В.А. Солоухин
ПРИ СВЕТЕ ДНЯ

Может смутить или даже поставить в тупик определение, что Ленин был русским "по культуре". Но кто вам сказал, что Ленин был культурным человеком? Более или менее образованным - да. За плечами российская гимназия и сданные экстерном экзамены за университет. Начитанным - да. Целеустремленным до фанатизма - не возражаем. Но - культурным?

     Первое, что сделал Ленин, переехав вместе со своими сообщниками в Москву, - это уничтожил памятник Александру Второму в Кремле, царю, освободившему Болгарию от турецкого ига, отменившему крепостное право... да и просто так: стоит памятник в центре Москвы и России, историческая, художественная ценность. Одновременно Ленин уничтожил памятник Александру III около Храма Христа Спасителя (сам храм Ильич уничтожить не успел, он был взорван по его заветам в 1931 году), а также памятник генералу Скобелеву, главному русскому генералу. Он стоял напротив теперешнего Моссовета. В Кремле же уничтожены Чудов монастырь вместе с могилами наших предков и Вознесенский монастырь вместе с могилами наших предков. А одна яркая сценка про Владимира Ильича запечатлена в воспоминаниях тогдашнего коменданта Кремля П. Малькова.

     "Вышел Владимир Ильич. Он был весел, шутил. смеялся. Когда я подошел, Ильич приветливо поздоровался со мной, поздравил с праздником (с 1 Мая, конечно, а не с Пасхой), а потом внезапно шутливо погрозил пальцем.

     - Хорошо, батенька, все хорошо, а вот это безобразие так и не убрали. Это уже не хорошо. - И указал на памятник, воздвигнутый на месте убийства Сергея Александровича, великого князя, безвинного человека, убитого подонком Каляевым.

     Вдова Сергея Александровича, Елизавета Федоровна, основала Марфа-Марьинскую обитель, где воспитывала склонных к рукоделию российских девочек-сирот. В июле 18-го года, в дни истребления царской семьи, была в уральском городе Алапаевске живой сброшена в шахту. Ныне прославлена и причислена к лику святых. (А Ильича скоро выбросят из Мавзолея. - В. С.) Я сокрушенно вздохнул.

     - Правильно, - говорю, - Владимир Ильич, не убрал. Не успел, рабочих рук не хватило.

     - Ишь ты, нашел причину! Так, говорите, рабочих рук не хватает? Ну, для этого дела рабочие руки всегда найдутся, хоть сейчас. Как, товарищи? - обратился Ильич к окружающим. Со всех сторон его поддержали дружные голоса.

     - Видите? А вы говорите - рабочих рук нет. Ну-ка, пока есть время до демонстрации, тащите веревки.

     Я мигом сбегал в комендатуру и принес веревки. Владимир Ильич ловко сделал петлю и накинул на памятник. Взялись за нее все, и вскоре памятник был опутан веревками со всех сторон.

     - А ну, дружно! - задорно командовал Владимир Ильич.

     Ленин, Свердлов, Аванесов и сотрудники ВЦИК и Совнаркома впряглись в веревки, налегли, дернули. и памятник рухнул на булыжник.

     - Долой его с глаз, на свалку! - продолжал командовать Владимир Ильич.

     Десятки рук подхватили веревки, и памятник за скользил по булыжнику к Тайницкому саду.

     ...Владимир Ильич, - продолжает комендант Кремля Мальков, - вообще терпеть не мог памятников царям, великим князьям, всяким прославленным при царе генералам (надо ли относить сюда прославившихся при царях Суворова, Кутузова, Багратиона, Нахимова, Минина, Пожарского (князя), Скобелева и др. - В. С.). По предложению Владимира Ильича, - продолжает Мальков, - в 1918 году в Москве были снесены памятники Александру II в Кремле, Александру III возле Храма Христа Спасителя, генералу Скобелеву.. Мы снесем весь этот хлам, заявлял он, и воздвигнем в Москве и других городах Советской России памятники Марксу, Энгельсу, Лаврову, Марату, Робеспьеру".

     А теперь откроем какую-нибудь энциклопедию на букву "В" и посмотрим: "Вандализм, бессмысленное уничтожение культурных и материальных ценностей". Это выписано из Советской энциклопедии, которая, конечно, слегка слукавила, поставив словечко "бессмысленное" и пропустив словечко "исторических". Как будто уничтожение памятников может быть осмысленным. Или как будто памятник, отражающий историю народа, не является ни культурной, ни материальной ценностью. В нашей редакции это звучало бы так: "Вандализм, уничтожение культурных, исторических и материальных ценностей". Так точнее. Значит, человек (или люди), занимающийся уничтожением культурных, исторических и материальных ценностей, занимается вандализмом, и его с полным основанием можно назвать вандалом.

     А теперь зададим еще один вопрос: можно ли вандала назвать культурным человеком и может ли культурный человек заниматься вандализмом? Я думаю, что-нибудь одно: или вандализм, или культура.

     А вот и еще один образчик проявления культуры. Или все-таки вандализма?

     Верный друг, жена и соратница (сообщница) Владимира Ильича была председателем Главполитпросвета. Однажды она подписала "Инструкцию о пересмотре книжного состава библиотек к изъятию контрреволюционной и антихудожественной литературы".

     Тут возникают два вопроса: является ли книга культурной и материальной ценностью и кто и каким образом может определить степень художественности или антихудожественности той или иной книги?

     Известно изречение халифа Омара, когда он приказал сжечь Александрийскую библиотеку - около 700 тысяч рукописных томов древнего мира. Он сказал приблизительно следующее: "Если в этих книгах написано то, что в Коране, то зачем они, когда у нас есть Коран? Если же в этих книгах написано не то, что в Коране, то тем более их нужно уничтожить".

     И кто был халиф Омар: вандал или культурный, просвещенный человек?

     Инструкцией, подписанной Надеждой Константиновной Крупской, верным другом и соратницей Владимира Ильича, предписывалось всем Политпросветам (оказывается, эта мракобесная, варварская, вандалистская акция шла под эгидой просвещения!), Гублитам, ГПУ (!) немедленно развернуть работу по освобождению полок библиотек от "вредной литературы". В "черном" списке по разделу психологии и этики было названо более двадцати авторов, среди них Декарт, Кант, Платон, Спенсер, Шопенгауэр, Соловьев... По этике были запрещены книги двенадцати авторов, среди них - Кропоткина, Ницше и даже Льва Толстого.

     Особенно опасными считались книжные, журнальные и газетные публикации после февраля 1917 года, ратовавшие за конституцию, демократическую республику, гражданские свободы, всеобщее избирательное право, учредительное собрание...

     Изымались книги о религиозном воспитании, о церковно-приходских школах, все дореволюционные хрестоматии, книги "Родная речь", буквари.

     Подлежала уничтожению и художественная литература: 63 книги для взрослых и 61 для детей.

     Однако эта инструкция Н. К. Крупской не была приведена в действие, ибо Наркомпрос посчитал, что список книг, обреченных на изъятие, недостаточно полон. В новом списке значилось уже более двухсот произведений художественной литературы.

     Вся эта директивная писанина сейчас передо мной (в ксерокопиях), как общие указания, так и списки книг и авторов.

     "Изымается литература следующих типов:

     Дальше идет очень важное практическое указание.

     "Так как под эти рубрики можно подвести почти всю старую литературу наших библиотек, то Главполитпросвет вырабатывает примерные списки изымаемой литературы, которые в течение ближайшего времени будут периодически высылаться для того, чтобы места имели более конкретное представление о том, что допустимо в библиотеках и какие пределы следует положить изъятию. Списки эти примерные и потому отнюдь не будут исчерпывать всего, что надо изъять. Поэтому местам надо к делу чистки привлечь лиц, знающих литературу, чтобы они смогли, руководствуясь списками, вычистить и все остальное, что походит на указанные в списках книги".

     Широкие, не правда ли, полномочия.

     Списки "местам" посылались периодически, все их переписать невозможно. К тому же многие имена современному читателю неизвестны. Но все же мелькают и знакомые имена: Аверченко, Амфитеатров, Боккаччо, Вербицкая, Гнедич, Арцыбашев, Дюма (отец), Данилевский, Загоскин, Бор. Зайцев, Крестовский, Лесков ("На ножах", "Некуда", "Обойденные"), Лажечников, Лейкин, Мельников-Печерский, Мережковский, Потапенка, Пшибышевский, Сенкевич, Сологуб, Стерн, Фаррар, Тэффи, Терпигорев, Хаггард, Толстой ("Народные рассказы", "Отец Сергий", "Ходите в свете, пока есть свет" и все религиозные и философские сочинения), Немирович-Данченко Вас. ("Пловца и Щипка", "Вперед", "Рядовой Неручев", "Скобелев", "За далеких братьев", "По воле Божией" и др. рассказы и повести из русско-турецкой войны), Полевой ("Клятва при гробе Господнем").

     Особо составлялись списки детских книг: Авенариус "Сказка о муравье-богатыре", "Сказка о пчелке-мохнатке", "Русские сказки" изд. Клюкина, Лебедев "Великие сердца", "Сильные духом", Лукашевич "Русские народные сказки" в трех выпусках, Сегюр "Волшебные сказки", Федоров-Давыдов "Бабушкины сказки", "Котик, коток, серенький лобок", "Кума-лиса", "Легенды и предания", "Петя-петушок"; Тур "Дети короля Людовика", "Катакомбы", "Мученики Колизея", Шмидт "Мурка, Галя и все другие"; Юрьев "В золотые дни детства"; детские журналы: "В школе и дома", "Доброе утро", "Галчонок", "Задушевное слово" (для младшего и старшего возраста), "Мирок", "Ученик"; Позднякова "Святочные рассказы"; Полмановская "Щелкунчик-попрыгунчик"; Роставская "Звездочки"... Лубочные книжки такого характера, как "Вова Королевич", "Еруслан Лазаревич", "Витязь Новгородский", "Заднепровская ведьма", "Пан Твардовский". Выпуски бульварных романов, как "Гарибальди", "Нат Пинкертон", "Пещера Лейхтвейса", "Тайны германского двора"...

     Книги по истории и исторической беллетристике: "Наследница Византии" (Зорина), "Детство и отрочество первого царя из дома Романовых" (Львов), "За трон Московский" (Ордын-Кострицын), "Царица Ирина" (Петров), "Первые подвижники земли русской" (Фазина), "Бородинская битва", "Слава Севастополя", "1812 год" (Троицкий), "Царь-освободитель Александр II" (Ефимов), "История покорения Сибири", "Забавы царя Алексея Михайловича" (Шарин), "Пугачевец" (Смирнов), "Владыка света и крещение Руси" (Алексеев), "Отечественная война в родной поэзии", "Кирилл и Мефодий - просветители славян", "Грозный царь Иван Васильевич", "Великий князь Ярослав и основание Киево-Печерского монастыря", "Богдан Хмельницкий", "Запорожская старина"...

     По отделу философии, психологии, этике: биографии и сочинения Платона, Декарта, Ницше, Канта, Шопенгауэра, Маха, Спенсера... Жакомсо "Спиритизм в Индии", Аллан Карден "Книга медиумов", Добэ "Мир чудесного", Ленорман "Истолкование снов", Кораблев "О нравственности", Ф. Страхов "Дух и материя", Биттер "Верить или не верить", Друмманд "Высшее благо". Мельников "Думы о счастье". Лапте "История материализма", Слайлос "Долг, характер, самодеятельность"...

     "Московские святыни и памятники", "Ростов Великий" (Титов), "Монастыри России" (Денисов), "Жития святых" (изд. Синодальной типографии), "Киево-Печерский патерик", Тихон Задонский "Сокровище духовное". Толстой "В чем моя вера", Библия, Евангелие, Коран, Талмуд...

     В кипе ксерокопий оказались несколько листов-списков под названием "Литература, подлежащая распространению".

     Выпишу несколько наименований плакатов, брошюр, книг: "Торопись в библиотеку", "Книга поможет тебе", "Всемирный Октябрь", "Уничтожайте вошь", "Без просвещения нет коммунизма", "Грамота - путь к коммунизму", "Советская репка", "Оружием добьем врага", "Береги книгу"... Портреты Ленина, Маркса, Зиновьева, Троцкого, Свердлова.

     У Толстого в "Анне Карениной" читаем о Левине: "В последнее время в Москве и в деревне, убедившись, что в материалистах он не найдет ответа, он перечитал и вновь прочел и Платона, и Спинозу, и Канта, и Шеллинга, и Гегеля, и Шопенгауэра - тех философов, которые не материалистически объясняли жизнь".

     Значит, вот, в поисках ответа на мучившие его вопросы о жизни, русский человек мог в любую минуту обратиться к перечисленным выше и любым другим философам. "Материалисты" же, захватив страну и власть в ней, попросту изъяли все эти книги из библиотек, запретили их издавать и читать. Удобный аргумент в споре с оппонентами и в поисках истины!

     И еще отметим одно обстоятельство. Решение Наркомпроса было сделано задолго до прихода в Германии к власти партии национал-социалистов во главе с Гитлером. И тогда запылали на площадях Берлина костры из книг. Уж как только наша советская пропаганда не измывалась над этими кострами, какими только словами не клеймила организаторов и исполнителей этих костров! И варвары, и вандалы, и дикари, и бандиты, и, конечно, фашисты. Все так. Но, во-первых, повторим, мы опередили их по крайней мере на десять лет. Во-вторых, у нас акция была строго секретной. Еще и сейчас невозможно (когда уж как будто нет и самой советской власти) или почти невозможно достать этот список книг из сотен названий. Одних только художественных произведений более двухсот. Теперь поимеем в виду, что произведение в библиотеке хранилось не в одном экземпляре. Теперь прикиньте число библиотек в стране. Это какие же горы книг - Эверест и Казбек! И все это в строгой тайне, тихо, молчком. А кто заикнется, посетует или, не дай Бог, догадается, что книги изъяты, - только его и видели.

     Фашисты, конечно, фашисты, но они жгли книги помпезно, как бы даже символически, и все эти костры - детская забава по сравнению с одним только решением Наркомпроса в 1923 году.

     ...Когда я дописал эту строку, принесли почту. Как и всегда, несколько писем от читателей. Читательница из города Абакана. Пенсионерка. И это письмо ложится на мои теперешние страницы (хотя и не о книгах оно). Ну, прямо то самое, про что говорят "яичко ко Христову дню". Письмо не самое вопиющее, но тем и ценно...

     "...Только что прочла Вашу повесть "Смех за левым плечом". От переживаний за разрушенное семейное счастье не могу избавиться. Наводят на размышление мысли о том, кто, по какому праву (подчеркнуто автором письма. - В.С.) разрушил веками сложившуюся жизнь людей на селе? Взять хотя бы и В.И.Ленина. Ведь он учился на юриста. Разве он не знал, что насилие против других людей - это противозаконно? Живет семья на селе своим домом. Не воры, не грабители, честные люди. Труженики. Вдруг появляется вождь и заявляет, что так жить нельзя, а надо по-другому. Закабалили всю страну в рабство. Ослепили ложью лозунгов.

     Всем людям испортили коммунисты жизнь. Идеи их утопические, бредовые, придуманы на страдания людям. Я знаю, мне рассказывала мама об одной очень хорошей семье, погубленной революцией. Жили крестьяне, в семье было четыре сына. Старший сын был учителем и уже имел семью и детей. И решил отец отделить старшего сына. Четыре брата быстро построили ему дом. Отец дал ему скотину. Пришли коммунисты, сказали: "Как? У семьи два дома, скотина? Это кулаки". И разорили они дом учителя. Забрали у него дом и скотину. Тогда учитель вырыл себе землянку. Наскребли и купили коровенку, вскопали огородик (ведь четверо детей, как без коровы?) и стали жить. Опять пришли к ним ночью. Собирайся, ты враг народа. Забрали учителя. Жена его от расстройства, от плохих условий жизни в землянке заболела, дети стали болеть, сам сгинул, жена умерла, дети, которые выжили, в детдоме оказались. И звали этого человека Илья Артемьевич. Вот что дала советская власть крестьянину. Мои собственные родители во время коллективизации покинули деревню. Уехали в город Екатеринбург и там долго мыкались, но все же прижились. А я, и мои сестры, и брат уже родились в городе. Но все равно тоска по земле в душе моей живет всегда...

     ...Еще вот хочу вам написать, что все сделано для того, чтобы молодые люди, как вырастают, прямая им дорога открыта в тюрьмы (светлое будущее!). Как это просто! Закрыли фуражные лабазы. Хочешь держать скотинку для себя - иди и укради комбикорма. А мы тебя изловим и - туда. А оттуда года через 3-5 ты без туберкулеза не вернешься. И это не в прошлом где-то, а самая настоящая теперешняя действительность. Как жить, спрашивается, человеку на селе, если в магазинах пусто. Вот к чему привела система запретов. И когда возродится ушедшее от нас прошлое? Не знаю! Наверное, никогда.

     О Ленине написаны и у нас и за рубежом сотни, если не тысячи книг, а вместе с защищенными диссертациями - верные тысячи. Но что интересно - нет ни одной обстоятельной, последовательной биографии "Ильича".

     Впрочем, вот книжка 1938 года. Писал ее Ем. Ярославский, главный, так сказать, безбожник государства (он возглавлял антирелигиозную пропаганду и был разрушителем сотен и тысяч православных храмов, костелов, мечетей). Начать с того, что по заветам и принципам самого Ильича ("Говорить правду - мелкобуржуазный предрассудок...") вся книга пронизана либо прямым, либо косвенным враньем.

     "Он умер после тяжелой болезни, которой заболел от чрезмерной умственной работы, от чрезмерного напряжения всех своих сил. Смерть его была все же неожиданной, потому что за последние недели и дни до этого в здоровье Ленина наступило улучшение, и партия, и все трудящиеся ждали, что Владимир Ильич снова сможет приступить к работе".

     Вот так: два года человек распадается от прогрессивного паралича (о причинах которого поговорим позже), требует у Политбюро (через Сталина) яд, и не исключается, что яд ему все-таки дали, а для "трудящихся" надо написать, что "смерть была неожиданной".

     В те же дни распинался с трибуны Троцкий: "Один маленький лопнувший сосудик в мозгу унес величайшего..." и т.д., одним словом - вранье.

     Емельян продолжает: "...Нет больше Ленина, чье имя окружали такой любовью миллионы рабочих и трудящихся всего мира, чье имя вызывало ужас и страх в сердцах буржуазии".

     Насчет любви рабочих и трудящихся (каких трудящихся? Крестьян, что ли? - В.С.) надо еще подумать: какие трудящиеся и рабочие "окружали любовью"? Те ли крестьяне, которых он почти половину выморил голодом либо потопил в крови во время их, крестьянских, восстаний; те ли рабочие, которых расстреливали из пулеметов в Петрограде, в Ижевске, в Астрахани? Насчет ужаса, пожалуй, правда. Он вызывал ужас, но вовсе не только в сердцах буржуазии. Он вызывал ужас и в сердцах интеллигенции (как мы видели на предыдущих страницах), и в сердцах духовенства, в сердцах городских ремесленников, кустарей (а их были миллионы), ибо это - по Ленину - мелкая буржуазия, и в сердцах крестьян, ибо это - по Ленину - деревенская буржуазия. Но благо ли это, если твое имя вызывает ужас и страх? Гремучая змея вызывает ужас (невинное дитя по сравнению с любым большевиком и чекистом двадцатых годов), бешеная собака вызывает ужас, когда бежит и непредсказуемо кусает всех встречных и поперечных.

     Вообще же диву даешься, читая эту книгу Емельяна Ярославского: либо он только что сам закончил ликбез, либо он всю страну, все ее население, для которого написана эта книга, считал по культуре на уровне ликбеза. Более примитивное, более "букварное" письмо трудно себе представить. Это по стилю. Про мысли я уж не говорю. Кроме безудержного славословия Ленину и Сталину (с одной стороны - не пересолить, не пересластить, книжка-то все же о Ленине, а с другой стороны, писалась она в 1938 году), кроме брани и оскорбительного, голословного охаивания всего российского, государственного, скрепляющего и цементирующего народ, кроме примитивных азбучных и теперь уж смешных революционных истин, там ничего нет. И уж чего там совсем нет, так это биографии Ленина.

     С биографией Ленина вообще сложновато. Общеизвестно, что родился в Симбирске, что окончил симбирскую гимназию. Мало кто обращает внимание на то, что директором гимназии в то время был "постаревший и отяжелевший", по словам Шагинян, Керенский, сынок которого Саша, будущий Александр Федорович, учился в той же гимназии, и, таким образом, мальчики были знакомы, хоть и не могли дружить, ибо Саша Керенский был младше. Но когда он, Александр Федорович, будучи главой Временного правительства, приготовил Россию для передачи ее из рук в руки большевикам, то есть Ленину, то есть Ульянову (Ленину), то он знал, что передает ее однокашнику по симбирской гимназии. Правда, Саша Керенский только еще поступал в гимназию, когда Володя Ульянов ее кончал. Но нет никаких сомнений, что родители Саши и Володи хорошо знали друг друга, если не дружили домами. Именно старший Керенский присудил Володе Ульянову золотую медаль, которая открывала ему дорогу в университет. По некоторым сведениям, директор гимназии дополнительно снабдил выпускника Ульянова еще и письменной рекомендацией. Одним словом, тесен мир.

     Но вообще-то с биографическими подробностями трудно. Ну, всем известно про студенческую сходку в Казанском университете. Написана про это художниками не одна картина. Молодой Ленин во главе студенческой сходки, протестующей против некоторых нововведений, в частности студенческого мундира с высоким воротником и обязанности носить этот мундир аккуратно, застегнутым на все пуговицы. Как говорится, нам бы эти заботы! На одной картине изображена группа студентов, бегущая по лестнице. Впереди - студент Ульянов. Он растрепан, лицо его горит, глаза сверкают, движения бурны и непроизвольны. В полицейском отчете записано про студента Ульянова, что он буйствовал, стремительно мчался, размахивал руками и был красен лицом...

     Мариэтта Сергеевна Шагинян так поясняет эти слова:

     "Внезапное исступление (подчеркнуто мною - В. С.)... юноши было, значит, настолько велико и до того бросалось в глаза, что даже полицейское перо не смогло этого не запечатлеть необычным для себя языком".

     "Но революционная вспышка, - продолжает Мариэтта Сергеевна, - не была в молодом Ильиче случайной и внезапной, вызванной общим волнением студенчества. Корни ее лежат глубоко, и подготовлялась она задолго, так что не с казанской истории Владимир Ильич стал революционером, а казанская история только дала исход накопившемуся в нем душевному протесту".

     Может, и так. Но не исключается, что эта вспышка семнадцатилетнего студента (как задолго она могла подготавливаться? За пять, за десять лет?) была лишь приступом того самого состояния юноши, которым были обеспокоены все домашние и которое еще в самой ранней юности, даже еще и в детстве, выражалось проявлением агрессивных наклонностей.

     Я с самого начала не собирался писать биографической книги о Ленине, нечто вроде серии "ЖЗЛ", но хотелось просто собрать воедино то, что о Ленине передумано, переговорено, что прочитано, что увидено, узнано. Ведь результаты его действий, хоть и скрыты большей частью во рвах и ямах, а также под Эверестами пропагандистской шелухи, все же у нас перед глазами. Не где-нибудь живем, но в той самой стране, под которую ему и его сообщникам удалось подложить бочку с порохом (с динамитом, с пироксилином, с тротилом, с нитроглицерином) и взорвать страну, превратив ее в бесформенные руины.

     Писать биографию я не собирался, но прочитать, если уж дошел черед до этой темы, хотелось. И вот я обнаружил, что последовательной человеческой, житейской биографии Ленина нет.

     С нетерпением открыл многотомную "Лениниану" Мариэтты Сергеевны Шагинян. Немного преувеличено, что многотомная, но все же в подзаголовке обозначено - тетралогия. Четыре части, это немало. В этих четырех частях 640 страниц. Прежде чем читать, повертев ее в руках так и сяк (второе название у тетралогии - "Семья Ульяновых"), я написал письмо заказчику книги, приблизительно следующее:

     "Работа над заказанной Вами книгой о Ленине требует прочтения тетралогии Мариэтты Шагинян. Подобно тому, как Екатерина II наказывала гвардейских офицеров чтением "Телемахиды" Василия Кирилловича Тредиаковского, можно наказывать писателей чтением этой тетралогии. Есть такое понятие - "вредность" производства. За вредность даже дают молоко. Но молока я не пью, предпочитая ему более прозрачные напитки. Поэтому прошу... в размере 10% от условленного вознаграждения..."

     Но приступал я к чтению объемистого труда с интересом. Я ждал подробного описания жизни вождя из вождей, гения из гениев, великана из великанов.

     Сто двадцать семь книжных типографских страниц истрачены на описание обстановки, в которой жили родители, в том числе и Симбирска. Кстати, возвращаясь к самому началу наших записок, к стихотворению Демьяна Бедного, где "На рынке лаялись торговки, жужжа, как мухи на меду", невозможно не обратить внимания на краткое, но выразительное описание симбирского рынка Мариэттой Сергеевной:

     "Рынок забит возами со всякой снедью, битыми индейками и пулярками (думаю, что этого слова никто уж и не знает в современном Ульяновске. - В.С.), балыком, осетриной, кадушками со сметаной и творогом, мешками муки всех сортов помола, корзинами свежих яиц..."

     Описана лекция преподавателя физики Ильи Николаевича Ульянова о молниях и громоотводах, описано знакомство его с Марией Александровной Бланк, описан Нижний Новгород, первые годы брачной жизни Марии Александровны и Ильи Николаевича, и только на 127-й странице родился младенец, будущий Владимир Ильич. Можно было ждать, что теперь-то мы и проследим за ростом, за развитием мальчика, за обстоятельствами и подробностями его детства. Ничуть не бывало. Вероятно, Мариэтту Сергеевну можно извинить. Если эти обстоятельства и подробности неизвестны, не зафиксированы, так сказать, в записках или устных воспоминаниях, то не выдумывать же их, не брать с потолка и не высасывать из пальца.

     Например, известен эпизод из жизни Художественного театра, равно как и Михаила Булгакова. Булгаков написал пьесу "Батум" - о молодом Сталине, о начале его революционной деятельности. Пьеса готовилась к постановке. Труппа поехала в Кутаис и Батум "изучать на месте материал". Однако в Серпухове их догнала телеграмма: "Надобность поездке отпала возвращайтесь Москву". Сталин запретил ставить спектакль, несмотря на то, что пьесу считал хорошей. Позднее стала известна редакция запрета: нельзя такое лицо, как Сталин, делать романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова. Ну, что же, как ни относись к Сталину, но, пожалуй, в его рассуждении был резон.

     Так или иначе, но, сообщив читателям о рождении младенца Володи, Мариэтта Сергеевна оставляет его своим авторским вниманием и на протяжении более чем трехсот страниц рассказывает о чем угодно, только не о детстве будущего Владимира Ильича.

     Тут и проблемы образования в России (ведь Илья Николаевич был учителем), тут и описание первой промышленной выставки в Москве (1872 г.), тут и - неизбежно и, быть может, невольно - стремительность роста, развитие тогдашней России: "Занесите для точности: ровно двадцать лет назад у нас в России было 1126 верст оптического телеграфа и 320 верст электрического. Записали? А теперь в наше время. Год 1872. Сейчас мы имеем: 46709 верст государственных линий при 91 730 проводах и 576 станциях... Вот так", - это разговаривают персонажи.

     "- Здорово растем! В нашем уезде тоже открывается телеграф, - вдруг, неожиданно для всех, поднял голос Вася Шаповалов".

     Однако телеграф телеграфом, рост ростом, но надобно, притомившись экскурсируя по выставке, и поесть. Мариэтта Сергеевна с ее похвальной дотошностью рассказывает, как и что ели на выставке.

     "...рассаживались на скамьях вдоль дубового стола, а хозяин заботливо подкладывал под них малиновые подушки, покуда официанты, одетые "добрыми молодцами", в длинных фартуках, сафьяновых сапожках и сплошь кудрявых русых париках с неимоверными завитушками, широко осклабливая рот в улыбках, вносили и выносили "чары с медом". - Чевкин развернул перед гостями длинный свиток меню... В меню мастер-повар предлагал:

     "Закуски: Балык, свежепросоленная осетрина, провесная белорыбица, свежепросоленные огурцы. Икра зернистая. Икра паюсная. Масло сливочное, редька, сыр.

     - Боже мой! - только и мог сказать про себя Федор Иванович, дочитав длинный список..."

     Описаны в этой части учительские съезды (даже одна большая глава так и называется - "Учительские съезды"). Описаны инспекторские поездки Ильи Николаевича по губернии, его соображения об улучшении школьного дела в России. Введены в повествование многие и многие персонажи, введена даже небольшая романтическая история между неким Чавкиным и некоей Липочкой, и как Чавкни возил ее на извозчике из Москвы в Раменское (четыре часа езды), и много-много всего на четырехстах сорока страницах.

     Вторая часть тетралогии (со стр. 129 по 437) названа "Первая Всероссийская. Роман-хроника" (это о выставке). А герою тетралогии в это время всего два годика. Так что сама заданность второй части исключала участие в ней Володи Ульянова. Что можно написать о двухлетнем ребенке? Можно, но не 310 страниц. Он, конечно, иногда упоминается, но эти упоминания занимают в общей сложности 2-3 странички.

     С тем большим нетерпением взялся я за третью часть эпопеи. Взялся и не поверил своим глазам. Ведь эта часть должна была содержать всю биографию Владимира Ильича от детства до смерти, ибо дальше, в четвертой части, лишь "Уроки Ленина", то есть о том, как Мариэтта Сергеевна вступала в партию в годы войны, рассуждения о том, какими качествами должны обладать агитаторы и пропагандисты, верные ленинцы, коммунисты, большевики.

     Это все гарнир, а основная часть блюда, сам "бифштекс", кровавый "бифштекс", приходился композиционно на третью часть эпопеи. Но, увы, третья часть содержит в себе 16 (шестнадцать) страничек текста и называется - "Билет по истории" с подзаголовком "Эскиз романа". Эскиз, но не сам роман. Много ли можно рассказать на 16 типографских страничках? Правда, сама Мариэтта Сергеевна делает оправдательную оговорку. Вот она:

     "Но как образовалась индивидуальность Ленина, какими внутренними бурями и переживаниями из четвертого ребенка многодетной семьи директора народных училищ Ульянова вырос на все века и народы гений революции, совершенный по своей цельности и типичности характер большевика?

     ...И как раз для этого периода ленинской биографии меньше всего сохранилось воспоминаний и материалов... По-видимому, переломные годы Ильича, когда из мальчика формировался будущий человек, прошли во многом не замеченными ни для товарищей, ни для школьной среды".

     Первым, наиболее "замеченным" и серьезным событием в жизни В. И. была, конечно, сибирская ссылка на три года. Но и об этой ссылке до удивления мало написано по одной, как мне сдается, причине: уж очень она была благополучна. Не на что пожаловаться, не за что бросить проклятие в лицо царскому правительству, не за что даже уязвить местные губернские, уездные и волостные власти. Но взглянем сначала на предыдущие события.

     В марте 1895 года Ленин получает паспорт для выезда за границу. Этот паспорт выхлопотала ему в Петербурге Мария Александровна, мать. Вообще надо заметить, что очень многое для сына выхлопатывала она. Скажем, возможность сдать в Петербургском университете экзамены экстерном. Скажем, ехать в ссылку не по этапу, а вольно, свободно, на свои деньги. Скажем, во время поездки в Сибирь останавливаться и задерживаться то в одном городе, то в другом... Видимо, хорошими связями обладала Мария Александровна, но, скорее, быстро находила общий язык с людьми, быстро находила нужных людей в самых разных инстанциях.

     Советские источники не скрывают, что Ленин поехал за границу для установления связей с группой "Освобождение труда" и для чтения марксистских книг, которые он, и правда, конспектирует. Он посещает Зальцбург в Австрии, Женеву, Цюрих, Париж, встречается с семьей Шухта, Плехановым, Аксельроде, Лафаргом, то есть - на революционном языке - устанавливает связи, а на обычном, человеческом - плетет нити заговора. В то же время в Швейцарии он лечится (а вернее всего, консультируется) в одном из санаториев. Со здоровьем у него явно не все в порядке, и, конечно, не грипп, не насморк. Ведь к 23 годам он уже совершенно лыс. Недаром потом будут говорить, что трехлетнее пребывание в Шушенском сильно укрепило его здоровье.

     В Петербург из-за границы Ленин возвратился не только со связями, но, очевидно, и с деньгами. В Петербурге он начинает выпускать листовки, газету "Рабочее дело", налаживает связь с петербургской марксистской группой, печатает свою брошюру о штрафах и, наконец, становится во главе "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". И тут его арестовывают, чтобы потом, через некоторое время, сослать на три года в большое и богатое сибирское село Шушенское.

     Но сначала задумаемся над словами: "Освобождение рабочего класса". Казалось бы, какое дело интеллигентам с космополитическими наклонностями - Марксу, Энгельсу, Плеханову, Аксельроде, Ульянову - до рабочего класса? И от чего этот класс нужно освобождать? От труда (группа "Освобождение труда")? И хотят ли сами рабочие, чтобы их от труда освободили? Мала зарплата? Штрафы? Но тогда надо было бы создавать группы "улучшения жизни рабочих", а не освобождения их от труда. Ведь если их освободить от труда, то они уже перестанут быть рабочими, а на их место у машин, станков, в шахтах встанут другие люди, которые тоже будут называться рабочими. Сделать их труд свободным? Но это же фикция. Рабочих ведь не держат в лагерях, за колючей проволокой. Их держит на заводах и фабриках, в шахтах и на паровозах необходимость зарабатывать деньги. Но эта необходимость существует и теперь. Забегая вперед, скажем (а скоро, через определенное количество страниц, и докажем), что Ленин, придя к власти, теоретически обосновал и практически осуществил необходимость и неизбежность принудительного труда для рабочего класса, а заодно и всего населения страны.

     Им, марксистам, для того, чтобы завоевать какую-либо страну и править в ней, необходимо было народ (тот или иной народ) подразделить на классы. Классовая теория марксизма. В то время как народ - это цельный, исторически сложившийся организм. А подразделив народ на классы, можно натравить один класс на другой. Пусть они борются друг с другом и уничтожают друг друга. А выиграют марксисты. Классовая теория - это ключик к любой стране и к любому народу. А наиболее подходящий класс, с которого надо начинать, есть, правда, рабочий класс. Во-первых, рабочие механически уже объединены. Ищи там крестьян по разным деревням, а интеллигентов по их домам, а ремесленников-одиночек по их мастерским. Рабочие же каждый день собираются в одно место в количестве многих тысяч человек. Легко агитировать, легко спровоцировать их выйти с флагами. Во-вторых, крестьянин привязан к своей земле, к своему хозяйству, ремесленник - к своему "делу", рабочий же не привязан ни к чему, кроме рабочего места, которое легче сменить на другое, нежели хозяйство или мастерскую. Отсюда и формула Маркса: "Рабочим нечего терять, кроме своих цепей". Более того, Маркс выкинул формулу, лозунг: "Пролетариат не имеет отечества". Действительно, из всех слоев населения той или иной страны пролетариат (будем рабочих называть по-марксистски) наименее обременен национальным самосознанием. Во всяком случае, пролетариату легче, чем какому-либо другому слою населения, заморочить голову, распропагандировать его. Отсюда марксистский лозунг: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Соединяйтесь поверх своих народов и поверх своих правительств. То есть сокрушая свои правительства и размывая свои народы.

     "Союз борьбы за освобождение рабочего класса". В Петербурге (!), в России (!!), где рабочих было 3 процента от общего населения. Но Ленину нужна была организация и нужна была для этой организации благовидная вывеска. Ведь это его формула: "Сила... авангарда в 10, в 100 раз и более велика, чем его численность". Возможно ли это? Может ли сила сотни превышать силу тысячи?

     Может и превышает, когда сотня организована (подчеркнуто Лениным. - В.С.). Организация удесятеряет силы.

     Это тот же принцип, по которому мафия из 3-4 десятков человек терроризирует и держит в руках целый город или его большую часть.

     Да, им нужна была организация. Они понимали, что как организованная сотня сильнее тысячи, так организованные десять человек сильнее сотни, той же тысячи, а несколько тысяч могут оказаться сильнее неорганизованных миллионов. И не могли же они свою заговорщицкую организацию назвать как-нибудь: "Союз борьбы с Российской империей", "Союз борьбы с самодержавием", "Союз по завоеванию и сокрушению России". Лучше звучит: "Союз борьбы за освобождение рабочего класса".

     Такой "союз" был создан, а его создатель арестован и на три года сослан в богатое сибирское село Шушенское. Приговор о высылке утвержден (везде будем иметь в виду новый стиль) 10 февраля 1897 года. Но сам Ленин еще в тюрьме. Мария Александровна хлопочет, и 24 февраля Ульянов получает разрешение ехать в ссылку не по этапу, а за свой счет по проходному свидетельству.

     26 февраля его выпускают из тюрьмы и разрешают пробыть в Петербурге до 1 марта. Он немедленно собирает совещание петербургского "Союза борьбы", где спорит с экстремистских позиций с некоторыми более молодыми членами союза, обвиняя их в оппортунизме, то есть в относительной мягкости по отношению к существующему строю, а затем фотографируется с некоторыми заговорщиками, которым, как и ему самому, предстоит ссылка. Это Ванеев, Запорожец, Кржижановский, Малченко, Мартов (Цедербаум) и Старков.

     Подумайте только все вы, кому внушили представление о чудовищной жестокости царского режима. Представьте себе, что в тридцатые годы, а тем более в двадцатые, т. е. в годы ленинской диктатуры, обнаружен заговор, антиправительственный кружок и арестовывают организатора этого кружка...

     Во-первых, мы имеем конкретный пример: "дело Таганцева", по которому расстрелян русский поэт Николай Гумилев, а уж сам Таганцев в первую очередь. Только бы всех этих Ванеевых, Кржижановских, Мартовых и видели. Да и в более поздние наши, уже застойные времена арестовали бы какого-нибудь диссидента, "правозащитника" и сослали бы его... не знаю уж куда. И вот он едет себе не торопясь. Останавливается в Москве у мамаши, живет здесь два лишних дня сверх разрешенных. Приехав в Красноярск, встречается с такими же, как и он, политическими ссыльными Бабушкиным, Красиковым и другими, живет в Красноярске около двух месяцев. В прошении на имя иркутского генерал-губернатора задержаться в Красноярске он ссылается на слабость здоровья, свободно переписывается с матерью и сестрами, много занимается в частной библиотеке купца Юдина. (Интересно, что стало с этим купцом, с его домом и с его уникальной библиотекой после 1917 года? Положим, "в бывшем доме купца Юдина в Красноярске, где размещалась (?) огромная библиотека этого книголюба, разрешавшего ссыльному Ульянову пользоваться своими сокровищами, также создан музей" (Путеводитель). Ну а если бы не было этого обстоятельства? А дома и сокровища других красноярских, и минусинских, и всех российских купцов? Да и то подозреваю, что сначала дом разорили, хозяев уничтожили, а потом уж в 30-е годы спохватились устроить музей. Не случайно в путеводителе написано в прошедшем времени "где размещалась огромная библиотека").

     И вот еще маленький штрих. И тоже на совести нашего персонажа Владимира Ильича. Не сам, не сам он разорял красноярское кладбище, но он создал атмосферу, "климат" на всю страну. Пишет в "Литературной газете" О. П. Аржаных:

     "На Троицком кладбище в Красноярске, существующем с первой половины XIX века, нашли свой последний приют многие замечательные наши земляки, немало потрудившиеся на благо родного города. Ныне, увы, их могилы в запустении и разоре...

     Уже ведутся работы по реставрации памятника знаменитому библиофилу Юдину, начат учет мемориальной культуры (надгробий. - В.С.). На текущий год намечается восстановление кладбищенской ограды и нескольких особо примечательных надгробий". Вот так-то.

     О Шушенском Владимир Ильич напишет в письме к М.И. Ульяновой: "Это - большое село (более 1.5 тысяч жителей), с волостным управлением, квартирой земского заседателя, школой... Лежит оно на правом берегу Енисея в 56 верстах к югу от Минусинска. Так как есть волостное правление, то почта будет ходить, значит, довольно правильно".

     В Шушенское В. И. поехал, когда открылась навигация по Енисею, на пароходе "Св. Николай". Говорят, пароход этот цел до сих пор и даже сохранилось на нем меню обедов. Прочитать бы.

     У нас есть возможность прикинуть, хоть и приблизительно, размеры села. Может быть, читатели не забыли еще письмо крестьянина из большого богатого сибирского села Сивкова, разоренного советской властью. Я, вводя это письмо в книгу, опустил тогда подробный подворный перечень, а теперь скажу, что в Сивкове было 813 жителей и 214 домов. Значит, если в Шушенском более полутора тысяч жителей, то и домов соответственно тоже в два раза больше, то есть около пятисот домов. Действительно, большое село.

     Сначала Владимир Ильич поселился в доме А. Д. Зырянова. "Зырянов был зажиточным крестьянином, держал постояльцев. Места было достаточно и в доме, и во флигеле". (Путеводитель "Шушенское".)

     Потом Владимир Ильич, женившись на Надежде Константиновне, переселился в более просторный дом Петровых. "Муж Петровой вел доходную торговлю зерном, позволявшую ему иметь большой, городского типа дом с высокими окнами и двумя входами" (там же).

     Интересно, как пережили бы Зыряновы и Петровы 1929 год, доживи они до этого времени. А они, конечно, не были самыми зажиточными жителями Шушенского.

     В селе, как написано в путеводителе, насчитывалось 33 двора, хозяева которых вынуждены были работать по найму у своих более зажиточных односельчан. 33 двора из 500.

     "Говорил Ильич по этому поводу, - вспоминала Н.К.Крупская, - о беспощадной жестокости мелкого собственника (Зырянова и Петрова?), о беспощадной эксплуатации им батраков".

     Да полно, так ли! Наготове обкатанные словечки: "мелкий собственник", "батрак", "беспощадная эксплуатация", "беспощадная жестокость". А ведь в жизни все это выглядело по-другому. Работали, получали деньги. Надеюсь, что деньги, а не пустые голые трудодни. А жестокая мелкая собственница Петрова выделила жильцам в своем огороде несколько грядок. "В огороде выросла у нас всякая всячина - огурцы, морковь, свекла, тыква, - вспоминала Н.К.Крупская, - очень я гордилась своим огородом" (там же).

     Не знаю, как было с Шушенским в 1929 году. Может, из-за того, что некогда жил тут Ленин, менее свирепо прошелся по нему чугунный каток коллективизации, но едва ли. И очень наглядно, что политика советской власти состояла не в том, чтобы 33 крестьянских дома поднять до уровня 477 зажиточных хозяйств, а чтобы 477 низвести до уровня бедноты.

     Когда листаешь путеводитель, сознание выхватывает то одну, то несколько фраз о селе. В течение всего XIX столетия в хлебородный Минусинский уезд на постоянное жительство переселялись крестьяне из центральных областей России. Они принесли с собой в Сибирь приверженность обычаям, традициям и старым строительным приемам... На главной улице Шушенского не редкостью был большой дом-крестовик ("крестовая изба")... Такие дома принадлежали зажиточным крестьянам.

    Значит, вот. Крестовые избы были не редкостью и принадлежали зажиточным крестьянам. Но это, оказывается, не предел.

     "Дома торгующих крестьян и купцов чаще всего тяготели к городской планировке и отделке. Наружный облик разнохарактерных домов "крепких хозяев", торгующих крестьян, купцов имеет, однако, и много общего. Срубы, сложенные из мощных "полубревен" лиственницы, придавали местным избам и амбарам своеобразный колорит... На столярные изделия использовался главным образом красивый мягкий кедр. На кровельный тес шла пихта - долговечный, прочный материал.

     Хозяйственные и жилые строения, как правило, не объединяются под одной кровлей. Это связано с большим разнообразием надворных сараев, амбаров, навесов... Выделялись двухэтажные амбары, принадлежавшие местным скупщикам зерна (например, на усадьбе Петровых). Фасады зданий, оконные наличники, карнизы украшались резьбой. Встречаются и накладные детали в виде розеток и горизонтально расположенных композиций, напоминающих стилизованные листья папоротника. Орнаментовка ворот имела в местном крестьянском зодчестве большое значение. Оригинальные по замыслу и исполнению ворота заметно украшали общий вид улицы...

     Крестьяне Шушенского были земледельцами, многие имели скот. Кроме того, они занимались охотой, рыболовством и разведением пчел... Такой хозяин мог владеть 3-4 лошадьми и несколькими головами крупного рогатого скота, получать дополнительный доход от рыболовства..."

     Одним словом, благополучное, красивое сибирское село, каких было по Сибири сотни, если не тысячи. На примере Сивкова мы видели, что села эти все разорены, обезлюдели, земля перестала рожать, истощена, испорчена химией. Жители разъехались, расползлись, а те, что уцелели, бедны, вялы, безынициативны, как пчелы в больном, погибающем улье.

 
     А Шушенское? О, в Шушенское я каждому рекомендую поехать, пока не поздно. Я там был. Там оставили от села одну небольшую часть или, может быть, скомбинировали эту часть села из разных домов Шушенского по замыслу: три дома победнее, три дома середняцкие, два дома зажиточных крестьян, да одна усадьба богатого торговца. Восстановлены сельская лавка, волостное управление и примыкающий к нему острог. Не то, чтобы тюрьма, но - каталажка. Поместить временно провинившегося человека, драчуна, пьяницу или неизвестного бродягу, беглого какого-нибудь.

     Весь этот "комплекс" с широкой зеленой и чистой улицей обнесен забором из металлической сетки - заповедник. А вокруг - современная жизнь. Цементно-стеклянное строительство шестого, седьмого сорта. Кинотеатр "Искра", турбаза "Турист", "Библиотека", "Дом торговли" с пустыми прилавками, автовокзал, жилые унылые двух-трехэтажные коробки да еще безвкусно-помпезные Дом культуры, Дом Советов.

     После всей современной мерзости, входя в заповедную зону, вы понимаете, что оказались в оазисе совершенно иной жизни, иной действительности. Вернее, не жизни, конечно, никакой жизни там нет, а есть только муляж. Но все же сохранен кусочек настоящего сибирского села, настоящей России, и если посетитель не совсем еще оболванен и умерщвлен пропагандой, то у него невольно зарождается в сердце боль, а в голове мысль: зачем же было уничтожать этот крепкий, здоровый, красивый мир России? И разве это не курьез, что этот уголок российской крестьянской действительности уцелел благодаря тому, что в этом уголке прожил три года, как сыр в масле катаясь, главный разрушитель России, всех ее укладов, всех ее традиций, всего ее образа жизни, всего ее внешнего облика.

     Ну, сыр не сыр, в масле не в масле, но ему давали одного барана на месяц и восемь рублей денег. Корова тогда в Сибири стоила 5 рублей (для сравнения с ежемесячным бараном напомню, что рабочие в промышленных городах, даже сталевары и шахтеры, получают теперь по талонам на месяц 400 граммов колбасы. Мне запомнились эти четыреста граммов потому, что во время встречи рабочих с Горбачевым сталевар говорил: "Я же сталевар, я эти четыреста граммов за один раз съем, а вы мне их на месяц... А в Болгарии, слышал я, которая тоже около сорока лет шла по ленинскому пути, дают по талонам на месяц 400 граммов брынзы"). Так что целая овца, да еще 8 рублей (при цене 5 рублей за корову)... чем же это не сыр в масле? Да при полном изобилии продуктов в тогдашней России... Пельмени в Сибири мешками стояли на морозе, заготовленные на всю зиму. Русское масло (топленое, цвета чистого золота, про которое мы уж совсем забыли) стояло кадками. Сиговые рыбы хариус да ленок малосолили в чанах.

     Кроме того, плюс к этой ежемесячной овце (да еще надо проверить по источникам, точит меня сомнение, где-то когда-то запало - не еженедельная ли это была овца?), плюс к ней охотничье ружьецо. Ведь именно там и тогда произошел знаменательный эпизод с зайцами, записанный потом Надеждой Константиновной в воспоминаниях. Эпизод этот для меня несомненен как приступ и вспышка той таящейся в человеке болезненной, патологической агрессивности, которая, как помнит читатель, проявлялась и раньше. А проявление ее в недалеком будущем обагрит горячей, тяжелой соленой волной крови всю российскую землю.

     "Его жена в своих воспоминаниях о нем рассказывает, как однажды в Шушенском он охотился на зайцев. Была осень, пора, предшествующая ледоставу. По реке шла шуга - ледяное крошево, готовое вот-вот превратиться в броню. На маленьком островке спасались застигнутые ледоставом зайцы. (Как тут не вспомнить русскому человеку про деда Мазая! - В.С.) Владимир Ильич сумел добраться в лодке до островка и прикладом ружья набил столько зайцев, что лодка осела под тяжестью тушек. Надежда Константиновна рассказывает об охотничьем подвиге антипода некрасовского деда Мазая с завидным благодушием. Способность испытывать охотничье удовлетворение от убийства попавших в естественную западню зверьков для Ленина характерный штришок". (Выписано из книги Доры Штурман "В. И. Ленин: ИМКА-пресс. Париж. 1989, стр. 61.)

     В государстве, созданном шушенским ссыльным в 1917 году, ссылка почти не практиковалась: лагеря и расстрелы. А уж если ссылали, то целыми народами - чего мелочиться! А уж если в редких случаях ссылали отдельного человека (чаще всего после отсидки в лагере, если остался жив, давали несколько лет ссылки), то ссыльный должен был ежедневно отмечаться в комендатуре. Конечно, ни о какой овце, ни о каком денежном пособии, на которое можно купить полторы коровы, не могло быть и речи.

     Ленин и Крупская были свободны в своих передвижениях, по крайней мере в пределах Минусинского уезда. Читаем в путеводителе: "...Иногда Владимир Ильич охотно ездил повидаться с товарищами в другое село верст за 50, за 100 или встречался с ними в Шуше".

     "...в разных селах и деревнях Минусинского уезда жили 27 ссыльных социал-демократов... В.И. Ленин наладил с ними обширную переписку, установил связи с социал-демократическими группами России и Западной Европы. Помимо переписки, ссыльным... удавалось встречаться друг с другом. Владимир Ильич ... добивался разрешения на поездку к товарищам. Многие ссыльные сумели хоть раз побывать в Шушенском.

     "Большими праздниками были для нас съезды всех или большинства социал-демократов Минусинского уезда вместе с Владимиром Ильичем Ульяновым", - вспоминал П.Н. Лепешинский.

     В. И. Ленин стремился объединить вокруг себя как можно больше единомышленников (заговорщиков - В. С.). Вместе с ними предстояло осуществить то, что тогда было самым важным в деле подготовки революции - создание в России марксистской партии нового типа. Владимир Ильич во время ссылки подготавливал революционных социал-демократов (заговорщиков. - В. С.) к решению именно этой задачи. Ленин из Шушенского ведет большую, оживленную переписка с родными и другими заговорщиками. Он получает по почте огромное количество книг. Россию Ленин не любил. Находясь в Шушенском, он мечтает не о своем родном городе Симбирске, не о Казани, где учился, не о Петербурге или Москве, не о Волге, на которой стоит Симбирск. Его пристрастия недвусмысленны.

     "Получили мы, Маняша, твое письмо и были ему очень рады. Взялись сейчас за карты и начали разглядывать, где это - черт побери - находится Брюссель. Определили и стали размышлять: рукой подать до Лондона, и до Парижа, и до Германии, в самом, почитай, центре Европы... Да, завидую тебе. (Кстати сказать: братец в ссылке по политической части, а сестра между тем "выездная", разъезжает себе по Брюсселям.) Я в первое время своей ссылки решил даже не брать в руки карт... Европы: такая, бывало, горечь возьмет, когда развернешь эти карты и начнешь рассматривать на них разные черные точки. Ну, а теперь ничего, обтерпелся и разглядываю карты более спокойно; начинаем даже нередко мечтать, в какую бы из этих "точек" интересно было бы попасть впоследствии..."

     Поэтому вполне естественно, что после ссылки Владимир Ильич, заглянув по дороге в Уфу, где встретился с такими же, как он, заговорщиками, чтобы обсудить дальнейшую подрывную работу против Российского государства, съездил в Псков, где жили его сообщники Стопани, Лепешинский, Радченко, побывал в Москве, в Подольске, где жили тогда его мать Мария Александровна и сестра Анна Ильинична, и уехал в эмиграцию, а конкретно в Швейцарию. Законы европейских государств не преследовали русских революционеров. Можно было свободно издавать газеты и книги, направленные против русского царя, против России. Он нигде не работал, не служил. Мы не знаем, за счет чего пополнялась его революционная касса, хотя кое-что потом стало известно. Молодой грузинский экстремист по кличке Коба (революционеры все, как урки или мафиози, имели клички) ограбил не то банк, не то почту, не то почтовый дилижанс, перевозивший деньги, и переправил эти деньги в Швейцарию. Ленин потом долго добивался, просил своих друзей узнать фамилию этого Кабы. Это был Джугашвили... Русские дураки вроде Морозова и Горького тоже благотворительно пополняли партийную кассу большевиков. Но, конечно, это были не главные деньги. Главные деньги большевики хранили в тайне. В Америке, в Европе, в Швейцарии хватает денег на самые разные цели. Как бы то ни было, Ленин, кроме самого короткого времени, после получения университетского диплома, когда он был судебным заседателем, нигде, никогда, никем не работал.