ВОИН ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ

 

Мне трудно писать об отце. Я с ним почти не жил. Даже с роддома нас забирала бабушка – отец в это время служил далеко от дома. И в годы военного лихолетья, когда полицаи из Волынского сичевого куреня расстреляли мою юную маму, мать и отца мне заменяла бабушка – Евгения Львовна Вербицкая-Кулешова. Сразу после освобождения Чернигова мы, сo вторым дедом Николаем Савенко, сбежали в далёкое Гущинское лесничество на Винничине. Только в 1948, после  гибели деда, отец забрал меня к себе в Чернигов. Но прожил я с ним только 3 года. В 1951 арестовали моего дядю Евгения Вербицкого, написавшего роман о трёх харьковских окружениях. Теперь уже отец от украинского МГБ  удрал в Россию, я же сбежал от него к бабушке. Она, а не отец воспитала меня, вывела в люди. Вновь с отцом я встретился уже в 1992. Бывал у него в Днепропетровске, когда его ещё не выбросили на пенсию. Был, и когда его сделали нищим украинским пенсионером. Последний раз я был у отца, уже почётного гражданина Армавира, в  2001 – возил своего младшего сына. Вот о воспоминаниях отца, записанных  моим сыном Андреем, и поведаю Вам.

 

 

 

ДЕТСТВО

 

Родился Василий Сиротенко 9 ноября 1915 в селе Стрижевка под Любаром на Житомирщине. Отец его добровольцем пошёл в армию, имел георгиевский крест за отвагу. За эту награду семье ежемесячно выплачивали по 3 рубля серебром. Как и все, вернулся домой в 1917. Службой у белых, красных и зелёных – Бог миловал. Когда Васе исполнилось 7 лет, отдал его в Стрижевскую начальную школу, которую содержал бывший помещик Фарович. Дополнительно оплатил обучение идишу и ивриту, чтобы его, украинца, не обманывали торговцы-евреи, монополизировавшие местные базары. Самого его крестьяне, как грамотного, выбрали в сельсовет. После окончания начальной школы отец послал Васю в Любарскую семилетку, заставил вступить в комсомол. Тут как раз началась кампания за ликвидацию безграмотности, и Вася по комсомольской путёвке стал обучать грамоте односельчан. Я сам видел истлевшую справку, в которой говорилось, что за период с 1.09.29 по 30.06.31 он ликвидировал неграмотность у 20 крестьян. За уроки в те времена ему ничего не платили, зато выписали лампу «Летучая мышь» и обеспечивали керосином. За те курсы ликбеза он по комсомольской путёвке попал на месячные учительские курсы в Бердичевское педучилище. Там  учился 12 часов в день. По окончанию курсов подписали на полные собрания сочинений Ленина и Маркса с Энгельсом, присвоили звание народного учителя и послали преподавать в соседнее село Пышки. Зарплаты в то время ему не платили. Выдавали аванс по 30 рублей, на которые отец покупал сала и требухи. Отец коптил сало, мать пекла пироги с фасолью и требухой и каждые выходные Вася 27 километров топал в Стрижевку за продовольствием. Жилья ему не предоставили, поочерёдно ночевал у учеников.

 

Весною вызвали в сельсовет и сказали, что каждый учитель должен принести в семенной фонд колхоза пуд пшеницы. Потащился Вася с этим к отцу в Стрижевку. Тот на последние деньги купил тот пуд семенной пшеницы. Когда же кончился учебный год, Васе зарплаты так и не заплатили. Кроме тех авансов так ничего и не получил. Обиженный, бросил школу  и поехал поступать в Киевский университет.

 

СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ

 

Экзаменационную комиссию возглавлял сам Николай Зеров. Хотя Вася и сдал литературу и язык на отлично, но о политэкономии и экономической географии понятия не имел, и завалил эти экзамены. Зеров посоветовал подать документы на рабфак, после которого он сможет поступить в университет. Оставив у него заявление на рабфак, Вася вернулся домой. Неподалеку от Стрижевки в селе Шанцах реорганизовали в восьмилетку семилетнюю школу. Вася договорился с директором, что будет преподавать в 6-м и одновременно учиться в 8-м классе. Увы, проработал так только 3 месяца. Районо приказало вернуться в Пышки. Зарплату там опять отказались платить, даже ночевать у учеников запретили. Отказался Вася работать на таких условиях, устроился в школу возле Стрижевки. Опять через месяц районо его уволило. Устроился начальником районного архива. Но через месяц райком комсомола уволил как дезертира трудового фронта. И тут, как Божье избавленье, пришёл вызов на учёбу в рабфак, который располагался тогда в Шполе. Поехал на учёбу. Добирался поездом с пересадками, больше суток. В дороге обокрали, остался, в чём был. К счастью, все 8  соучеников были такими же нищими бедолагами. Это был 1932 год. Год беспощадной войны партии с крестьянами-единоличниками. Крестьяне почти ничего не сеяли. Всё равно ведь активисты-комбедовцы забирали урожай до зёрнышка. В тот год Вася впервые увидел трупы на улицах…

 

Самого его голод не коснулся. Студенты-рабфаковцы подрабатывали на прополке и уборке свеклы. За день работы кормили обедом «от пуза» и давали двухкилограммовую буханку хлеба на восьмерых, а ещё разрешали уносить в карманах по 2 корня свеклы, которые потом запекали и ели, как лакомство... Устроился Вася и собкором в районную газету. Напечатал несколько статей о жизни колхозников. Увы, тогда, как и нынче, гонорар районки собкорам не платили. Наконец Васе подфартило. Тогда колхозникам зарплаты не давали, но, в зависимости от выработанных трудодней, выписывали аванс мукой, зерном и сахаром. Всё это надо было разносить по ведомостям, а грамотных людей в колхозах  почти не было. Вот Васе и предложили за каждую такую разноску 1,5 трудодня. Так за лето он заработал целых 150 трудодней. Когда после окончания рабфака он привёз отцу целую подводу пшеницы, радость и гордость в семье были беспримерными! Отец пробил ему хлебное и почётное место секретаря сельсовета, но Вася предпочёл поступать в университет. Николая Зерова уже скосили первые репрессии. Ректором университета был Левин. Вася не боялся экзаменов, но его завалили на физике и химии. Из 20 рабфаковцев завалили 18! Разозлённый Вася собрал у  однокурсников-рабфаковцев свидетельства с отличными оценками рабфака и пробился к ректору, которому заявил: «Знаете, профессор, мы учились на  рабфаке у ваших доцентов, экзамены сдавали вашим профессорам, которые оценили наши знания на отлично. Значит, если теперь у нас вышла недоработка, то это и ваша недоработка, и исправлять её нужно нам вместе».

 

Левин смутился перспективой общей ответственности и спросил для очистки совести: «Скажите, а кроме учебников вы что-либо читали?» Вася ответил: «24 тома Ленина и 4 тома Маркса». На удивлённый вопрос Левина, где он их достал и когда успел прочесть, ответил, что подписали на учительских курсах, а прочёл вечерами во время учительствования и учёбы на рабфаке. Левин задал ему несколько вопросов по Ленину и Марксу. Один из ответов по Ленину ему показался неверным. Тогда Вася сказал, что это написано в 9 томе Ленина на 122 странице. Левин достал с полки этот том и с удивлением прочёл сказанное Васей на 122 странице. Ректор вызвал председателя приёмной комиссии и приказал зачислить всех рабфаковцев на исторический факультет, где был тогда недобор. Так Вася стал студентом…

 

С первых же дней Вася стал оппонентом знаменитого историка-«революциониста» Константина Штепы, который утверждал, что восстания рабов в древнем Риме до тех пор терпели поражения, пока им на помощь не пришли варвары-германцы и не помогли одержать победу. Вася пережил «Волынянку», когда в 22 году, протестуя против закрытия церквей, крестьяне двинулись вначале на Стрижевку, затем, разогнав милицию, устроили многотысячную демонстрацию в Любаре. Там тоже все выступающие говорили о том, что Польша обещала помощь. Только вместо поляков прикатили чекистские тачанки и разогнали всех пулемётами. Польша и не думала помогать, как и не думали помогать рабам варвары-германцы…

 

Из-за того конфликта со Штепой Вася стал внимательно читать учебники и сравнивать их с первоисточниками. Ему, с детства знавшему иврит, легко давался немецкий. Зная немецкий, обнаружил, что цитаты из Маркса правильно переводятся совсем не так, как они выписаны в учебниках.

 

В 1936 году вышел в свет новый учебник Штепы по средневековью. Его стали в обязательном порядке обсуждать со студентами. Вася заявил, что Штепино утверждение о получении свободы крестьянами после крушения Римской империи неверно, а сам Штепин учебник слово в слово списан со старого немецкого учебника, причём списан с ошибками.

 

В отместку Штепа устроил показательный экзамен. Только экзамен он не имел права принимать один, а его коллега профессор Бриджевич поставил Васе «отлично» за то, что Вася ссылался на первоисточники, о которых Штепа даже не слышал, но читал Бриджевич. О результатах экзамена Штепа и Бриджевич объективно доложили на расширенном заседании кафедры. В результате второкурснику Василию Сиротенко предложили читать лекции по истории заочникам из Чернигова. Когда же он в 1939 с отличием закончил университет, его распределили старшим преподавателем Черниговского пединститута. Во время отпуска Вася махнул в Москву и поступил в заочную аспирантуру университета философии литературы и истории. Профессор Косминский предложил ему тему «Падение Римской империи».

 

 

Увы,  наукой Васе так и не пришлось заняться. Вспыхнула финская война. Вася был в Чернигове пришлым, не завёл связей. Поэтому 15.12.1939 его вызвали в военкомат и вынудили написать добровольное заявление о вступлении в ряды РККА. Ему вручили кубики и назначили в оперативный отдел полка 84 дивизии, приказав явиться в часть, располагавшуюся тогда в Котах (пригород Чернигова). И в те времена в армии был бардак, ещё почище, чем ныне. По истечении месяца службы оказалось, что Вася должен служить совсем в другой части. Ему приказали сдать обмундирование и отправиться в ту часть. Вася обратился к комполка и спросил, как отразится на авторитете РККА вид офицера, гордо голышом марширующего городом? Полковник расхохотался и разрешил оставить форму. На новом месте тут же списали обмундирование, которое он и проносил-то всего месяц, и выдали новое.

 

Назначили Васю командиром взвода, в котором из 30 человек русский знали только 2, включая Васю. Были там набранные из глухих посёлков мусульмане – киргизы, татары, узбеки, азербайджанцы, туркмены. Коран запрещал им есть свинину, а всё мясное в солдатской кухне было из свинины. Промучился с ними Вася несколько месяцев, а затем написал самому военкому Щаденко о том, что такая комплектация и подготовка армии чревата поражением, поэтому он как добровольно пришедший в РККА хочет также добровольно из неё уйти.

 

Прикатила авторитетнейшая комиссия. Всё написанное Васей подтвердилось. Начальство получило страшнейшие нахлобучки и перемещения. Васе же лично Щаденко поставил задание – за год превратить взвод в лучший по дивизии. Дали ему в помощь  двух грамотных азиатов. Они таки научили земляков шагистике и русскому языку.

 

 

Вася же опять стал заниматься преподаванием. Дело в том, что в распоряжении Министерства просвещения так и не нашлось свободного специалиста по истории. Ректор института, узнав, что Вася служит в Чернигове, через обком партии обратился к командованию за разрешением Васе читать помимо службы лекции в пединституте. На расширенном бюро обкома, в присутствии армейского руководства и руководства областного ГПУ (НКВД) приняли решение разрешить лейтенанту Сиротенко читать лекции по истории в пединституте, однако при этом обязать его читать лекции и сотрудникам  Яновского концлагеря, построенного  с привлечением германских специалистом, в котором и сейчас стажировались офицеры СС (Кстати, лагерь рассчитан был на 80000 человек, а всё население Чернигова тогда было 57000). Так Вася вновь стал читать лекции в пединституте. Его часть перевели в лесной лагерь в 26 км от Чернигова, поэтому Васе, единственному лейтенанту, выделили персональную легковушку, которая возила его на лекции. Тогда же он женился. В начале 1941 его назначили комендантом штаба дивизии, дали в подчинение комендантскую роту. Все говорили о возможной войне с Германией. Вася проштудировал аж 30 учебников немецкого языка и уже разговаривал с немцами Яновского концлагеря, как  немец…

 

ВОЙНА

 

20 июня 1941 он получил приказ собрать в 8⁰⁰  возле штаба всех офицеров дивизии. Перед строем выступил комиссар дивизии и зачитал письмо Берии Сталину о том, что война с Германией невозможна и слухи о ней распространяются провокаторами. Затем вперёд вывели связанного адъютанта комдива и заявили, что тот сбежал из курорта в Крыму, явился домой и заявил жене, что 22 июня начнётся война с Германией. Та побежала по знакомым и вечером 20 июня город охватила такая паника, что комдив лично вынужден был гасить бунт. За паникёрство и провокационные разговоры адъютанту был вынесен смертный приговор. Сиротенко было приказано тут же, перед строем, привести его в исполнение. Вася откозырял и заявил, что он может только взять паникёра под стражу – комендантский взвод и он сам не имеют оружия. Тут к  воспрянувшему духом адъютанту подскочил особист и привычно выстрелил в затылок. Комиссар приказал Васе отвезти труп провокатора на мусорную свалку и бросить там. Вася откозырял и приказал своим солдатам поместить пока труп в холодный сарай, откуда и забрала его жена адъютанта утром 23-го. Тем же утром 23-го комиссар вместе с особистом нагрузили добро на три машины и с семьями рванули на восток. Их поймали под Чугуевым и привезли в Чернигов, чтобы расстрелять, как  дезертиров…

 

23 июня Васе приказали получить оружие и вести роту на Гомель. По дороге, в 25 км от Чернигова, встретили весёлую 10-тысячную толпу зеков, отпущенных из Гомельской тюрьмы. Свободные зеки ушли на восток, солдаты на запад, чтобы уже в районе Пропойска, на 3-й день войны, вступить в бой с немцами.

 

Было это так. Вася получил приказ окопаться у моста и не пропускать никого через нёго. Дивизия неизвестно где. Связистов нет. Прикатил с запада на мотоцикле какой-то замшелый, старенький майор-связист, но он оказался не только из другого полка, но даже из другой армии. Вася заявил, что пропустить его не может, и если он не повернёт обратно, то задержит. Майор спорить не стал и укатил обратно. Через три года Вася, выполняя задание в глубоком тылу врага, опять встретит этого старенького майора, правда в мундире полковника вермахта, но тогда  тот полковник «не узнает» его.  А ещё через час на шоссе с востока ворвался броневик. Из него выскочил маленький командир со шпалами в петлицах и заорал: «Я член Военного Совета 21 армии комбриг Тупиков. Приказываю задерживать всех, проходящих здесь, а ночью бросить их в наступление на деревню в 10 км отсюда, захватить её и занять оборону. Явлюсь завтра. Выполните – получите Героя. Не выполните – расстреляю на месте! Через полчаса прикатил вестовой от комдива с приказанием отступать. Вася рассказал о приказе комбрига. К сожалению, по шоссе никто не двигался, и набирать было некого. Решил атаковать деревню своими силами. В 2 часа ночи напали на немцев. Те спросонок не сопротивлялись. 20 солдат взяли в плен и заняли оборону.

 

Сутки напрасно прождали того Тупикова, затем погрузил свою роту и пленных немцев в отбитые машины и прибыл в штаб дивизии. С теми трофейными грузовиками пришлось отступать до самого Ново-Быкова, где и заняли оборону на левом берегу Днепра, получив приказ задерживать всех, кто приплывёт с той стороны. Задержали какого-то плотного пожилого мужчину, приплывшего с того берега лодкой. Связанного, с кляпом во рту, притащили к Васе. Показали документы, найденные в карманах. Это оказалось удостоверение Депутата Верховного Совета СССР и удостоверение маршала артиллерии. К сожалению, Сиротенко запомнил только как его звали – Григорий Иванович. Фамилия вылетела из головы.(Маршал Куликов. Авт.). Маршал похвалил за бдительность, сказал, что добирается из самого Бреста, что крепость ещё держится. Приказал доставить его в штаб, откуда его переправили в Москву. Там, кажется, его и расстреляли…

 

Дальше было новое отступление. При боях под Щорсом тяжело ранили в плечо. Отправили в харьковский госпиталь «Гигант», где и прооперировали. На 3-й день после операции к городу подступили немцы. Вася не стал ждать эвакуации госпиталя. Взял у начмеда регистрационный лист и медицинскую карту. С трудом натянув форму, добрался до вокзала и сел в вагон для раненых поезда, отправляющегося на восток. Забравшись в вагон, сразу же потерял сознание и очнулся только в Саранске. Раненых переправили в сибирский Ачинск.

 

 

 

После выздоровления получил направление в формирующуюся там 2-ю ударную армию адъютантом командующего 374 дивизии генерала Летошкина. Вскоре их переправили на Ленинградский фронт. В конце января пошли в наступление через Волхов на Тихвин.

 

 

 

Немцы заняли глухую оборону, а командование ежедневно приказывало атаковать противника. Однажды атака оказалась успешной и, прорвав оборону немцев, в тихвинские болота ворвалась 2-я ударная армия во главе с командармом Клыковым. Увы, немцы большими силами стали их окружать, и Летошкин приказал своей дивизии немедленно вернуться на исходные позиции. Клыков побоялся нарушить приказ и остался в котле. Попытки Летошкина прорвать котёл захлёбывались в крови. При одной из таких безнадёжных атак Вася был вновь ранен. Лечился в Боровичском госпитале  в Подмосковье.

 

Выздоравливал долго, так что успел прочесть не один десяток книг по истории древнего Рима, которые приносила по его просьбе знакомая медсестричка из эвакуированной сюда  Ленинградской библиотеки им. Салтыкова. Здесь его настигло письмо о том, что жена расстреляна вместе с заложниками  в Яновском концлагере…

 

После выздоровления ему присвоили капитана и назначили адъютантом нового командующего 2-й ударной армии генерала Власова. Вася явился к Летошкину и доложил о назначении. Летошкин пояснил, что для того, чтобы приступить к обязанностям адъютанта Власова, нужно вначале вызволить того из котла. Он подарил Васе свой личный пистолет,  связался с оперативным отделом 59-й армии, которому было поручено организовать выход Власова из окружения, и сказал, что направляет к ним капитана Сиротенко для участия в операции. Васе поручили организовать точечный прорыв обороны немцев, придав ему для этого батальон, сформированный из таких же солдат и офицеров, вернувшихся из госпиталей, то есть ветеранов-фронтовиков.

 

15 июля 1943 г. Вася вместе с танковым подразделением из 13 танков подполковника Шнайдера атаковали противника и ранним утром 16 июля пробили брешь в обороне немцев шириной в 800 метров. Через этот узкий коридор за сутки спаслось из плена более 16000 бойцов. К сожалению, героя обороны Киева, заместителя Мерецкова, генерала Власова среди них не было. Опасаясь Сталинского гнева, он сдался немцам…

 

Увы, тот прорыв сыграл с Васей ехидную шутку. Их со Шнайдером считали героями-освободителями. Присвоили очередные звания, дали по ордену «Красной звезды», приняли в партию без испытательного срока. Батальон направили на отдых и переформирование, а Васю направили на задание в район Берлина. Остановился он у старого бауэра, бывшего члена ЦК германской компартии, теперь пенсионера. Документы у Васи были, отобранные у пленного офицера-интенданта, занимающегося снабжением частей вермахта на ленинградском фронте. Не знаю, что делал отец под Берлином, с кем связывался. До сих пор это такая тайна, за которую можно лишиться жизни. Но вот что он рассказывал.

 

Тот бауэр был уже давно на пенсии. В гестапо его вызывали только пару раз, выяснили, что от коммунистического движения отошёл, в связи с возрастом. Так что дал подписку о лояльности Дойчланду и его больше не тревожили. А пенсия у него, бывшего врага рейха, была такая, что и одет и отлично накормлен был. За то, что сын служил в вермахте, дали в помощь двух украинок-служанок. Вот тех украинок больше всего и опасался Вася. Чтобы выслужиться, запросто могли наябедничать в гестапо. Бауэр же сотрудничать с советами отказался, но обещал не выдавать…

 

Пробыл Вася там всего 3 недели. Бывшие коммунисты отказались идти на контакт. Зато купил несколько  фашистов из интендантской службы. Вернувшись, получил благодарность командования. Коллеги-офицеры подшучивали над его округлившеюся за такое короткое время фигурой, а командование это вдохновило на стратегическую шутку.

 

Васе объявили, что за отличное выполнение правительственного задания он назначается командиром полка новой формирующейся дивизии, ему присвоено внеочередное звание полковника. В тот же день в его распоряжение поступило три только что сформированных батальона с командирами. Было объявлено, что именно с места, где находятся сейчас эти батальоны, и начнётся генеральное наступление. Устроили пропускные пункты и доставили 16 передвижных радиостанций. Затем пришло распоряжение о повышении всех в звании на один ранг и назначении Сиротенко командиром сформированной дивизии. От Летошкина привезли ему генеральскую шинель и приказ о присвоении генерал-майора. Ещё через неделю пришла радиограмма о переформировании дивизии в корпус и присвоении Сиротенко звания генерал-лейтенанта. Васины радистки забили весь эфир трескотнёй о том, как растёт их красавчик Вася. Сам Вася уже себя видел в радужных мечтах маршалом, хоть кроме тех 3 батальонов никого так и не поступало…

 

Наконец армейская разведка доложила, что напротив участка Сиротенко немцы развернули целую армию и устроили  глубоко эшолированную оборону, ослабив другие участки. Наши ударили в слабом месте и прорвали оборону противника. Васю вызвали в штаб армии и с улыбочкой поблагодарили за отлично проведенный отвлекающий маневр, попросив сдать и генеральскую шинель, и генеральские погоны. Из Волховского котла вышли оставшиеся 4000 бойцов 2-й ударной армии, командование над которыми вновь принял генерал Клыков. Васе же вернули майора и озадачили изучением обстановки в расположении армии. Вася обратил внимание на доклады о том, что над островом Сухо на Ладожском озере ежедневно кружат немецкие самолёты-разведчики. Через этот остров проходила ленинградская «дорога жизни», над которой теперь возникла угроза. Командарм дал ему лодку и приказал разобраться на месте. Прибыл Вася на остров, а там его никто даже не заметил. Кто рыбу ловит, кто бельё стирает, кто дремлет. Вася устроил тревожный сбор. В гарнизоне острова оказалось всего 59 бойцов. И это считается батальоном! Вася приказал немедленно вырыть глубокие траншеи и занять круговую оборону, мол, утром немцы вышлют сюда десант. Перепуганные солдаты быстро вырыли траншеи и устроились в них по огневым точкам, а Вася отправился спать на смотровую вышку. Только засерело, как его разбудил ординарец – к острову приближается десяток немецких плавсредства. Вася немедленно доложил обстановку в штаб армии и оттуда выслали штурмовую авиацию. Та обнаружила 8 самоходных барж. «Ил»ы немедленно их атаковали и потопили 2, выведя остальные из строя. Под рёв пикирующих штурмовиков, немцы выбирались на остров с поднятыми руками. Взяли в плен 80, остальные утонули…

 

Явился Вася в штаб, ожидая награды за эту операцию, да неосмотрительно похвастался перед штабистами, что ту раму видели все, а только он догадался о десанте. Дошло это до командования. Полковник Абрамович заявил, что немцы никакого десанта не планировали, а его спровоцировал Сиротенко, рытьём тех дурацких траншей, к тому же надо было дать возможность немцам высадиться на остров, тогда бы сдались в плен не 80, а все 200 солдат десанта. Эти  рассуждения поддержал комиссар Гринберг, и награда за операцию от Васи уплыла…

 

Затем их перебросили на финский фронт и Васе поручили разработать план захвата острова Тайпенсари, ещё и принять участие в проведении операции. Вася проработал над картами двое суток, а когда брали остров, споткнулся на бегу за какую-то корягу, упал и…заснул. Проснулся часов через 6. Видит, остров занят, как он и планировал. Решил доложить в штаб. Нашёл лодчонку и поплыл на свой берег. Грёб против ветра и совсем выбился из сил, так что выбрался на берег на четвереньках. Видит, неподалеку собралось человек 15 штабистов и о чём-то говорят. Подошёл, прислушался. Кого-то хоронят. Спрашивает у ближайшего – кто погиб? Тот оборачивается, да как завопит – братцы, чего мы ему панихиду поём, он тут живой-здоровый!  Оказывается, он, выскочив на берег, оставил на плотике каску и скатку. Кто-то сказал, что видел, как майора убили, и он упал с плотика. Вот и хоронили  символически его каску и скатку… Обо всём доложили генералу Коровникову. Тот вызвал Васю и, поразившись его измученному виду, приказал штабистам: «Хватит издеваться над майором Сиротенко. Он талантливый разработчик и должен разрабатывать операции, а не заниматься черновыми работами!»

 

Увы, в армейской жизни это осталось только благим пожеланием. Дело происходило на границе с Финляндией. Как раз перед штабом армии находилось огромное минное поле и  прекрасное шоссе, которое могло бы быть отличным плацдармом для наступления. Коровников приказал всем думать о его разминировании. Сидели в своей палатке майор Сиротенко с побратимом капитаном Асцаркиным и думали, как выполнить эту задачу. Сиротенко, как историк вспоминал все, что знал о тралении мин, начиная с Древнего Рима. Асцаркин вначале смеялся над теми тралами. Трал ведь крепится к машине, пока он попадёт на мину, машина взорвётся. Затем стали рассуждать о  скорости взрывов. Спросили у сапёра, когда мина взрывается после нажатия на взрыватель. Оказалось, через 4-5 секунд. Тогда Аспаркин, просто для интереса, стал подсчитывать, а сколько проедет джип их комдива Галанина за это время. Подсчитал  – 150 метров. Убойная сила осколков на таком расстоянии невелика. Выходит, привязав сзади к джипу колоду, можно безбоязненно протралить шоссе на большой скорости. Доложили Коровникову. Тот выкликнул добровольцев, так как шофёр Галанина заболел, и вести машину было некому. Вызвался Аспаркин, похваставшись, что когда-то даже участвовал в мотогонках. Конечно, вторым вызвался побратим Сиротенко, хоть и держал тот руль пару раз и то для форсу. Протралили таки они шоссе, хотя Аспаркина и ранило в руку осколком детонировавшей мины. По разминированному шоссе финские командиры прислали своих парламентариев с предложением: «Зачем нам, русским, убивать друг друга. Наши правители договорятся, как и в 40-м. Давайте лучше дружить». Финны прислали своих сапёров помочь разминированию минного поля. Сиротенко, который при любой возможности, изучал иностранные языки, попросил разрешения сопровождать их. Финские офицеры оказались чистокровными русаками. Рассказали, что русскому человеку в Финляндии живётся хорошо, есть возможность быстрого карьерного роста, финны относятся доброжелательно. Их главнокомандующий Маннергейм – бывший генерал русской армии. Стали рассказывать правду и о той финской  кампании 1940 года…

 

Вася не смог удержаться, чтобы не поделиться услышанным с близкими друзьями. К сожалению, тогда культивировалось доносительство. О Васиных разговорах стало известно в Особом Отделе и его занесли в «чёрный список». На представлении о присвоении ему за то разминирование очередного звания подполковника появилась виза «Отклонить».

 

В ноябре 1944 г. Васино подразделение передали в подчинение маршала Конева. Из-под Ленинграда эшелоны покатили в Польшу. Ехали через Бердичев, так что Вася отпросился на пару дней навестить родителей. Догнал своих уже в Бресте. Его штаб армии располагался в Кжешуве. В свободное время ходил по городу, по букинистическим магазинам, по библиотекам. Удивлялся обилию мужчин призывного возраста на улицах. Дома штатских мужчин не увидишь. Здесь же полно. А говорят же, что всех угнали немцы на принудительные работы. После богослужения в костёле познакомился с ксёндзом. Ксёндз рассказал, что их епископ ежегодно получает из Ватикана список книг, которые верующим возбраняется читать. Этот список рассылается во все приходы, и ксёндзы с амвона  объявляют верующим, что они не должны читать. В январе ксёндз получил очередной список. В нём были все лауреаты Ленинской и Сталинской премий, были Марк Твен, Анатоль Франс и Бернард Шоу. Ксёндз отказался зачитать этот список с амвона, а епископ его только пожурил за это, но не наказал.

 

Комиссару армии Лебедеву донесли о том, что Сиротенко посещает богослужения, общается с ксендзами. Он вызвал к себе Васю и потребовал объяснений. Вася объяснил, что ему, как историку, важно знать, как проводятся католические богослужения, чем отличается католицизм от православия, поэтому и общается с ксендзами. На первый раз обошлось.

 

Маршал Конев дал задание освободить Краков, не повредив памятников старины. Генерал-лейтенант Коровников дал слово, что выполнит это задание. Но вообще-то главной целью армии был не Краков, а освобождение всего юго-запада Польши. Краков был только началом этой операции, вошедшей в историю, как Висло-Одерская. Оперативный штаб армии приступил к разработке операции в декабре 1944. Планировали начало наступления на февраль 45-го. Не прошло и недели, как Ставка потребовала перенести операцию на январь – американцев расколошматили в Арденнах, к тому же на январь планировалась Ялтинская конференция, а в Крым из Лондона лучше всего было лететь с посадкой в Кракове, так что его нужно было захватить раньше. В операции принимал участие 1-й украинский фронт, которому была придана 5-я танковая армия и казаки-пластуны. В задачу лично Сиротенко входила координация действий артиллерии, авиации и пехоты.

 

Перед наступлением на Краков освободили посёлки, расположенные вокруг него. Сиротенко, как представитель оперативного отдела штаба армии, участвовал в освобождении Выдовиц. В городке имелась каменоломня, на которой работали  каторжники и вольнонаёмные. Когда наши заняли посёлок, администрация и охрана сбежали, а рабочие попрятались по шурфам и стали выползать из схоронов, только когда окончательно затихла пальба. Каменоломню окружили, а Особый отдел собрал всех в помещении администрации и начал фильтрацию. Сиротенко устроился в соседней комнате директора каменоломни, со шкафами, набитыми старинными книгами и столами, с кучей писем, написанных по-английски,  французки,  немецки и на других языках. Вася знал только немецкий, поэтому вышел в коридор и остановил паренька в рясе, спешащего в зал для фильтрации. Он попросил помочь ему с каталогизацией латинских книг в шкафах и переводом писем. Парнишка расцвёл в улыбке, поняв, что пан-офицер считает его ксёндзом, но сообщил, что он только второкурсник подпольной семинарии. Латынь он знает, но вот языки так и не выучил. Но его лучший друг Карел Войтылла знает все языки романской группы, к тому же его мать русинка, так что пану офицеру будет легко с ним общаться. Он пообещал привести побратима. Вася дал ему своего ординарца, чтобы вывел из каменоломни и привёл того Войтыллу, а сам повалился спать.

 

Где-то через 2 часа ординарец его разбудил. Рядом стоял высокий, худой до прозрачности парень в рясе. Васе спросонок показалось, что это сам Иисус Христос, настолько проникновенно смотрели в душу бездонно-тёмные глаза гостя. Вася показал, что парню нужно будет делать, приказал ординарцу хорошо накормить его и проводить домой, чтобы завтра привести обратно. Сам привычно завалился спать. Не прошло и часу, как его разбудил автоматчик и сказал, что его приказано доставить в Особый отдел. Размещался тот Особый отдел в другом здании. Вася спросонок, на холодном ветру, довольно сильно продрог по дороге. Особист решил, что он дрожит от испуга и налетел: «Как ты смел отпустить двух врагов русского народа? Ты что не знаешь постановления Политбюро об изоляции польских офицеров и священников? Да я тебя в рядовые разжалую!»… У Васи дрожь сразу пропала. Дураком он никогда не был. Поэтому приказал автоматчику немедленно удалить двух гражданских, оказавшихся в комнате, и сам заорал на особиста: «Как ты смеешь  кричать на старшего по званию! Да, я знаю это постановление партбюро. Но знаю и то, что оно с грифом «Строго секретно». Ты же сейчас рассекретил его перед посторонними, возможно поляками. Кого разжалуют в рядовые за это? Семинаристы не священнослужители, фильтрации не подлежат. Нужны они мне, как переводчики, для работы над письмами. Ты, что ли, сможешь перевести эти письма и найти в них нужную информацию?” 

 

Кончилось тем, что несколько семинаристов стал помогать  Васе с письмами и книгами, а он обеспечил их питанием из солдатской кухни. Только не было среди них Карела Войтыллы. Он в это время находился в Кракове в палатах епископа.

 

Штурм Кракова начали ночью 18.01.1945. Мосты были взорваны, так что  техника пошла по льду, на который были положены настилы в 2-3 ряда бревен. Сиротенко был на первом танке штурмового батальона, ворвавшегося в Краков. Когда подъехали к центральной электростанции, к  Васе подбежал знакомый семинарист и рассказал, что ночью сюда немцы привезли два полных грузовика, разгрузили их, а затем выбирались из здания вон через те два окна. Сиротенко вызвал сапёров и приказал  им забраться в здание через те же окна. Электростанцию разминировали без потерь.

 

 Немцы выходили из города через коридор в южном направлении, предусмотрительно оставленный им наступающими частями. Уже далеко за городом их встретили танки другой армии. Правда, в городе оставались снайперы, обстреливавшие батальон с окон верхних этажей зданий. В распоряжении штурмового батальона была батарея легких пушек. Комбат Пилипенко умолял Сиротенко воспользоваться ими. Но Вася, от имени Конева, повторил, что артиллерия будет применена только в самом крайнем случае. По его приказу бойцы по  боковым  лестницам забирались на самый верх зданий, проникали в пожарные выходы, затем спускались по внутренним переходам и выбивали снайперов изнутри. Ни одно здание повреждено не было. Потери также были минимальными. В два часа дня полковник оперативного отдела фронта  Иван Сергеевич Катышкин доложил в Ставку – Краков взят целым и невредимым! Взят с минимальными потерями!

           

Наступил короткий отдых. Вася Сиротенко предложил офицерам оперативного отдела штаба армии экскурсию в королевский дворец. Собралось человек 30 и, конечно, особист. Ходили по помещениям дворца, любовались картинами, утварью, посудой. Вышли на огромный балкон в верхнем этаже здания. Как раз напротив балкона располагался прекрасный дворец Краковского епископа с кровлей из витражного стекла. Вокруг пробоин в этой кровле суетились фигуры в рясах, напоминающие издали птиц. У особиста загорелись глаза. С радостным криком ”давно я не охотился!” он сорвал с плеча автомат и, направив его на людей-птиц, нажал курок. Вася еле успел сбить его вверх и направить очередь в небо. Взбесившемуся особисту разъяснил, что после выстрелов по епископскому двору снайперы, которые там могут находиться, легко перестреляют офицеров, находящихся на открытом балконе. Кроме того, даже немцы не позволяли себе налетов на епископский дворец. Эта стрельба может привести к тому, что поляки из друзей    превратятся во врагов, которые начнут стрелять нам в спину. Все офицеры поддержали Васю. Особист разозлённо повесил автомат на шею и ушёл. Ксёндз, выполнявший роль гида, бросился целовать руки Васе. Те люди-птицы были семинаристами, ремонтирующими кровлю двора епископа. Был среди них и родной брат этого ксёндза. Был среди них и Карел Войтылла...

 

Вскоре после этого Васю вызвали к Коровникову и тот сказал ему, что у комиссара Лебедева лежит рапорт Особого отдела, в котором Вася обвиняется в связях с клерикалами и в том, что увёл с фильтрации некого Войтыллу, русского по матери, то есть предателя Родины. Вася пояснил, что у него есть адреса семинаристов, так что их всегда можно проверить. Что же касается Войтыллы, то мать его не русская, а русинка, а эта национальность никакого отношения к Советскому Союзу не имеет, следовательно, родина у Войтыллы другая, и он ей не изменял. Должен сказать, что Войтылла просто попал в документы со слов того свого приятеля. Вряд ли он, плотный и сероголубоглазый Карел был тем худым до прозрачности семинаристом с бездонными темными глазами. Но вот на крыше епископского дворца он точно был. И Вася-таки спас его от  пуль особиста...

 

За ту блестяще выполненную  Краковскую операцию Сиротенко не получил ни ордена, ни повышения в звании. На представлении генерал-майора Коровникова, против фамилии Сиротенко, Лебедев написал: „Не заслуживает. Якшается с клерикалами и до этого показал неразборчивость в знакомствах”. Так аукнулись  разговоры с финскими офицерами. После Кракова были ещё сражения и победы. Были задания в тылу врага. Забрасывали его перед  наступлениями наших войск в Вену, Баден-Баден, замок князей Гогенлоэ и поместья Германа Геринга. Изображал он униатского епископа-раскольника. Почему-то доказательством того, что он действительно был на светских приёмах, должны были быть похищенные ложечки или вилки, которые он должен был представлять начальнику разветотдела и кадровику. У меня до сих пор хранится чайная ложка с инициалами Германа Геринга. Но что он именно там разведал и почему должен был отчитываться украденным столовым серебром, отец так и не рассказал. Рассказал только, что на приёме у Гогенлоэ его чуть было не раскрыли. Спасла Элеонора Гогенлоэ, сказав, что давно знает этого епископа.

 

 

 

Победу Василий Сиротенко встретил в Берлине. Даже сфотографировался в знаменитом Берлинском зоопарке. Часть готовилась к переформированию. В июне штаб армии переехал в Ставрополь, где он был реорганизован в штаб округа. Хоть генерал-лейтенант Коровников и опекал Сиротенко, но член реввоенсовета категорически отказался брать в штаб округа «клерикала». Да и самому Коровникову в том штабе не нашлось места. Его назначили начальником отдела кадров маршала Конева. После того, как в Рязани прошло расформирование армии, Сиротенко поехал в Москву поступать в высшую войсковую Академию им.Фрунзе. В аттестате у него было написано, что он храбро воевал, был инициативен, участвовал в разработке важных военных операций, был дважды ранен на передовой. При этом в аттестате было сказано: к командной работе не готов, волевыми навыками не владеет. Да Сиротенко и самому не хотелось командовать. Он честно сказал кадровику, что в ряды высшего командного состава его не тянет. Он, мол, окончил университет  и  чувствует в себе призвание учёного. Он и прибыл то в Академию с целью поступить в адъюнктуру (что-то вроде военной аспирантуры).

 

После этого разговора кадровик направил его на медицинскую комиссию. Для войны у Василия было достаточно здоровья. Для адъюнктуры по здоровью не прошёл. Врачи нашли столько острых и хронических заболеваний, что дали ему 2-ю группу инвалидности. Эта группа перекрыла ему путь в Академию. Отправился опять Василий к Коровникову. Тот предложил ему на выбор – должность в штабе Конева или преподавание в Суворовском училище. Конечно, Василий выбрал педагогическую работу. Суворовских училищ тогда было с десяток. В Москве места не было. Сиротенко выбрал Тамбовское. Дело в том, что он недавно женился на той медсестричке, которая выхаживала его в Боровске. А она была родом из Тамбовщины. Увы, родителей её раскулачили, всех родственников отправили в Сибирь, так что ей Тамбов стал чужим. В общежитии при училище жили только холостые преподаватели. Пришлось снимать квартиру. Там родилась дочурка, которую в честь княгини Гогенлоэ, спасшей когда-то Василия, назвали Ларисой. Врачи в Тамбове были хорошие. Когда через 2 года Василий вновь прошёл медкомиссию, все острые болезни были вылечены, однако хронических болячек хватило на подтверждение той же второй группы инвалидности. Следовательно, об Академии не стоило и мечтать…

 

 

 

Летом Василий поехал на родину. Погостив в Любаре, заехал и в Чернигов. Тёща с сыном уехали неизвестно куда и вестей о себе никому не подавали…

 

УЧИСЬ САМ И УЧИ ДРУГИХ

 

Зашёл к ректору пединститута. Там сложилась пикантная ситуация. Кафедрой истории заведовал какой-то полуграмотный аферист. Он украл у научного сотрудника Киево-Печерской Лавры готовую диссертацию и представил её ректорату Черниговского  пединститута, как собственную. Но защищать-то её нужно было не в Чернигове, а в Киевском университете. Вот там всё и вскрылось. Ректор сказал Василию, что если он вернётся в Чернигов, то того афериста отпустят без возбуждения уголовного дела и без скандала, компрометирующего институт…

 

Василий опять поехал в  Москву к своему  Коровникову. Попросил помочь уволиться  в отставку без пенсии, так как он вернётся к преподавательской деятельности. Коровников сделал всё через Конева, и в сентябре 1947 Сиротенко был уже зав.кафедрой истории и деканом исторического факультета. В доме, где жила когда-то первая жена, жили другие люди. Пединститут ему выбил двухкомнатную квартиру на Пяти Углах, в 10 минутах ходьбы от института. Дома почти не бывал – всё время сидел в институте – нужно было и со студентами работать и над кандидатскими минимумами думать. От родственников жены узнал о гибели тестя и координаты тёщи и сына. Забрал их из Гущинского лесничества. Тёща и недели не выжила с новой женой. Перебралась куда-то. Сын тоже больше торчал у соседей, чем дома. Правда, ухитрился размалевать сочинения св. Августина, подаренные Войтыллой.

 

Жизнь постепенно налаживалась. Правда, до ночи работал над книгами и для кандидатских минимумов, и для будущей диссертации. Хоть в институте было всего 3 доцента и на кафедре конкурентов не было, но без степени не получишь звания. А чтобы защитить кандидатскую степень нужно сдать кандидатские минимумы и подготовить диссертацию. Вот и сидел над книгами ночи напролёт. Настолько был популярен у студентов, что когда он просыпал лекцию на первой паре, присылали посланца и тот будил Василия. Но эта идиллия окончилась в 1951 году, когда  брат первой жены, Евгений Вербицкий, отнёс в издательство свой роман о трех харьковских окружениях. Он сам был среди тех окруженцев. Вот об их боли, о глупости и тупости командиров и написал тот роман. Но мы и сейчас знаем только о двух котлах. О том, что немцы нас подловили трижды, и сейчас не говорят. В те времена говорить о таком было криминалом. Евгений из издательства не вышел. Исчез где-то в ГУЛАГе…

 

 

 

У всех родственников провели обыски. У Сиротенко обыскали не только его квартиру, но и  всех соседей. Ничего антисоветского не нашли, но придрались к старинным книгам, привезенным им с Германии и Польши. Стали шить дело о мародёрстве. Неожиданно пришёл приказ о ликвидации исторического факультета при Черниговском пединституте. Друзья, которые у Василия сохранились в МГБ с довоенных времён, посоветовали уехать из Украины. Он прочёл в «Учительской газете», что требуются преподаватели истории в пединституты Калуги, Кирова, Ленинакана, Нальчика, Самарканда. Послал запросы во все места. Но отовсюду получил ответы, что лекции у них читать нужно на национальном языке. Он хотел выбрать Нальчик, но вот какой язык в той Кабардино-Балкарии, даже не знал. О Кирове знал только, что это место ссылки. Выбрал Калугу и дал в пединститут телеграмму, что хочет принять участие в конкурсе. На тот конкурс их приехало сразу трое. Кроме Василия, приехавшего из провинциального Чернигова, прикатил из Ленинграда доцент Розенбаум, а из Москвы приехал профессор Штейнберг. Конечно, профессора приняли без всякого конкурса и тут же избрали его зав.кафедрой истории. Но теперь нужен был преподаватель. Решать, кого выбрать, предоставили Штейнбергу. Профессор, заявил, что хотя Розенбаум и доцент, и имеет много печатных трудов, но он лично знает Сиротенко ещё до войны. Кроме того, он сам еврей, если выберет еврея, то в институте назреют антисемитские настроения. Он выбирает Сиротенко.

 

Оскорблённый Розенбаум поехал в Министерство с обвинением Штейнберга в антисемитизме и просьбой назначить его, а не Сиротенко. Из Министерства приехала грозная комиссия. Все члены комиссии были евреи. Как никак рассматривался вопрос об антисемитизме. Вызвали на комиссию Штейнберга. Он потребовал, чтобы одновременно вызвали Розенбаума и Сиротенко. Когда все собрались вместе, заговорил на иврите. Члены комиссии с грехом пополам (они говорили преимущественно на идише), понимали, что говорит Штейнберг. А вот Розенбаум не знал ни иврита, ни идиша и только моргал глазами. Сиротенко с детства знал идиш, а в университете выучил и немецкий, и иврит. Он принял участие в разговоре. Профессор обратился к комиссии: «Как вы можете обвинять меня, еврея, в антисемитизме за то, что я предпочёл взять известного мне Сиротенко, фронтовика-орденоносца, а не еврея Розенбаума. Да какой же он еврей, если родного языка не знает. Почему неостепенённый украинец Сиротенко знает оба наши языка, а еврей, доцент Розенбаум, кроме русского не знает никакого? Комиссия вернулась в Москву с решением утвердить выбор Штейнберга и ректора – принять Сиротенко, а не Розенбаума!

 

Это письмо всё же ударило по Василию. Занимал он доцентскую должность. Читал лекции, как доцент, а вот зарплату мог получать только  ассистентскую (вдвое меньше). А тут ещё родились сыновья Лёня и Саша. Старший перед отъездом из Чернигова сбежал к бабушке, чтобы не уезжать с Украины…

 

Через полтора года Штейнберга переманили назад в Москву. Вместо него избрали зав.кафедрой и деканом истфака Василия. Материально стало жить легче, но чтобы не потерять должность, нужно было срочно заняться диссертацией. На ближайшие каникулы Василий поехал в Москву. Его старый научный руководитель Косминский уже умер. Сиротенко встретился с его учеником, зав.кафедрой истории пединститута им.Ленина Семёновым. Тот посоветовал уточнить тему диссертации – с «Падение Римской Империи» на «Роль славян в падении Римской Империи». Он познакомил Василия с ректором пединститута, легендарным помощником Крупской, Сазоновым. Тот лично поехал с Сиротенко в Минпросвет и пробил ему место в стационарной аспирантуре института. Научным руководителем ему назначили старшего научного сотрудника Института всеобщей истории (в будущем академика) Бергера. Так Вася стал аспирантом. Вообще-то тогда этот пединститут не имел ни общежитий, ни помещений для занятий. Работали в помещениях нескольких школ, меняющихся ежегодно. Для аспирантов снимали квартиры в частном секторе на окраине в районе  Шаболовки. На эту, арендованную институтом квартиру семью не возьмёшь. Жена с детьми осталась в Калуге. Как никак, он там как зав.кафедры получил четырёхкомнатную квартиру. Калуга в какой-то сотне километров от Москвы. Транспортом тогда ведал железный Лазарь Каганович. По электричкам можно было сверять часы, а билеты стоили копейки. Так что на выходные Василий катил в Калугу с сумками продовольствия. В те временя в Москве было всё, и стоило чуть ли не вдове дешевле, чем в провинции. Но на аспирантскую стипендию семью не прокормишь. Пришлось ехать с поклоном к младшим братьям в Любар. С деньгами и у них было не очень, но всё, что было у них на огородах, было и у Васиных детей.

 

Более-менее решив продовольственный вопрос, отдался полностью науке. С утра до вечера сидел в Ленинке. Зал гуманитарных наук  находится на втором этаже в правом крыле здания. Вася пару месяцев посидел там, а затем перебрался в технический зал на 3-ем этаже, выходящий окнами на Кремль и на мост у кинотеатра «Ударник». Вася застолбил на два года место за столом у окна. Устав от чтения, поднимал глаза и смотрел, как через мост по направлению к военному Министерству плывёт сплошной поток машин. Пытался разглядеть в открытых легковушках командиров, увидеть знакомое лицо. Но машины мчались так быстро, что разглядеть лица не успевал. Опять погружался в мир древних книг. Этот мир приносил неожиданные открытия. В зале диссертаций натолкнулся на докторскую диссертацию Якопа Рубана за 1876 год о насильственном поселении славян Византиею на подвластных землях. Раскопал и книги Штриттера о друзьях и врагах славян в древние времена. Из той диссертации и тех книг выходило, что славяне никакого отношения к падению Римской Империи не имеют. То есть, в её падении не играли никакой роли. А ведь тема его диссертации именно «Роль славян в падении Римской империи». Пошёл за советом к Бергеру. Тот изучил все его выписки и добился на Учёном Совете повторного изменения темы диссертации. Теперь она звучала так: «Взаимоотношения с Византией племён и народностей Северного Причерноморья и Подунавья в IV-VI веках нашей эры».

 

Бергер посоветовал не ограничиваться Ленинкой, пусть и самой лучшей библиотекой Союза. Василий отлично владеет немецким и ивритом. На этих языках есть древние книги в библиотеке иностранной литературы. Пришлось Васе осваивать читальные залы и этой, совершенно не комфортабельной библиотеки. Конспектируя первоисточники, Вася систематизировал их по группам: гунны, готы, славяне, утигуры с кутигурами, аланы. Херсонес, Византия, Рим. Уже собрав воедино источники по гуннам, обнаружил, что господствующая тогда в Союзе теория о привнесении гуннами в Европу культуры Китая, высосана из пальца. Все источники древних времён, начиная от воспоминаний русского посла в Китае Анкифия  Бичурина, утверждали, что дикие гунны ничего, кроме разрушения, покорённым народам не несли. А затем Василия занесло, практически не по теме. Он обнаружил, что рабы Римской империи не только не помогали готским племенам завоевать Рим, а наоборот сражались с ними. Ведь последние императоры Римской империи  отпускали на  свободу рабов, воевавших за Рим с варварами…

 

Три года пролетели как один счастливый день. Василий вовремя написал диссертацию. В срок обсудил её на кафедре. Напечатал реферат и, как положено, разослал его на все исторические факультеты педагогических институтов. Послал и в Ленинград.

 

ГОДЫ ОПАЛЫ

 

Из Ленинградского пединститута вместо отзыва написали официальное письмо Михаилу Суслову о том, что диссертация Василия Сиротенко подрывает основы марксизма-ленинизма. Диссертант нагло утверждает, что воспетой классиками марксизма-ленинизма «Революции рабов» не было. Что гунны не были связующим звеном между культурами молодой Европы и древнего Китая. Суслов после смерти Жданова занимался вопросами идеологии. Тогда как раз его позиции в партии пошатнулись из-за плохих отношений с Маленковым. Он вынужден был играть роль жёсткого идеолога. В ректорат позвонили из приёмной Суслова и приказали прислать на рассмотрение диссертацию. Переслали и копию письма из Ленинградского пединститута за подписью доцента Розенбаума. Василий  рассказал ректору о причинах вражды с Розенбаумом. О том, как тот обвинял еврея Штейнберга в антисемитизме. Срочно собрали Совет кафедры. Вновь обговорили диссертацию. Решили, что Василий представит её на защиту и Суслову без компрометирующих глав о гуннах и рабах. Суслову сообщили, что диссертация на доработке, утверждения о гуннах и о рабах в автореферат попали по ошибке.

 

Суслов всё же как-то получил тот компрометирующий экземпляр диссертации и распорядился распределить Сиротенко не назад в Калугу, а куда-нибудь северо-северо-восточнее. В Кировске мест не было, в Омске, Томске, Красноярске и Петропавловсе-на Камчатке также все места были заняты. Распределили Сиротенко в Пермский пединститут. Одновременно, Пермский обком партии был извещён о необходимости присмотреться к этому историку. Василий в Калуге был заведующим кафедрой. В Перми эта должность оказалась также вакантной. Таким образом, и здесь его избрали зав.кафедрой. И здесь ему с семьёй выделили четырёхкомнатную квартиру. Стал Василий читать лекции по средневековью. Ведь именно средневековью была посвящена его диссертация. В лекциях использовал сведения, которые не смог включить в диссертацию.

 

До него лекции по средневековью читала доцент Миронова. Читала лет 20. Свой конспект лекций она заучила до пауз. А тут приходилось перестраиваться и учить новый, совершенно незнакомый курс. Ей это уже было не по силам. И вот её вызывают в обком к секретарю по идеологии и предлагают поделиться впечатлением от лекций Сиротенко. Она начинает посещать все открытые лекции Василия. Прослушав весь его курс, она пишет докладную в обком партии. В докладной утверждает, что курс лекций Сиротенко совершенно не соответствует тому, что написано в рекомендованных учебниках. Что он опровергает марксистско-ленинское учение о «революции рабов». Что он опровергает связующую роль гуннов между культурами Китая и Европы. А главное, что он и его теории пользуются бешеным успехом у студентов. По требованию обкома партии ему влепили строгий партийный  выговор, с внесением в личную карточку. За ненадлежащее чтение лекций его уволили с должности зав. кафедрой и отстранили от чтения лекций. Доложили об этом в Минпросвет. Но это было в те времена, когда Законы не только принимались, но и исполнялись. Из Москвы пришло письмо с требованием восстановить Сиротенко в должности, так как лица, работающие по распределению после аспирантуры, в течение 3 лет не подлежат увольнению.

 

Я, кстати, погорел и тоже спасся благодаря этой же статье. После окончания аспирантуры, я уволился из института и устроился и.о. главного инженера Раменского спецмясокомбината.  Цвигун (зам. Андропова), за передачу моих авторских разработок на Запад, хотел запереть меня сменным инженером Семипалатинского спецмясокомбината. По поручению Константина Иустиновича Черненко, Прокуратура СССР вернула меня назад  во Львовский институт, так как выпускников аспирантуры до истечения 3-летнего срока увольнять запрещено.

 

Сложилась у Василия пикантная ситуация. Уволить его с должности нельзя. В то же самое время обком партии запретил ректорату допускать Василия до чтения лекций. Кончилось тем, что зарплату ему платили, а лекции читать и руководить работой кафедры запрещали. Появилась масса свободного времени. Спортом он не занимался, в шахматы не играл. Вот и стал изучать историю Перми. Это увлечение краеведением принесло ему замечательное открытие. Оказывается, в Пермь когда-то была перевезена богатейшая библиотека Его Императорского Величества. А в этой библиотеке хранились старинные исторические книги, которых даже в Ленинке не было. Василий решил, что эти 3 года безработной отработки он посвятит работе над докторской. Ему, как зав. кафедрой, кандидату исторических наук, книги давали на дом. Коллеги на кафедре шутили, что он хоть бы своё фото оставил. Ведь видят его только два раза в месяц и то у кассы. Увы, не смог он использовать эти свободные  три года. В 1956 году Хрущёв убрал Суслова с идеологической работы. Вместо него пришёл Ильичев. Почти нормальный человек. При нём началась работа над новой исторической энциклопедией. В ней уже не было ни слова, ни о связующей роли гуннов, ни о революции рабов. Сменили секретаря обкома партии по идеологии. Мало того, кафедру истории забрали у  пединститута и присоединили её к кафедре истории университета.

 

Собрали партбюро факультета и на нём торжественно принесли Сиротенко извинения за те обвинения в антипартийности. Попросили написать заявление о снятии того партийного строгача. Сиротенко категорически отказался. Заявил, что относится к тому строгачу, как к своим боевым наградам. Растроганные однопартийцы единодушно выбрали его парторгом факультета. Одновременно он был избран заведующим объединённой кафедры. Увы, эти, вроде, бы прекрасные перемены, Василий Трофимович принял, как удар судьбы. Когда он был в опале – всё время мог посвящать работе над докторской. Ещё и немалую зарплату получал. Теперь за ту же зарплату должен был пахать с утра до вечера в университете. Мало того, как парторг факультета, летом должен был ехать не на Чёрное море с семьёй, а со студентами в колхоз! 

 

Работу над диссертацией пришлось отложить. Отложить на целых 12 лет. Тем временем подрастали дети. Старший, там в Чернигове, заканчивал школу. Так как он с детства любил историю, написал ему письмо с предложением помощи с поступлением в университет. Тот гордо отписался, что с его оценками (он шёл на золотую медаль) и так поступит в любой институт. Бог наказал его за спесь. За украинское сочинение на выпускном экзамене получил кол. Даже не написал, что поступил в пищевой институт. Связь с ним оборвалась. 

 

Подрастала дочь Лариска. История её не интересовала. Друзей не было. Всё время проводила, уткнувшись в книги. Вот и поступила на филологический. Средний сын Лёня увлёкся в школе Леночкой Максимович, дочкою известного карстоведа и, вслед за ней, поступил на геологический факультет. Младший сын Саша был душой школьного микробиологического кружка. Нашёл целые группы метановых микроорганизмов. Метан – бич наших шахт. Любая находка в области метанопоглощающих микроорганизмов имеет огромное народохозяйственное значение. Сразу после школы ему, пацану, дали собственную лабораторию. Но и лаборатория, и он, и все работы были засекреченными. Даже авторские свидетельства на изобретения не разрешили оформить. От поступления в университет, на чём настаивал Василий Трофимович, также пришлось отказаться…

 

Из-за тех партийных нагрузок было не до семьи, не до диссертации. Наконец, в 1968 году ему удалось спихнуть почётную должность парторга на молодого доцента. Себе же он пробил руководство трудовой практикой. Нынешние студенты, наверное, уже не знают, что это такое. Я же ещё помню. На третьем курсе, летом, нас на 2 месяца отправляли на завод. Работать на рабочих должностях. Ясно, что доверить ответственную работу нам боялись. Мы работали на подхвате. Так и было со студентами Сиротенко. Летом школы не работают. Занимались уборкой в школах, были пионервожатыми у детей, оставшихся в лагерях при школах.

 

Привлекла та трудовая практика Сиротенко только потому, что проводили её в Москве и Ленинграде. Василий Трофимович с другом-доцентом брали руководство двумя группами. Выезжал он в Ленинград. Тратил 2-3 дня на организационные вопросы. После этого  почти на целый месяц погружался в таинственный мир публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина. Я сам все вечера командировок в Ленинград проводил в той библиотеке. До сих пор мне снятся её романтично-таинственные залы со старинными венецианскими зеркалами и портретами ушедших эпох…

 

Отсидев в библиотеке месяц, сдавал группу напарнику, приехавшему из Москвы. Сам ехал на его место и оседал уже в Ленинке. Через месяц оформлял документы по практике и с группой возвращался в Пермь. За каждую двухмесячную практику успевал исписать по 7  журнальных тетрадей, законспектировав до 300 источников. Увы, в году для диссертации он мог использовать только эти 2 месяца производственной практики. Поэтому и затянулось написание докторской на целых десять лет. Сиротенко всегда говорил, смеясь, что если бы продолжалась опала, он бы закончил диссертацию в те положенные 3 года отработки-безделья!

 

Наконец диссертация была закончена. Трижды перепечатал её (в Учёные Советы рассылаются только первые экземпляры) и послал в Московский, Ленинградский и Киевский университеты, где тогда можно было защищать докторские диссертации по истории.  Первым пришёл ответ из Киева. Профессор Брайчевский сообщил, что у них очередь на защиту расписана на ближайшие 5 лет. Из Москвы пришёл уничижительный ответ от профессора Вакшанина. Тот заявил, что диссертацию рассматривать нецелесообразно, так как она противоречит  утверждению Энгельса о том, что «Варвары омолодили Европу». Со зла Сиротенко ответил ему открытым письмом в «Учительской газете». Написал, что Энгельса нужно читать в первоисточнике, а не в интерпретации. Что это выражение и у Энгельса было приведено в кавычках, так как сам Энгельс утверждал противоположное. А именно, что варвары отбросили Рим назад…

 

В общем, нажил он себе в Москве врага, почище Розенбаума. К тому же узнал, что Розенбаум уже защитил докторскую и работает в Москве. Является членом Учёного Совета университета. При таких условиях ехать на защиту в Москву было бы самоубийством. К счастью в Ленинграде его диссертацию приняли «на ура». Она очень понравилась крупнейшему советскому слависту и византиеологу Нине Викторовне Пигулевской, личности неординарной, многолетней узнице Гулага. Поддержал Сиротенко и другой многолетний узник Гулага – Лев Гумилёв. Вдобавок, он даже знал тёщу Сиротенко, Евгению Львовну Вербицкую, дружившую когда-то с его матерью. Матерью его была белая королева русской поэзии Анна Ахматова (Гуренко). Очередь в Ленинграде тоже была. Но не такая огромная, как в Киеве. Год-два, в зависимости от важности темы. Через полгода провели кафедральное обсуждение. По сути диссертации были мелкие замечания и уточнения. Но вот  с самим текстом был кошмар. По 6-7 опечаток на странице. Он ведь сам шлёпал диссертацию на пишмашинке. Спешно шлёпал. Три беловика шлёпал. Когда же сам себя проверяешь, пропускаешь ошибки и опечатки. Понадеялся на дочь Лариску, а она просто проглянула и только на полях наставила галочек. Побоялась исправлять текст.  Он же решил, что все ошибки исправлены и отправил диссертацию, не читая. Вот теперь за те опечатки и заработал головомойку. Дали 2 месяца на перепечатку материала и внесение дополнений. Управился досрочно. Выслал перепечатанную и тщательно выверенную диссертацию в институт. Получил ответ, что диссертация рекомендована к защите кафедрой истории Ленинградского университета. Так как на защиту большая очередь, то о конкретной дате защиты его известят дополнительно.

 

Проходит полгода. Извещения нет. Звонит в Ленинград. Там отвечают, что его оппонент, у которого находилась диссертация, умер. Где теперь диссертация, никто не знает. То же самое ответили на официальный запрос ректора. Тогда ректор дал указание типографии по оставшемуся экземпляру напечатать диссертацию в 5 экземплярах и направить по два экземпляра с рекомендацией к защите кафедры истории Ленуниверситета в Москву и Ленинград. Из Москвы пришёл отказ за подписью Вакшанина. Из Ленинграда пришло письмо с извинением. Очередь на защиту Сиротенко уже прошла, а новая очередь расписана на 3 года вперёд. Ректорат института всегда заинтересован в защите докторских диссертаций своих сотрудников. Ректор решил создать разовый Совет для защиты докторской диссертации Сиротенко. Но в Пермских вузах для Совета не хватало одного доктора наук. В соседнем, Свердловском университете работал сильнейший специалист по средневековью, профессор Изюмов. Вот ректор и предложил Сиротенко лично съездить к Изюмову и уговорить того стать членом одноразового Совета Пермского университета по защите докторской диссертации.

 

Василий Трофимович набил чемодан своими публикациями. Захватил пару старинных книг, добытых на войне. Изюмов принял радушно. У них даже нашлись общие знакомые по Ленинградскому фронту и Висло-Одерской операции. Он дал согласие  и 9 апреля 1969 года на разовом Совете Пермского университета была защищена докторская диссертация Василия Трофимовича Сиротенко. Диссертацию и протокол защиты с единогласным «за» послали в ВАК. Проходит год, а с ВАК ни слуху, ни духу. Едет Василий Трофимович в Москву. Диссертация опять потерялась! (кстати, моя кандидатская также терялась вначале в КТЭИ, затем в ЛИСТЕ и, наконец, в самом ВАК). Доложил ректору. Тот вновь дал указание отпечатать ещё 5 экземпляров диссертации и решения Учёного Совета. Опять молчание. Опять, через год поехал Сиротенко в Москву. В ВАКе ответили, что диссертация есть. Очередь не подошла. Только осенью 1973 года пришёл вызов из ВАК. Написал  Василий Трофимович своё выступление для ВАКа на 32 страницах, отпечатал его в типографии в 20 экз. и разослал всем 19 членам Учёного Совета Московского университета, которые одновременно были и членами экспертного совета ВАК.

 

Через месяц вызвали для выступления на Учёном Совете. Выступил отлично. Каверзных вопросов никто не задавал. Розенбаум  в Москве уже не работал, а Вакшанин предпочёл отмалчиваться. «За» проголосовало 18, против – 0, воздержался 1 (видимо, Вакшанин). На следующий день проходил Пленум ВАК. Проходил он в том же составе и с теми же результатами. В связи с тем, что из-за потери экземпляра диссертации в ВАК с утверждением проволынили три года, приняли решение выдать Сиротенко сразу и диплом доктора исторических наук, и аттестат профессора. Так, в 1975 году он стал доктором и профессором. 

 

Жизнь, наконец, наладилась. Приличная зарплата, положение в обществе. Перед «профессоршей» соседи кланялись за квартал. Дочь окончила институт и вышла замуж. Переженились сыновья. Всю жизнь он куда-то спешил, что-то искал. И вдруг – финал. Спешить некуда. Прекрасный город Пермь. Стоит на берегу полноводной Камы. Дом недалеко от реки. Дети в детстве не вылазили из воды. А ему тоскливо. То же небо, те же берёзки, но вот воздух не тот, не те запахи, какие были в его детстве. На его Украине…

 

НА УКРАИНЕ

 

В январе 1976 года в Кремле собрали совещание преподавателей истории со всего Союза. Встретил земляков с Украины. Остановились в одном общежитии на Ленинских горах. После дневных заседаний, собирались в том общежитии вместе и говорили до утра. Были там деканы исторических факультетов с Днепропетровска, Запорожья, Одессы. Они были доцентами. Только он был профессором. Да и на самом совещании профессоров были единицы. Земляки говорили, что на Украине профессоров-историков – раз, два и обчёлся. Приглашали в свои вузы. Обещали гарантийные письма.

 

Вернулся в Пермь. Ранее такой прекрасный город вдруг стал казаться холодным, задымленным. Страшно затосковал по Родине. Поговорил с женой. Она тоже вспомнила  молодость, тёплую, гостеприимную Украину. Всплакнула и сказала, что куда он, туда и она.

 

До каникул пришли гарантийные письма с Украины. На каникулы поехал знакомиться. Начал с Одессы, о которой мечтал с детства. Ему в письме обещали трёхкомнатную квартиру через 3 месяца после переезда. Увы. В Одессе как раз перед его переездом прошёл ураган. Масса домов было разрушено. Людей нужно было переселять. В обкоме партии сказали, что из-за форс-мажорных обстоятельств ранее, чем через 3 года жилья не будет. Поехал в Запорожье. Там было место зав. кафедрой. Квартира, предназначенная для профессора,  находилась в доме, расположенном в парке на берегу Днепра. Местность, люди, институт очень понравились. Поехали с ректором к секретарю обкома партии, ведавшему наукой. Тот посмотрел на Василия Трофимовича, подержал в руках папку с личным делом. Даже раскрывать не стал. Сказал: «Вы ведь с 1915 года. Как говорится дореволюционного производства. Возраст у вас пенсионный. В таком возрасте думают о похоронах, а не о науке. У нас есть свой кадр. Пусть он доцент, но он на 20 лет младше вас. Мы выбираем его кандидатуру. Василию Трофимовичу очень понравился и город, и институт, и место, где он мог бы жить. Но в те времена всё решала партия. Раз обком против, ничего не попишешь. Грустно сказал секретарю: «Хотел бы, чтобы Вы дожили до моих лет, и Вам никто не сказал таких слов». Поехал дальше. В Днепропетровск. Ирония судьбы. Ни тот секретарь по идеологии, ни тот доцент не пережили 91 год. Василий Трофимович работает и сейчас, читает лекции, выступает перед допризывниками, пишет книги…

           

В Днепропетровск он попал как раз на майский субботник. Остановился в комфортабельной университетской приезжей. Узнав о субботнике, пошёл на кафедру, захватив спортивный костюм. Представился сотрудникам и сказал, что хотел бы познакомиться с коллективом в процессе субботника. Естественно, народ принял такое предложение «на ура». В те застольно-застойные времена субботники всегда заканчивались хорошей пьянкой. Ничто на Руси так не объединяет, как застолье под звон стаканов с водкой. Вошёл-вписался Сиротенко в коллектив: вскоре состоялся Учёный Совет, на котором утвердили кандидатуру Сиротенко на должность профессора кафедры истории и постановили выделить ему квартиру. Поехал представляться в обком партии. Там секретарь по идеологии тоже оказался бывшим фронтовиком. Мгновенно нашли общий язык. Мало того, секретарь вынул из сейфа бутылку «Столичной» и разговор они продолжали под наркомовские 100 грамм. Разговор окончился тем, что секретарь, не только дал согласие на утверждение Сиротенко профессором университета, но и пообещал выделить для него квартиру в сдающемся обкомовском доме в самом престижном районе города. Окрылённый, Василий Трофимович вернулся в Пермь. С университетом проблем не было. Там как раз сменился ректор и новому ректору на старые кадры было наплевать. Избрали старого профессора по конкурсу где-то в Украине. Ну и скатертью дорога. Место для молодого освободится!

 

Для Василия Трофимовича гораздо важнее было решить вопрос с жильём для детей. Вообще-то он уже выкупил Ларисе и Лёне кооперативные двухкомнатные квартиры. Но Лёне, в связи с рождением детей, в двухкомнатной было уже тесно. Занял у знакомых 7000 рублей, купил однокомнатную квартиру, а затем с доплатой обменял её и свою двухкомнатную на четырехкомнатную, которую оставил Лёне. Саша переселился в бывшую Лёнину квартиру. Так, обеспечив детей пристойным жильём, он покинул Пермь. Барахла с собой почти не брали. Только кухонная утварь да 4 огромных ящика с его библиотекой.

           

До ноября, пока не сдали дом, жили в общежитии. Те ящики так и не распаковывали. Они заняли целую комнату в выделенной им секции. Василий Трофимович, нечаянно, проговорился ректору о том семитысячном долге. Тот схватился за голову. Такой долг нужно отрабатывать. Профессорские ставки во всех институтах одинаковые. Но вот в горном и железнодорожном институтах существует ещё целая система доплат. Там преподаватели получают вдвое больше, чем в университете. Сиротенко, наверное, получив квартиру, перебежит туда, чтобы рассчитаться с долгами. Когда в институт пришёл документ на квартиру, он потребовал у Сиротенко подписать с ректоратом договор. По этому договору, если он  уволится  ранее, чем через 5 лет, квартира должна будет возвращена университету. Сиротенко сразу подписал этот договор. Ведь он уже в Перми освоил подработку в других вузах и в обществе «Знание» чтением лекций. Он, как профессор, на кафедре должен был находиться примерно 4 часа в день. Остальным временем он был волен распоряжаться по своему усмотрению. Вот и читал лекции в горном институте и выступал с лекциями по командировкам общества «Знание». При этом он ухитрялся в родном университете подготовить и прочесть по 376 лекций за семестр. Мало того, когда ездил со студентами в колхоз, то ухитрялся там от общества «Знание» прочесть по 50 лекций за месяц. А каждая лекция тогда стоила 25 рублей. Цены же на продовольствие были такие, что они с женой легко укладывались до 100 рублей на месяц. Так что с теми долгами расплатился за год.

           

Увы, из-за такой интенсивности работы назревал конфликт с зав. кафедрой. Тот смог подготовить за весь семестр только 12. Он стал думать, как бы подъесть неожиданного конкурента. Вскоре такой случай представился. Дал его сам Василий Трофимович. Он услышал по радио, что новым Папой Римским выбран Карел Войтылла. Теперь на лекциях для разрядки он рассказывал не о прорыве его батальоном кольца вокруг 2-й ударной Армии, а о Краковской операции и его знакомом Войтылле. В те годы зав. кафедрами знали обо всём, что творится на кафедре и о чём говорят преподаватели на лекциях. В те годы только и говорили, что о победе атеизма в Союзе. А тут профессор болтает на лекциях о своём «приятеле Папе Римском». По требованию зав. кафедрой провели партийное собрание кафедры и объявили коммунисту Сиротенко выговор за  пропаганду клерикализма. К счастью, в те времена выговора гасились по истечению года. Через год Василий Трофимович забыл о выговоре, а ещё через год окончился срок пребывания на посту зав. кафедрой.

 

Новым зав. кафедрой избрали доцента, который не по обязанности, а по интересу бегал на лекции Сиротенко. При нём Василию Трофимовичу жилось вольготнее, чем когда либо. Но и его срок окончился через 5 лет. С 1984 зав. кафедрой стал сторонник жёсткой дисциплины. Требовал, чтобы все сотрудники ежедневно приходили на кафедру, даже если у них в этот день и нет часов. Требовал, чтобы читали лекции строго по учебнику и не допускали никаких вольностей. Тут имелся в виду не Сиротенко. Несколько преподавателей любили во время лекций рассказать пару скабрезных анекдотов. Хоть у власти уже был Горбачёв, но перестройка ещё не начиналась. Это сейчас лекции превращаются в сплошной анекдот. В те времена они должны были быть строго научными. В общем, на кафедре стало скучно и чопорно. Хоть Сиротенко и был к этому времени уже всемирно известным учёным-медиевистом, но зав. кафедрой предложил ему полугодичную стажировку в Харькове. Василий Трофимович с удовольствием согласился. Харьковский университет был самым старым на Украине, да что на Украине – его организовали в 1806 году, когда в России был только Петербургский университет! Эту стажировку Сиротенко воспринял как дар Божий!  Мало того, что на полгода отдохнёт от кафедральных дрязг, так ещё  сможет целых полгода пользоваться одной из старейших университетских библиотек Союза.

 

Передал, как свадебный подарок, экземпляр своих лекций юной преподавательнице, заменившей его на время командировки, и поехал в Харьков. Жил в аспирантско-преподавательском общежитии университета. Сразу же появились друзья. Скучать не приходилось. С утра отмечался на кафедре и бежал в читальный зал. С утра и до позднего вечера сидел над старинными фолиантами. Порядки в библиотеке были строгими. Хоть и был он профессором, мировым авторитетом, но книг на дом не выдавали. И, слава Богу. А то бы зажал несколько артефактов! Но за месяц до окончания стажировки пришла телеграмма с кафедры с требованием срочно вернуться. Оказывается, его сменщица  попала в больницу. Чуть ли не со слезами расставался с читальным залом. Вернулся в Днепропетровск. Позвонил мужу преподавательницы узнать, как она. Тот сказал, что она в реанимации после выкидыша. Выкидыш произошёл из-за конфликта на кафедре. Стал выяснять у сотрудников суть того конфликта. Когда преподавательницу перевели из реанимации, пошёл к ней узнать подробности. И вот что оказалось.

 

Она читала лекции по его конспекту. А там отрицалась теория «Революции рабов», всё ещё сохраняющаяся в учебниках, которыми пользовались в университете. Два преподавателя, среди которых был и отвергнутый ею поклонник, написали докладную зав. кафедрой о том, что её лекции не соответствуют учебнику. Он назначил на среду обсуждение её вопроса на Совете кафедры. В среду у неё было 5 пар подряд. И вот, в семь вечера, сразу после пар её начинают допрашивать и клеймить позором. Три часа длился этот ад. После 10 часов непрерывных лекций. В конце разноса она потеряла сознание. С нею случился выкидыш. Её забрали в больницу. Ребёнка она потеряла. Под угрозой была и её жизнь…

 

Сиротенко был на её свадьбе. Уезжая в Харьков, преподнёс ей конспект своих лекций, как свадебный подарок. И вот её за это чуть не лишили жизни. Она теперь никогда не сможет иметь детей.

 

Василий Трофимович в это время опять был парторгом факультета. Вернувшись из больницы, он созвал партийное собрание факультета. На нём поставил вопрос о поведении зав. кафедрой и двух преподавателей, доведших свою молодую коллегу до выкидыша. Собрание проходило бурно. Вынесли партийные выговора этим двум сотрудникам и строгий выговор зав. кафедрой «За неэтичное поведение». Так у Сиротенко появились враги на кафедре. Когда, в связи с окончанием очередного 5-летнего срока договора, встал вопрос о пролонгировании договора, зав. кафедрой выступил категорически против. Мол, Сиротенко уже 70 лет и его лекции противоречат учению марксизма-ленинизма. Вынесли вопрос на Учёный Совет Университета. На Учёном Совете постановили представить решение вопроса о Сиротенко горкому партии. Там не стали ломать голову, а переслали всё в ЦК КПСС. Не удивляйтесь, что горком напрямую связывался с ЦК КПСС. В городе ведь был Южмаш, так что секретари горкома и даже парторг Южмаша входили в ЦК КПСС. Как раз в это время в ЦК КПСС пришёл новый учебник по истории под редакцией Колесницкого.

 

Не долго думая, они переслали документы по Сиротенко ему. Он же прислал хвалебный отзыв, из которого следовало, что Сиротенко – единственный ортодоксальный марксист, а оппоненты его о марксизме не имеют даже понятия. Этот отзыв ЦК КПСС переслало в горком партии. Секретарь горкома немедленно созвал бюро и вызвал на него всех членов Совета, рассматривавших вопрос о Сиротенко. Им было рекомендовано продлить договор с Сиротенко и поставить вопрос о пребывании зав. кафедрой в партии и на своей должности. Из партии его, правда, не вычистили, а вот с кафедрой пришлось расстаться…

 

На этом же бюро горкома партии Сиротенко был назначен заместителем комиссии по идеологии горкома партии. Теперь все жалобы на поведение коммунистов приходили к нему. В том числе и жалобы на самого Сиротенко…

 

 

 

ПЕНСИОННЫЙ ГЕНОЦИД НА УКРАИНЕ

 

Но вот выползло пьяное ГКЧП 1991 года. Затем бутылкой «Беловежской» на троих справили тризну по Великой Державе. У хуторского государства не было денег на науку. Начались массовые сокращения. Коса сокращений прошла и по университету. У Сиротенко забрали полставки. Не нуждался, хоть и зарплата профессора сравнялась с зарплатой уборщицы. Он, как та уборщица, подрабатывал ещё в 2 институтах. Подрабатывал не столько для денег, как для того, чтобы его исторические наработки остались в головах как можно большего количества будущих учёных.

 

 

Василий Трофимович Сиротенко, 1995 г. 

 

В 1995 году доцент университета Турчинов основал всеукраинское объединение «Громада». Он утверждал, что путь в будущее лежит только через приватизацию. Сиротенко был не экономистом, а историком. Как историк он поддерживал точку зрения Николо Макиавелли о том, что сила Державы не в частной собственности, а в благосостоянии всех её граждан. В противовес правой Турчиновской «Громаде», Виктор Драченко вместе с побратимами-фронтовиками организовал левоцентристское объединение «Союз миролюбивых сил «Батькивщина». Был среди основателей «Батькивщины» и фронтовик Сиротенко. Вот из-за участия в основании «Батиькивщины» его и выбросили на пенсию сразу после окончании семестра.

 

Стал оформлять пенсионное дело. Толстенная, размалёванная бабища, брезгливо листала жирными пальцами его пожелтевшие справки о ранениях военных лет. Справку московской медкомиссии о присуждении ему инвалидности 2 группы. Затем небрежно швырнула всё ему через стол и сказала: «Папаша, можете использовать эту макулатуру в туалете. Надо было не за Сталина воевать, а за Украину!». Ещё несколько месяцев волынили, требуя справку за справкой. Так делают и сейчас. Пенсионный фонд заинтересован, чтобы пенсии платить не с момента наступления пенсионного возраста. А для этого надо проволынить больше 3 месяцев. Тогда пенсия назначается с момента принятия документов. Через 4 месяца у Сиротенко приняли документы. Для начисления пенсии выбрали самый невыгодный срок. Пенсию ему назначили целых 70 гривен (тогда $25). К этому сроку от его услуг отказались и горный институт, и мединститут. Было у него при советской власти на книжке 50 000 руб. Но в 1992 году они превратились в 50 копеек. Запасов дома никаких. От детей из России переводы не поступают. Старший сын  внедрял свои научные разработки в колхозах. В 1996 году колхозы в Украине были уничтожены. Он тоже остался без работы и без зарплаты, со съеденным инфляцией сорокатысячным вкладом в сберкассе (авторские за изобретения). Помощи ждать было неоткуда. С мая месяца бегал на пляж и собирал бутылки. Осенью собирал у железнодорожных путей падалки яблоки и груши. Варили из них повидло. Стали пухнуть ноги, отказывать сердце.

 

В мае 1998 приехал младший сын Саша. Его лабораторию закрыли ещё в 1992. Правда, ФСБ предлагала работать в заданном ими направлении. Но он ведь работал для того, чтобы предотвращать взрывы метана на шахтах. Теперь же ему предложили работать на  программирование взрывов. Он отказался. Устроился, и то по блату, истопником в школу, где учительствовала его жена. Случайно, на базаре встретил одноклассника. Тот был главой фермерской ассоциации Армавирского района. Разговорились. Встречались ещё несколько раз. Друг убедил его стать фермером. Помог купить дом с участком недалеко от Армавира. Он посоветовал отцу продать дом в Днепропетровске и переехать к нему. Сиротенко решил познакомиться с Краснодарским краем. Поехал с сыном в Армавир. Походил по институтам. Ректор пединститута свёл его со своим родственником – ректором Армавирского духовного училища. Тот мечтал реорганизовать училище в Духовную Академию. Для такой реорганизации в первую очередь нужна была профессура. Появление  профессора Сиротенко ректор духовного училища принял как Голос Неба. Он пообещал золотые горы – и высокую зарплату, и шикарную квартиру. Заключили договор…

 

И ВНОВЬ РОССИЯ – РОДИНА МОЯ!

 

Василий Трофимович срочно, за какие-то $25000, продал свою шикарную трёхкомнатную квартиру в престижном районе Днепропетровска. Оформил дарственную на книги университетской библиотеке и с нехитрым скарбом поехал в Армавир, переведши доллары на карточку «Виза»...

 

Увы, золотые горы оказались мифом. Священный синод категорически отверг идею создания Духовной Академии в ничем не прославившемся Армавире. В училище зарплата была невысокой. Выручил ректор пединститута, предложивший должность освобождённого профессора. Быт постепенно налаживался. Но вот, когда захотел снять деньги с карточки, оказалось, что это можно сделать только в Днепропетровске. Пришлось возвращаться в Днепропетровск, а затем с чемоданом, набитым деньгами, больше суток трястись поездами, с пересадкой в знаменитом бандитском Ростове. Вспомнил, как в юности у него сонного вытащили чемодан из-под головы. Из-за этого не заснул ни на минуту.

 

Домой вернулся измученный, с красными глазами. Пошёл к врачу. Выписали кучу таблеток и глазные капли. Через неделю всё как рукой сняло. Мало того, отпустило сердце, мучившее его последние годы, а ноги стали требовать не ходить, а бегать. Лекции его стали самыми популярными в педуниверситете. Как и раньше, упоминал и о Волховском фронте, и об освобождении Кракова и о знакомстве с нынешним Папой Римским. Коллеги-преподаватели, завидующие такой популярности, пошли к ректору и потребовали написать официальный запрос в Римскую курию и в военкомат. Ректор долго волынил, в конце-концов подписал написанные ими запросы. Отказался только сам посылать. Послали критики.

 

Получив запрос, военком посетил несколько лекций Сиротенко. Пришёл в восторг от его вставок об армейских буднях. Напросился домой. Листал фотографии, слушал воспоминания. Затем попросил разрешения, запросить его дело в Московских и Ленинградских архивах. Попросил выступить с воспоминаниями перед допризывниками. Василий Трофимович с радостью согласился. Оба предложения ему импонировали. Он ведь сам так и не смог добиться что-либо в тех архивах. Частному лицу это было нереально. На официальные запросы военкомата ответить должны были. А пока он выступал перед допризывниками. Вспоминал с ними своё детство, юность, фронтовую молодость. Вскоре он стал героем всех уличных мальчишек. А затем пришли его личные дела из Московского архива РККА и Ленинградского военного округа. Всё о чём рассказывал Сиротенко, подтвердилось! Военком, втайне от Сиротенко, написал о нём лично Путину, приложив ксерокс того личного дела и свою характеристику.

 

В мае 2000 года Путин лично поздравил Сиротенко с Победой. К 85-летию Главнокомандующий Российской Армией Путин по ходатайству 1944 года присвоил ему звание подполковника российской армии. Ещё через год, за участие во взятии Кракова присвоил ему звание полковника.

 

В октябре 2000 года пришло письмо из Римской курии с личным благословением Папы Римского.

 

 

 

Увы, ни письма Папы Римского, ни полковничьего диплома Сиротенко уже не увидел. Из-за длительной работы над плохо читаемыми древними манускриптами у него воспалились глаза. Врач прописал капли. Вначале они помогали, и Василий Трофимович ежедневно закапывал глаза. Но как-то в аптеке, приняв вместо рецепта флакончик от старых капель с полустёртой надписью, выдали другие капли. Он закапал глаза и – сжёг сетчатку. Ослеп. Для любого из нас это было бы страшной трагедией. Жить, ничего не видя, что может быть хуже. Но Василий Трофимович не сдался. Он всё равно читает лекции. Правда, в институт его теперь сопровождает жена. Ольга Васильевна стала его глазами и руками. Печатает на машинке его монографии, читает ему первоисточники. Правда, иностранные книги, а таких у него большинство, читать ей очень трудно. Языки она не учила. На войне более-менее освоила немецкий. Вот и читает ему, как школьница, книги на латыни. Он злится, заставляет перечитывать вновь и вновь, пока поймёт, о чём говорится. Злится, но работает. К 90-летию он запланировал выпустить новую книгу по истории средневековья. Затем займётся книгой по истории Православия…

 

 

 

Увы, жизнь внесла коррективы в его планы. Осенью 2005 он слёг. Шумные мероприятия в пединституте в честь его 90-летия проходили уже без его участия. Кассету с выступлениями коллег он слушал дома в постели. Весной стало немного лучше. Летом даже ездил в горы к младшему сыну Саше. Но вернулся в Армавир, и снова вернулась болезнь. Не мог ночами спать. Каждый день приходил участковый врач и колол обезболивающее. Но огромную опухоль в области селезёнки обнаружил не врач, а Ольга Васильевна. Сказалась военная практика медсестры. В ночь с 8 на 9 в Армавире бушевала гроза. Под эту грозу тихо отошёл в лучший мир Василий Трофимович. Отошёл, вслед за своим другом военных лет Карелом Войтыллой, ставшим Папой  Римским Иоанном Павлом II…

 

sirotenko@polynet.lviv.ua 

06.05.2007 г.