Глава первая

Эпизод первый

В первых числах марта 1917 года Ташкент ликовал. Ликовал и восстановившийся после болезни Николай Константинович. Он словно ожил, но никак не выражал себя в роли фрондёра или революционера-бунтаря. Собственно таковым в Ташкенте его никто и не считал. Что он, представитель Дома Романовых, испытывал, наблюдая за происходящим? Несомненно, удовлетворение в связи с собственным избавлением от унизительных ограничений и опеки. И конечно задавался вопросом: каким путём будет происходить трансформация государственного строя России? И будет ли этот процесс мирным?

Был ли публично активен Николай Константинович в те революционные весенние дни 1917 года? Газеты об этом ничего не писали. В известных воспоминаниях генерал-губернатора Туркестанского края А.Н. Куропаткина о тревожной ташкентской весне 1917 года великий князь Николай Константинович не упоминается. И выглядит это странно. Ведь он для ташкентцев не только олицетворение Императорского Дома Романовых, но и сосланная в Туркестанскую ссылку их жертва. И уж кому как не ему, А.Н. Куропаткину, запомнился бы ликующий изгой в событиях, происходивших в Ташкенте в марте 1917 года.

Фрагмент из дневника Куропаткина: «Вчера при особо торжественной обстановке объявил войскам и подтвердил начальствующим лицам, отданное 3 марта приказание во всем повиноваться новому правительству... Городской голова Маллицкий после небольшой речи, где он, между прочим, назвал бывшее правительство изменниками, провозгласил здравницу за моё здоровье».


Старик Куропаткин, он не записывал в дневник того, чему не был свидетелем. А не был он свидетелем звучавших с ташкентских трибун восторженных речей Николая Константиновича.

Через несколько лет это «нереволюционное» поведение великого князя нужно было исправить, что и сделали советские идеологи. Условия для этого были созданы – большинство документальных свидетельств о созидательных и благотворительных деяниях вели- кого князя в Туркестанском крае были замурованы в архивы. Следом канули воспоминания тех, кто мог дать полноценные характеристики великому князю, в том числе и о том, что он испытывал в мартовские дни 1917 года. Оставшееся в виде небольшого числа официальных документов, писем и т.д., разошлось по закрытым государственным архивам СССР.

После обрушения СССР великий князь Николай Константинович некоторыми российскими и узбекистанскими писателями и краеведами был представлен неискушённым постсоветским читателям в образе бабника-многоженца, кутилы-пьяницы и идиота-затейника. Периодически этот портрет дополнялся некоторыми биографическими фактами, игнорировать которые было невозможно. Речь идёт о его туркестанских деяниях в сфере предпринимательства, благотворительности, коллекционирования редких книг и произведений искусства.

Эпизод второй

Кроме дневниковых воспоминаний Куропаткина существуют ещё несколько документов, позволяющих сделать вывод о том, что в современном описании происходившего с великим князем Николаем Константиновичем в 1917 году является фальсификацией, а что правдой. Хранятся эти документы в архивных фондах Республики Узбекистан и Российской Федерации. В частности, в одном из фондов ЦГА РУз хранится «Вестник Временного правительства» No 8 (54), от 14 (27) марта 1917 года. На его страницах иллюстрируется хроника событий, происходивших в городе Ташкенте весной 1917 года. Упоминаний об участии в них великого князя нет. Не упоминается не присягнувший Временному правительству Николай Константинович в номере «Вестника» в перечне великих князей Романовых, телеграфировавших 9-го, 11-го, и 12-го марта 1917 года Министру Временного правительства князю Львову.

Не упоминается великий князь Николай Константинович и в перечне присягнувших Временному правительству, опубликованном в «Сборнике Указов и Постановлений Временного правительства» и «Всеобщем календаре на 1918 год».