Глава V - Краткий очерк жизни и деятельности графа М. Н. Муравьева. Ар. Турцевич - ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ - ЛИТВА И РОССИЯ - Литва - Европа

Глава V

Назначение графа Муравьева Виленским генерал-губернатором. – Состояние Северо-Западнаго края до прибытия графа Муравьева. – Приезд графа Муравьева в Вильну. – Первые распоряжения графа Муравьева. – Уничтожение вооруженных банд военною силою. – Введение военно-полицейскаго управления. – Меры для умиротворения края. – Меры по отношению к римско-католическому духовенству.

Назначение Михаила Николаевича Муравьева главным начальником всего Северо-Западнаго края состоялось при следующих обстоятельствах. 17 апреля 1863 года, в день рождения Государя, Муравьев прибыл в Зимний Дворец; там только и говорили о разграблении графом Плятером транспорта с оружием под Двинском. Государь подошел к Муравьеву и спросил его: «Слышали ли вы, что случилось в Двинске»? Муравьев ответил, что слышал и что этого ожидать надо было не только в Двинске, но и везде в Западных губерниях; при этом обратил внимание Государя на то обстоятельство, что (с.22) в Двинском деле замешаны те же фамилии, которыя участвовали и в возстании 1831 года. Спустя несколько времени брат Михаила Николаевича Муравьева, Андрей Николаевич отправился к директору азиатскаго департамента, генералу Игнатьеву, чтобы взять себе отпуск в Киев, и вступил с ним в разговор. Игнатьев откровенно стал высказывать свое мнение о бедственном положении дел в Западной России и, между прочим, сказал: «Покаместь мой родич (Назимов) будет в Вильне, нечего нам ожидать там добраго». Андрей Николаевич ему возразил: «Покаместь не будет послан туда брат мой Михаил, знающий на опыте тот край, не будет спасенья Литве; ибо уже шла речь о том, что если будет высадка французов в Курляндии, то дело уже пропало». «Как же это может статься?» сказал Игнатьев: «брат твой ни за что не согласится, а особенно после последних неудовольствий по министерству». «Знаю, что не согласен», отвечал Муравьев, «ибо я испытывал уже его мысль; но на все есть своя манера. Если только Государь без всякаго предварения пошлет за ним фельдъегера и скажет ему: Муравьев, отечество в опасности, спасай его! то как конь ретивый и верный сын отечества, он не может отказаться». Так все и случилось. Когда Игнатьев высказал эту мысль канцлеру Горчакову, а последний Государю, Государь тотчас призвал к себе Муравьева и предложил ему пост главнаго начальника Северо-Западнаго края. «На предложение Государя», разсказывал Муравьев в своих записках, «я отвечал, что как русскому, было бы безчестно мне отказываться от исполнения возлагаемой ныне на меня Его Величеством обязанности: всякий русский должен жертвовать собою для пользы отечества, и потому я безпрекословно принимаю на себя эту трудную обязанность генерал-губернатора в том крае; что от Его Величества будет зависеть приказать мне оставаться там столько времени, сколько он найдет это нужным, но что вместе с тем прошу полнаго со стороны Его Величества доверия, ибо в противном случае не может быть никакого успеха. Я с удовольствием готов собою жертвовать для пользы и блага России; но с тем вместе желаю, чтобы мне были даны все средства к выполнению возлагаемой на меня обязанности. При этом я выразил Его Величеству мое убеждение, что опыт 1831 г . нам не послужил в пользу и что теперь надо решительно подавить мятеж, уничтожить крамолу и возстановить русскую народность и православие в крае. (с.23) Говоря о политическом и нравственном положении края, я ссылался Его Величеству на приобретенный мною опыт в распознании польскаго характера и враждебном его против России направлении; что в бытность мою в том крае, т.е. в Витебске – вице-губернатором, в Могилеве и в Гродно – губернатором, и находившись во время всего похода 1831 года в Литве при главнокомандующем графе Толстом, который вверил мне все распоряжения по гражданской части во время мятежа, я мог узнать как тот край, так и революционные замыслы и польския крамолы».

«На все это Государь мне ответствовал, что он меня благодарит за самоотвержение и готовность принять эту трудную обузу, что он вполне разделяет мой образ мыслей, предлагаемую систему и от оной не отступит».[1]

1 мая 1863 года подписан был Государем приказ о назначении М. Н. Муравьева генерал-губернатором шести губерний Северо-Западнаго края. Русское общество отнеслось к этому назначению вполне сочувственно. «Общественное мнение», по свидетельству одного современника, « пришло тогда к убеждению, что для тушения польскаго пожара недостаточно мер кротости, поэтому имя Муравьева невольно сказалось повсюду. Все говорило, что дело усмирения будет им поведено энергично, репутация его в этом отношении была упрочена, и всякий вместе с тем был уверен, что под его управлением значение русскаго имени будет поднято. Деятельность этого человека была изумительна, да он умел и подчиненным прибавить энергии».[2]

После назначения своего Виленским генерал-губернатором, Муравьев оставался в Петербурге более недели. Он формировал новый состав служащих при генерал-губернаторе, входил в сношения на счет различных мероприятий с министрами и был несколько раз с докладами у Государя в Царском Селе, а перед отъездом представился Государыне, которая благодарила его за решимость и самоотвержение. Наконец 12 мая, помолившись в Казанском соборе, М. Н. Муравьев отправился в Вильну.

До приезда Муравьева в Северо-Западном крае польское возстание было в полном разгаре. «Несмотря на постоянныя битвы и стычки наших войск с мятежниками», говорит один современник, «в марте и апреле месяцах 1863 года (с.24) весь край был уже объят мятежом. В Ковенской и Гродненской губерниях мятежники распоряжались, как у себя дома, шайки их бродили под стенами Вильны».[3]

Еще обстоятельнее знакомит нас с положением Северо-Западнаго края сам М. Н. Муравьев. «Все шесть губерний», разсказывает он в своих записках, «были охвачены пламенем мятежа; правительственной власти нигде уже не существовало; войска наши сосредоточивались только в городах, откуда делались экспедиции, как на Кавказе в горы; все же деревни, села и леса были в руках мятежников. Русских людей почти нигде не было, ибо все гражданския должности были заняты поляками. Везде кипел мятеж, ненависть и презрение к нам, к русской власти и правительству; над распоряжениями генерал-губернатора смеялись и никто их не исполнял. У мятежников были везде и даже в самой Вильне революционные начальники: в уездных городах окружные и парафиальные; в губернских целыя полныя гражданския управления, министры, военные революционные трибуналы, полиция и жандармы, словом, целая организация, которая безпрепятственно, но везде действовала, собирала шайки, образовывала в некоторых местах даже регулярное войско, вооружала, продовольствовала, собирала подати на мятеж, и все это делалось гласно для всего польскаго населения и оставалось тайною только для одного нашего правительства. Надо было со всем этим бороться, а с тем вместе и уничтожать вооруженный мятеж, который более всего занимал правительство. Генерал-губернатор ничего этого не видал; русския власти чувствовали только свое безсилие и вообще презрение к ним поляков, ознаменовавшееся всемозможными дерзостями и неуважением даже к самому войску, которому приказано было все терпеть и переносить с самоотвержением; так все это переносили русские, и даже само семейство генерал-губернатора было почти оплевано поляками...»

«В Вильну были вызваны все почти помещики и мировые посредники в феврале 1863 г ., будто бы для обсуждений по крестьянскому делу; но на этом и на подобном же съезде в Ковне были положены начала для действий по мятежу и соединились обе партии, так называемых белых и красных, при чем избраны для губернских и уездных городов по два делегата, которые бы наблюдали за действиями предводителей (с.25) дворянства и самого правительства – и все это делалось явно на глазах того же правительства».[4]

В этом описании польскаго возстания в Западных губерниях нет ни малейшаго преувеличения. Правда, самыя большия банды, как Сераковскаго и Колышки, были уже разсеяны, но поляки быстро собирали новыя скопища повстанцев и упорно продолжали борьбу. Из официальных данных видно, что в течение 1863 года в Северо-Западном крае у русских войск с польскими бандами было около 70 «дел», из которых только 25 произошли во время управления краем Назимова, а все остальныя при Муравьеве.[5]

В таком безвыходном положении находился Северо-Западный край, когда Муравьев отправился в Вильну. Дорогою он останавливался для отдыха в Двинске, и здесь в присутствии дворян, а также военных и гражданских чинов, впервые высказал свой взгляд на ту систему, которою намерен был руководствоваться в своих будущих действиях по умиротворению края. 14 мая в 3 часа по полудне Муравьев прибыл в Вильну, а на следующий день, помолившись в Николаевском соборе и посетивши литовскаго митрополита Иосифа, сделал общий прием чиновников, духовенства и вообще всех городских сословий. «Военные встретили меня», разсказывает Муравьев, «с большим радушием и радостью, особенно гвардейцы 2-й пехотной дивизии, ибо они уверены были, что с моим прибытием изменится система управления, и поляки, дотоле горделивые и дозволявшие себе всевозможныя грубости и невежливость при встрече с русскими, скоро смирятся. Гражданские чины, кроме русских, бывших в небольшом числе, встретили меня с видным неудовольствием, а особенно предводители дворянства и городское общество, преимущественно католическое. Евреи же играли двусмысленную роль и выказывали будто бы радость, но это было притворно, ибо они везде тайно содействовали мятежу и даже помогали оному деньгами. Римско-католическое духовенство было принято мною в особой зале, и на лицах, и из разговоров их, в особенности же епископа Красинскаго, заметна была полная уверенность, что я не успею подавить мятеж. Я всем представлявшимся высказал предназначенную себе систему действий, т. е. строгое и справедливое преследование мятежа и крамолы, не взирая ни (с.26) на какия лица, и потому выражал надежду найти в них самых усердных помощников, при чем советовал тем, которые не разделяют этих убеждений, оставить службу, ибо в противном случае я сам немедленно их от оной уволю и предам законной ответственности. Все они более молчали, вероятно, желая убедиться на опыте в твердости моих намерений и не буду ли я вынужден уступить и подчиниться другой системе».[6]

«Общее впечатление», говорит один очевидец, «произведенное генерал-губернатором, было самое сильное; все увидели пред собою человека твердаго и проницательнаго; тут уже не приходилось шутить и надо было переходить в тот или другой лагерь, но все ждали за словами действий, и они не заставили себя долго ждать».[7]

Уже первыя распоряжения М. Н. Муравьева ясно показали всем, что в крае явилась крепкая русская власть, которая не боится никаких повстанцев и которая не может терпеть нарушения мира с оружием в руках.

До приезда М. Н. Муравьева много было взято под стражу лиц, принимавших участие в мятежах. «Ими наполнены были», разсказывает граф Муравьев, «все тюрьмы, но, к сожалению, по большей части их дела не были окончены, даже начаты. О тех же личностях, кои были приговорены военными судами, не было постановлено конфирмаций, ибо опасались строгостью раздражить мятежников. Желая, напротив того, показать полякам, что правительство наше их не страшится, я», продолжает далее граф, «немедленно занялся разсмотрением приговоров о более важных преступниках, конфирмовал их и немедленно приказал исполнить приговоры в Вильне на торговой площади, в самый полдень и с оглашением по всему городу с барабанным боем».[8] Прежде всего казнены были два ксендза, потом несколько видных предводителей банд, как, например, Сераковский, бывший офицер генеральнаго штаба. Подвергались казням и дезертировавшие в леса русские офицеры, жандармы, вешатели и вообще все участники в политических убийствах. «Поляки не верили, что я решусь на это», говорит Муравьев, «но когда увидели исполнение сего на деле, а не на словах, всех их обуял страх».[9] Действительно, (с.27) многие из руководителей возстания под влиянием страха или бежали, или отказались от своей преступной деятельности.

В первые же дни пребывания М. Н. Муравьева в Вильне приняты были вполне целесообразныя меры для очищения края от повстанских шаек. На первом плане, конечно, стояли военныя меры. М. Н. Муравьев позаботился о более правильном распределении войск на огромном пространстве ввереннаго ему края, снабдил военных начальников обстоятельными инструкциями и потребовал от них самых быстрых и решительных действий. Так, в одном приказе Муравьев предписывает военным начальникам губерий, «чтобы войска не оставались безвыходно в городах или других пунктах уездов, но безпрестанно производили движения по их району, ограждая жителей от насилий, производимых мятежниками, и водворяя везде спокойствие»;[10] в другом внушает начальникам отрядов, «что они должны решительно действовать для разбития шаек и преследовать их по пятам, неотступно и настойчиво, до совершеннаго разсеяния и уничтожения»;[11] в третьем приказывает сформировать «мелкие летучие отряды» и т.д. Особенно Муравьев настаивал на быстроте действий.

Решительными своими действиями М. Н. Муравьев много ободрил войска, и не только офицеры, но и солдаты с особенным рвением стали разыскивать и преследовать вооруженныя скопища повстанцев. Особенно отличались гвардейцы. «Я в них нашел», говорил Муравьев, «самых деятельных и благоразумных сотрудников. Они с радушием принимали все возложенныя на них обязанности как военныя, так и гражданския и исполняли их отлично». Но одних военных мер было недостаточно для полнаго умиротворения края. И до приезда Михаила Николаевича Муравьева в Вильну войска не бездействовали и разбивали повстанцев, но эти поражения не уничтожали мятежа, так как мятеж безпрепятственно находил себе поддержку среди помещиков и ксендзов, и вследствие этого вместо одной разбитой шайки легко формировалась другая. Для усмирения края нужно было достигнуть того, чтобы присутствие в крае сильной русской власти чувствовалось в каждой деревне, каждой околице, чтобы население, верное Государю, всегда могло найти себе защиту от повстанцев, чтобы злоумышленники чувствовали, что за ними зорка следит власть. (с.28) Этой цели М. Н. Муравьев и достиг посредством учреждения строгаго военно-полицейскаго управления. Во главе каждаго уезда поставлен был «военный уездный начальник», известный своею деятельностью и распорядительностью. Военным уездным начальникам подчинялись все войска, в их уездах находящияся и все гражданския власти: исправники, становые пристава, городничие и все вообще чины полиции. Спустя три месяца, уезды разделены были еще на особые участки, во главе которых постановлены «военные становые начальники», а еще через три месяца, т. е. в конце ноября 1863 года, учреждены «уездныя жандармския команды». Вместе с тем введены были во многих уездах «военно-следственныя комиссии», независимо от таковых во всех губернских городах.

Военно-полицейское управление устроено было на основании «инструкции от 24 мая», данной военным уездным начальникам. Этой инстукцией и тремя к ней дополнениями принят был для умиротворения края целый ряд мер, из которых наиболее важны следующия: 1) Повсюду сформированы были из крестьян сельские караулы; они располагались в селениях, в корчмах, на дорогах и обязаны были наблюдать за всеми проходящими и проезжающими и не давать никому пропуска без вида и билета, а также оказывать содействие войскам в преследовании вооруженных банд. 2) Воспрещалось всем местным жителям, кроме крестьян, отлучаться из места жительства на разстоянии более 30 верст без особых видов. 3) Заведены были по уездам обывательския книги, в которыя вносились все помещики, ксендзы, шляхта и вообще все служащие в дворовых управлениях, а также арендаторы имений и ферм; такие же книги заведены были и по городам для городских жителей. 4) Отнято было оружие у всех помещиков, у шляхты, однодворцев, ксендзов и городских жителей, исключая из поименованных выше званий и сословий русских и тех лиц, за благонадежность которых ручалось местное начальство. 5) Воспрещены всякия противоправительственныя манифестации и, между прочим, ношение траура и разных революционных знаков (металлическия пряжки с соединенным гербом Польши и Литвы, переломленный крест в терновом венке и пр.). 6) Вменено было всем начальникам учебных заведений неупустительно следить за порученными их надзору воспитанниками и о каждом случае своеволия доносить немедленно в губернских городах начальникам губерний, а в уездных и других – местным военным начальникам для принятия надлежащих мер (с.29) к обузданию виновных. 7) Установлен был строгий надзор за типографиями, литографиями, фотографическими заведениями, за резчиками печатей, за лесной стражей, за евреями, выезжающими за границу, так как «они принимали на себя передачу разных поручений от здешних к заграничным революционерам» и т.д.

Наблюдая за исполнением этих требований всеми обывателями данной местности, чины военно-полицейскаго управления в особенности должны были смотреть за шляхтою и ксендзами, которые больше всего поддерживали мятеж. Они должны были зорко смотреть, чтобы помещики отнюдь не формировали банд, не оказывали бандам помощи и содействия доставлением им съестных припасов, сообщением сведений о движении войск и т.п. За каждое нарушение полицейских правил помещики не только подвергались штрафам, но во многих случаях и уголовной ответственности. Независимо от этого Муравьев признал вполне справедливым возложить на помещиков поляков возмещение всех убытков, причиненных возстанием казне и сельским обществам, поэтому он обязал их давать в казну десять процентов с получаемаго ими дохода от удобных земель и один процент с капитальной стоимости принадлежащих им в городах домов, снабжать войска продовольствием и подводами, пополнять разграбленные сельские магазины и крестьянские мирские капиталы, а в случае личнаго участия помещиков поляков в возстании, имения их подвергать секвестру, или временному отнятию в казну, и конфискации, или полному обращению в казенную собственность.

Римско-католическое духовенство в глазах М. Н. Муравьева было первым элементом мятежа. Поэтому вскоре по приезде в Вильну он счел нужным написать римско-католическому епископу следующее: «Из дел, представленных ко мне следственными комиссиями, я усматриваю, что по донесениям начальников отрядов, а также по показаниям пленных, самое живое и деятельное участие в возбуждении народа к мятежу принимает здешнее католическое духовенство, объявляя в костелах революционные манифесты, приводя к присяге вербуемых мятежниками сообщников, присоединяясь к шайкам, в которых не раз встречались они с нашими войсками при перестрелках, и, наконец, предводительствуя некоторыми из шаек».[12] (с.30)

Такое деятельное участие в возстании римско-католическаго духовенства заставило решительнаго начальника края прибегнуть к самым строгим мерам и подвергнуть, по приговору военнаго суда, смертной казни двух ксендзов. Но Муравьев «желал искренно», как он сам выражается, «иметь возможность не прибегать к подобным мерам», поэтому просил епископа Красинскаго употребить свое архипастырское содействие к внушению подведомственному ему духовенству, «чтобы оно, помня призвание свое, возложенное на него духовным саном, и святость верноподданнической присяге, оставило свои преступныя действия, и чтобы служители алтаря, которыя обязаны, не страшась угроз, ни самой смерти, пребывать верными своему долгу, старались проповедью и примером своим, вместо возбуждения народа к преступным действиям, вразумлять тех, которые, забыв долг чести, совести и присягу, увлечены в мятеж или сделались его руководителями».[13] Но епископ Красинский, «отличавшийся», по словам одного современника, «особенным нерасположением к правительству и полным сочувствием к мятежу»,[14] сказался больным и уклонился от всякаго ответа. Тогда Муравьев выслал его в Вятку и издал целый ряд распоряжений, которыми все действия римско-католическаго духовенства подчинил строжайшему контролю правительства. Так, для приема в римско-католическую семинарию каждаго новаго воспитанника требовалось разрешение не только губернатора, но и генерал-губернатора[15];;наблюдение за учением и вообще за порядком в семинарии поручалось двум прелатам местнаго капитула, которые прежде выпуска предназначенных к рукоположению клириков, должны были сообщать губернатору подробныя сведения о их благонадежности;[16] назначения ксендзов на должность деканов, настоятелей приходов, викариев и капелланов не могли состояться без предварительнаго согласия губернатора;[17] разъезды духовенства вне пределов приходов и деканатов допускались только в случае признанной необходимости по официальным ходатайствам и по билетам уездных исправников на срок не более семи дней;[18] проповеди разрешалось произносить (с.31) только те, которые будут напечатаны с одобрения духовнаго начальства, а в случае желания кого-либо из ксендзов говорить проповедь своего сочинения, дозволялось это не иначе, как по предварительном разсмотрении этого сочинения особыми цензорами, назначенными, с разрешения генерал-губернатора, из членов капитула консистории и деканов.[19] Последнее распоряжение вскоре однако было отменено. Оказалось, что ксендзы во многих местах произносили проповеди двусмысленнаго содержания, поэтому для предупреждения подобных злоупотреблений предложено было ксендзам читать проповеди только по книгам Бялобржецкаго и Филипецкаго, изданным в Вильне в 1838 году и одобренным епископом Клонгевичем.[20] Наконец, для ослабления влияния римско-католическаго духовенства на население края, упразднены были благотворительныя общества (трезвости, винцентинок и др.), которыя под видом благотворительности и улучшения народной нравственности имели целию содействовать возстанию, а также закрыто было до 30 католических монастырей и значительное число филий (приписных костелов) и каплиц.

[1]Русск. Старина, т. 36, стр. 395 – 396.

[2]Бутковский: «Из моих воспоминаний», Историч. Вестн., т. 14, стр. 94.

[3]«Виленские очерки». Русск. Старина, т. 40, стр. 185.

[4]«Зап. гр. Мур.» Русск. Старина, т. 36, стр. 399.

[5]Н. Цылов. «Собр. распорядительных грамот Муравьева», стр. 306 – 311.

[6]Русск. Старина, т. 36, стр. 402.

[7]«Виленские очерки», Русск. Старина, т. 40, стр. 193.

[8]Русск. Старина, т. 336, стр. 406.

[9]Русск. Стар., т.96, стр. 407.

[10]Циркул. от 26 мая 1863г.

[11]Циркул. от 11 июня 1863г.

[12]Из письма Муравьева епископу Красинскому от 26-го мая 1863 года. Цылов: «Сборник распоряжений графа Муравьева», стр. 32.

[13]Из письма Муравьева епископу Красинскому от 26 мая 1863 года.

[14]«Виленские очерки»: Русск. Стар., т. 40, стр.193.

[15]Цирк. от 22 июня 1864 г .

[16]Цирк. от 11 июля 1864 г .

[17]Цирк. от 24 июля 1864 г . № 62.

[18]Цирк. от 11 июля 1864 г . № 73.

[19]Цирк. от 11сентября 1864 г . за № 2865

[20]Циркул. от 22 ноября 1864 г . за № 3727.

<<< Начало Далее >>>