчинить своей власти. Нет еврея к этому заговору не причастного. Не может быть еврея христианина или атеиста, поскольку в самой природе еврейства заложен Талмуд – освящающий стремление к мировому господству. Конечная цель – низложить другие народы и их эксплуатировать, «напиться нашей кровью и потом». Либералы, не принадлежащие к еврейской национальности, распространяют талмудистскую идеологию. Это категория «жидовствующих», которая все неудачи в истории России сваливает на русские национальные свойства. Но дело не в российском обскурантизме, а в том, что существуют темные силы, внутренний национальный враг, не дающий народу реализовать свои возможности. [40]

Ксенофобия Достоевского распространялась и на его отношение к полякам. Достоевский оспаривал утверждение полонофоба Н.И. Костомарова, что и среди поляков встречаются прекрасные люди. Нет, все поляки враги, предатели, поскольку каждый поляк инстинктивно ненавидит Россию. Поляки представляют собой самых верных слуг и агентов Ватикана, составляя ударную силу клерикального католического заговора против России. Они пребывают в тайном альянсе с турками, занимаются подрывной работой, снабжают западную печать клеветническими корреспонденциями. Цель, преследуемая Польшей — «стать на место России в славянском мире». Достоевский выступает против предоставления возможности польским эмигрантам переезжать на жительство в Россию, поскольку это означало бы пустить в свой лагерь. Писатель декларировал, что Старая независимая Польша никогда не возродится, а будет лишь Новая Польша под властью русского царя. [41] «Россия, защищаясь, взяла Польшу. Если б не взяла она Польшу, то Польша б взяла родовое наше... Польша есть пример политической неспособности жить между славянскими племенами... Да здравствует великорус, но пусть он больше думает о себе». [42]

Другой онтологический враг — турки. Национальная черта турок, а соответственно и их армии – оборона, в противоположность русским склонным к атаке. Турция не имеет какого бы то ни было «правильного и здорового национального организма», никаких «национальных жизненных сил», «это азиатская орда, а не правильное государство», «люди с телами слизняков», «скоты, называемые турецкой нацией», «изверги», «подлая нация», с которой нельзя поступать по-человечески и т.п. Единственным действенным способом борьбы с ними является сила, к примеру, введение смертной казни для турецких военнопленных офицеров. [43]

Шовинистические принципы возводятся в ранг концепции внешне политического курса. Стратегия внешней политики строится в соответствии с геополитическим законом борьбы. «Есть такой политический, а, пожалуй, и естественный закон природы, который состоит в том, что два сильные и ближайшие друг к другу соседа, как бы ни были дружны, всегда кончат желанием истребить один другого и, рано ли, поздно ли, приведут это желание в действие (об этом правиле сильного соседства можно бы было и нам, русским, по более подумать)». [44] Пацифистские идеи провозглашаются заблуждением: «гуманность есть только привычка, плод цивилизации». [45] России следует вооружаться, «если раскуют мечи на орала, то без войны будет лишь кровь и грязь», [46] « нужно надеяться на свой меч, а не на дружбу Европы», [47] развивать технику и содержать армию вдвое больше, чем имеют все наши соседи. [48]

Стереотип представлений о «розовом» гуманистическом христианстве Достоевского не согласуется с его апологией войны: «И многие, толкующие теперь о гуманности, суть лишь торгующие гуманностью. Поверьте, что в некоторых случаях, если не во всех почти (кроме разве войн междоусобных), — война есть процесс, которым именно с наименьшим пролитием крови, с наименьшею скорбию и с наименьшей тратой сил, достигается международное спокойствие и вырабатываются, хоть приблизительно, сколько-нибудь нормальные отношения между нациями… Уж лучше раз извлечь меч, чем страдать без срока. И чем лучше теперешний мир между цивилизованными нациями – войны? Напротив, скорее мир, долгий мир зверит и ожесточает человека, а не война. Долгий мир всегда родит жестокость, трусость и грубый, ожирелый эгоизм, и главное – умственный застой. В долгий мир жиреют лишь одни палачи и эксплуататоры народов». [49]

Главная внешнеполитическая цель России – разрешение в свою пользу Восточного вопроса. Это смысл существования, «русское назначение». «Восточный вопрос есть исконная идея Московского царства», оставить его без разрешения «значит все равно, что сломать и вдребезги разбить всю Россию, а на место ее выдумать что-нибудь новое, но только уже совсем не Россию. Это было бы даже и не революцией, а просто уничтожением». [50] Поэтому война с Турцией есть выражение воли народа, все русское население стремится и желает эту войну. [51]

С воцарения в Константинополе начнется новый период в истории человечества: Россия повергнет предавшую Христа социалистическо-католическую Европу и встанет во главе всего мира. «С Востока и пронесется новое слово миру навстречу грядущему социализму, которое, может вновь спасет европейское человечество. Вот назначение Востока, вот в чем для России заключается Восточный вопрос…. Но для такого назначения России нужен Константинополь, так как он центр восточного мира». [52]

Образ Достоевского – гуманиста есть либеральная мифологема, не коррелирующаяся с конспирологической доктриной писателя. К творческому наследию «Дневника писателя» обращались впоследствии теоретики разных направлений конспирологической мысли. В концепции Достоевского присутствуют элементы теорий религиозного, национального, геополитического и маргинального заговоров.

[1] Достоевский Ф.М. Дневник писателя // ПСС в 30 т. Л., 1980-1984. Т.26. С.169.

[2] Там же. Т.22. С. 113; Т. 23. С. 46; Т. 25. С.67; Т.26. С. 132, 151-152, 169-170.

[3] Там же. Т.21. С.87, 92, 184, 193, 215, 222, 234, 235; Т. 22. С. 84-85; Т.24. С.115, 128; Т.25. С. 6-8, 151; Т.26 С.5,7,9.

[4] Там же. Т.21. С. 237, 245, 246; Т.22. С.84; Т.23. С.60, 63; Т.24. С.76; Т.25. С.153-156.

[5] Там же. Т.26. С.91.

[6] Там же. Т.22. С.121-122, 166; Т.23. С.27; Т.25. С.65-66.

[7] Там же. Т. 21. С. 237, 246; Т. 23. С.62, 108; Т.26. С.13, 17.

[8] Там же. Т.21. С.201, 204; Т.23. С. 93-95; Т.24. С. 272; Т.26. С.88, 89, 222.

[9] Там же. Т.26. С.85, 256.

[10] Там же. Т.21. С.202-203, 244; Т. 22. С.86,87,89; Т. 24. С.70; Т.25. С.125, 155-157; Т. 26. С.88.

[11] Кантор К.М. Два проекта всемирной истории // Вопросы философии. №2. 1990. С. 76.

[12] Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Т.22. С.122.

[13] Там же. Т.26. С.90-91.

[14] Там же. Т.21. С.59; Т.22. С.91; Т.23. С.46-47; Т.26. С.85.

[15] Там же. Т.26. С.132.

[16] Там же. Т.26. С.91.

[17] Там же. Т.24. С.128, 270; Т.25. С.8,151; Т.26. С.243.

[18] Там же. Т.23. С.47.

[19] Писарев Д.И. Борьба за жизнь. «Преступление и наказание» Достоевского // Литературная критика. Т. 3. С.244.

[20] Достоевский Ф.М. Бесы. Собр. соч. в 15 т. т.7. С.216, 232, 329-393.

[21] Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Т.21. С.129, 130; Т.24. С.51-52, 67.

[22] Там же. Т. 21. С.9.

[23] Там же. Т. 22. С.98-99; Т.23. С.43, 122-124; Т.24. С.64; Т.25. С.137.

[24] Карякин Ю.Ф. Достоевский и канун 21 века. М., 1989. С.218.

[25] Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Т.21. С.131, 257, 267; Т.22.С.101; Т.24. С.67,69; Т.25. С.228, 229.

[26] Там же. Т.21. С.258.

[27] Карякин Ю.Ф. Достоевский и канун 21 века. С.222.

[28] Взгляды Л. Гросмана изложены в книге Волгин И.Л Последний год Достоевского. М., 1991 С.201.

[29] Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Т.21. С.125-136.

[30] Там же. Т. 22. С. 101.

[31] Герцен А.И. Собр. соч. в 30 т., Т.9. М., 1957. С.351.

[32] Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Т.6. С.223.

[33] Там же. Т.21. С.266; Т.24. С.67, 69, 81.

[34] Цитата из письма Ф.М. Достоевского Александру II от 19 февр. 1880г. по книге Волгин И.Л Последний год Достоевского. С.112-113.

[35] Милюков П.Н. Разложение славянофильства // Знание – Сила. 1990. №2. С.60-61.

[36] Селезнев Ю. Достоевский. М., 1981. С.111-112.

[37] Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Т.23. С.55.

[38] Там же. Т.21. С.92, 313; Т.23. С.55, 183.

[39] Булгаков С.Н. На пиру богов // Вехи. Из глубины М., 1991. С.316.

[40] Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Т. 21. С.95; Т.23. С.42,44,55,63, 160,183,191; Т.24. С.63,64,73, 77-85,113; Т.26. С.30, 167-168,187.

[41] Там же. Т.21. С.9, 181; Т.22. С.46, 49-50; Т.23. С.48; Т.24. С.120; Т.26. С.56,57,58,59.

[42] Там же. Т.24. С.120.

[43] Там же. Т.23. С.44; Т.24. С.64; Т.25. С.221; Т.26. С.27,29,42,75,79.

[44] Там же. Т.22. С.87.

[45] Там же. Т.24. С.76.

[46] Там же. Т.21. С.270.

[47] Там же. Т.24. С.302.

[48] Там же. Т.21. С.92,270,313; Т.23. С.59; Т.27. С.27.

[49] Там же. Т.25. С.101.

[50] Там же. Т.26. С.30.

[51] Там же. Т.23. С.51,52,69,103; Т.25. С.10,70; Т.26.С.25,30-31.