В XIX столетии в пределах теперешней Латвии православие начало пускать более глубокие корни и шире распространяться.

В год смены столетий, т.е. в 1800 году, в ведении Рижского духовного Правления находилось: 18 церквей и 16290 православных прихожан В это число не входили православные солдаты местных гарнизонов и разные случайные люди, которых дела или работа временно привели в Прибалтику. Но достаточно было и этого незначительного числа приходов и прихожан для того, чтобы местные жители могли бы познакомиться с православием, с его духом, сущностью и устройством. Те латыши, которые служили в армии в России, видели православие и знакомились с ним в самих центрах православия. Число тех латышей, которые на месте или в России познакомились с православием, несомненно, было велико.

В 1814 г. при кладбищенской церкви Всех Святых был образован приход. В 1818 году при кладбищенской Покровской церкви тоже был образован приход. В 1804 году построена церковь в Гринвальде, в Курляндии. В 1825 г. построена Рижская Александро-Невская церковь. В 1828 году построена церковь в Лемзале (Лимбажи). В 1834 г. построена церковь в Либаве; в 1838 г. — в Старом Гринвальде (в Курляндии).

В 1772 г. Латгалия была присоединена к России. Правительство включило Латгалию в состав Витебской губернии, вследствие чего она была так же оторвана от остальных латышских областей, как это было в польский период (1561—1772 г.). Православные приходы Латгалии были подчинены архиепископу Витебскому и Полоцкому. Число православных в Латгалии было значительно больше, чем, в остальной Латвии, особенно в городах и областях смежных с русскими. В городах Латгалии (в Двинске и Люцине) были старые и хорошо организованные приходы с великолепными храмами. То же было в тех деревнях и сёлах, где жили православные русские. Большинство же латгальцев-латышей были католики. Как в смысле светской, так и в смысле духовной культуры жизнь латгальцев развивалась особо и независимо от остальной Латвии.

В начале прошлого столетия положение латышей в Лифляндии, Курляндии и Земгалии было чрезвычайно тяжёлое, чему явным доказательством служат частые крестьянские волнения и восстания. Если вопрос рассматривать чисто внешне и формально, то может показаться, что положение латышей улучшилось. Известно, что крепостное право было отменено: для курляндцев и земгальцев 1817 г. и для лифляндцев в 1819 г. Но известно также и то, что крестьяне были освобождены без земли и им даже не было дано право приобрести землю в собственность. Вся земля осталась в руках помещиков, т.е. была неотъемлемой собственностью дворянства, члены которого были записаны в местные дворянские книги. По закону было сильно затруднено переселение крестьян из одной волости в другую. Для крестьян была свободна лишь одна дорога: так же оставаться землепашцами, как до освобождения. От помещика зависело: улучшить или ухудшить положение крестьянина. Помещик мог указать и не указать крестьянину участок земли и если указывал, то мог диктовать какие угодно условия на основании «свободного договора». Так как уход крестьян из волости был сильно затруднён, то крестьяне принуждены были безпрекословно принимать все условия помещиков. Освобождение фактически превратилось в экономическую кабалу для крестьян.

Формально освобожденный крестьянин фактически был поставлен в полную зависимость от помещика и отдан последнему в качестве эксплуатируемого. Во время крепостного состояния помещик чувствовал обязанность заботиться о своих крестьянах, как о своем имуществе. Законы 1817/19 г.г. освободили помещика от этой обязанности, а «освобождённые крестьяне», как были, так и остались в роли эксплуатируемых. «Освобождённый крестьянин» принужден был обрабатывать тот участок земли, который ему помещик указывал, и притом на таких условиях аренды, какие ему помещик диктовал. Как эксплуататоры труда крестьян, большинство помещиков обращались с крестьянами, можно сказать, без стыда и жалости. В нищете и бедности жили крестьяне; «ели они хлеб из мякины, обмочив его в воде источника» (см. латышскую народную песенку), а работали они от зари до зари. Даже по субботам и предпраздничным дням работы не прерывались. Достоевский охарактеризовал положение латышей крестьян, как значительно худшее, чем положение негров рабов в американских плантациях. Такое положение крестьян длилось с 1817/19 г.г. по 1865 год. То был тяжелый «период повинностей». И этот период настал после «освобождения» крестьян!

Если принять во внимание то, что местная судебная и административная власть находилась в руках помещиков, то, естественно, латыши-крестьяне не имели никакой возможности нигде на местах искать защиту своих интересов от посягательства грозных эксплуататоров. Все Ordnungsgerichter'ы, судьи приходских и высшего судов были немцы, члены рыцарской корпорации. Даже в семейную жизнь крестьян вмешивались помещики. Например, перед вступлением в брак крестьяне должны были получить разрешение на брак от своего помещика. Помещики не считали своим долгом заботиться о школах для крестьян, ибо закон предоставлял самим крестьянам право учреждать волостные и приходские школы. Но пользоваться этим правом крестьяне не имели никакой возможности, ибо во 1) у крестьян не было ни клочка собственной земли, а где же строить в таком случае школу, во 2) у крестьян не было средств ни для устройства школ, ни на содержание учителей и в 3) неоткуда было брать подготовленных учителей. Поневоле крестьяне должны были пребывать в полной духовной тьме. Правда, ландтаги и съезды пасторов время от времени выносили постановления об учреждении школ, но эти постановления очень вяло исполнялись.

Единственным духовным убежищем должна была быть церковь. Но мы уже знаем, что лютеранская церковь была в полной зависимости от помещиков. Эти же помещики как бы нарочно делали все от них зависящее, чтобы отпугнуть крестьян от церкви и чтобы у крестьян пропало уважение к церкви. У церкви (кирхи) ведь помещики ставили позорные столбы и скамьи для истязаний. Кроме того, у церквей помещики строили свои трактиры (корчмы), цель существования которых была: спаивать крестьян и выжимать от них последние соки. Эти корчмы назывались — «церковные корчмы». Пасторов помещики держали в зависимости от себя. Пастор, как словом, так и делом должен был жить в согласии с помещиком, если он дорожил своим местом. Живя в таких обстоятельствах, латыши-крестьяне переносили и на пастора и на кирху ту ненависть, какую они питали к помещикам. Глубоко задевало и оскорбляло крестьян высокомерное и презрительное отношение помещиков и немцев к ним. Из рода в род передавались резкие и презрительные слова и выражения, которыми помещики клеймили латышей, а это еще более усугубляло ненависть латышей к помещикам и немцам.

Уже издавна крестьяне считали свое положение невыносимым и упорно искали путей к освобождению из этого положения. В неурожайный 1841 год искание путей и пособников чрезвычайно усилилось. Никогда, ни в период крепостного состояния, ни в период «повинностей» крестьяне не жили в достатке. К хлебу из мякины они привыкли. Но в 1841 году и этого хлеба не хватало. Начинался форменный голод. За голодом следовали болезни. Смертность увеличилась. Но в эту тяжёлую годину помещики стали еще грознее и требовательнее. Когда помещики заметили, что труд голодных крестьян становится мало производительным, то они производительность труда начали поднимать старым средством: поркой крестьян. Пороли крестьян и на работе, и в волости, и у позорных столбов, и на черных скамьях у кирхи. Чаша терпения у крестьян переполнилась. Целыми толпами они направились в Ригу искать защиты и опоры. Но главным представителем высшей власти тогда в Риге был генерал-губернатор Пален, который происходил из местного дворянства и был одним из наиболее суровых его представителей. Искателей защиты и справедливости, по приказу Палена, пороли. Некоторых из них посадили в тюрьму, а остальных под конвоем направили в соответствующие волости. Несчастных крестьян объявили мятежниками. Также и в имениях возвращённых «мятежников» пороли и назначали их на самые тяжёлые работы с расчётом, чтобы уничтожить в них поползновения к мятежу. 9 июня 1841 года небольшая группа искателей защиты и справедливости зашли к православному епископу Иринарху. Иринарх был первым Рижским православным епископом в Риге. Он считался викарием архиепископа Псковского. Епископом Рижским он был назначен в 1836 году. Епископ Иринарх в 1836 году был назначен управляющим теми приходами, которые до того находились в ведении Рижского духовного Правления. Иринарху была дана особая инструкция, в которой ничего не было сказано о миссионерских обязанностях епископа по отношению к лютеранам. Епископ Иринарх жил в Риге очень скромно; жил он согласно с обычаями и правилами православного монашества. Он усердно и с глубоким сознанием долга руководил духовной жизнью вверенных ему немногих приходов Рижского округа. В свободное от занятий время он занимался любимой им научной работой. В православных приходах Рижского викариатства епископа Иринарха очень ценили, как глубоко образованного и гуманного архипастыря и строгого аскета. Так как он в Риге жил очень замкнуто и в местном высшем обществе мало появлялся, то рижское инославное общество его мало знало. Когда 9 июня 1841 г. к еп. Иринарху явилась группа голодных крестьян, он первым делом сделал то, что на его месте сделал бы каждый христианин: он «накормил голодных» (Еванг. от Лук. XIV, 13; I послание к Тимофею II, 1) и по русскому обычаю дал несчастным милостыню. Он сердечно посочувствовал несчастным пасынкам судьбы и старался успокоить их словами о милосердии Христа. Такое обращение епископа привело в изумление его посетителей, которые впервые увидали милостивого барина. К удивлению крестьян этот барин не ругался, не унижал их, не угрожал им побоями, а обращался с ними, как с людьми. Епископ понял, в какое уныние впали крестьяне, и он сочувствовал им. Весть о добром епископе Иринархе скоро разнеслась по всей Лифляндии. Уже в июле того же года напуганные голодом крестьяне расхрабрились до того, что подали епископу Иринарху около 30-ти прошений. Они просили его о защите. Эти прошения были поданы от имени нескольких тысяч крестьян; прошения эти были коллективные. Епископ Иринарх пояснил просителям, что в их прошениях затронуты мирские вопросы, что он, как служитель церкви, ничем другим не может им помочь, как передать их прошения представителям высшей светской власти, ибо он, как епископ, имеет право заступничества. Что же касается тех, кто изъязвили желание перейти в православие, если их желание, действительно, искреннее, то их просьбы могут быть удовлетворены согласно с церковными законами. Прошения о присоединении к православию латышей еп. Иринарх препроводил Обер Прокурору Св. Синода гр. Протасову. К прошениям Иринарх с своей стороны присоединил свой благоприятный отзыв. Весть о том, что еп. Иринарх принимает от крестьян прошения и препровождает их в Синод, скоро дошла до ушей помещиков и сильно взволновала их. Вероятно, помещики не имели никакого понятия о том, что каждый епископ имеет не только право, но и каноническую обязанность быть защитником всех несчастных и обездоленных. На возможное присоединение крестьян к православию помещики смотрели, как на нарушение знаменитых «аккордных пунктов». По-видимому они забыли о существовании закона, который импер. Николай I издал в 1832 году. Этот закон разрешал жителям Прибалтийских губерний переходить в православие. Помещики почувствовали только то, что если епископ станет на сторону крестьян, то последние при помощи епископа будут иметь возможность доводить до сведения высшей власти свои жалобы о своих обидах и тяготах жизни. Помещики понимали и то, что епископ будет отстаивать справедливость и правду, а не интересы их, т.е. помещиков. Мы уже знаем, что местная лютеранская церковь находилась в полной зависимости от помещиков и что она во всех случаях, хотя иногда и против своей воли, должна была отстаивать интересы помещиков. Православная же церковь находилась вне сферы влияния помещиков. Приняв православие, крестьяне могли приобрести независимость не только в сфере религии, но они могли использовать православие, как орудие борьбы против грозной власти помещиков, ибо православие опиралось на русскую государственную власть. Помещики ясно учитывали то, что деятельность еп. Иринарха начинает серьёзно колебать всемогущество помещиков. Это всемогущество помещики выковали в течении веков, им пользовались в продолжении нескольких столетий и считали его своим неотъемлемым правом. Поэтому местное дворянство начало отчаянно нападать на еп. Иринарха. По существу возгорелась борьба из-за привилегий дворянства и против законных и естественных стремлений крестьян. Во время этой борьбы положение еп. Иринарха было очень тяжёлое. Быструю поддержку от русской государственной власти он не мог получить, ибо высшим представителем верховой власти в Риге был ген. губернатор Пален который, и как немец, и как местный Дворянин в крестьянском вопросе всецело стал на сторону помещиков. Как защитник помещиков, он первым делом постарался строго изолировать еп. Иринарха. Он приказал установить вокруг местопребывания епископа полицейские посты. Направляющихся к епископу крестьян полицейские ловили, а потом жестоко пороли. Наказывали даже тех горожан, которые указывали крестьянам путь к местопребыванию епископа. Пороли «просителей» и по возвращении их из Риги домой. (См. рапорт еп. Иринарха Синоду). Пален лично просил епископа не принимать просителей крестьян. Когда Иринарх наотрез отказался, то Пален, при посредстве шефа жандармов гр. Бенкендорфа, также местного дворянина, просил Николая I принудить Иринарха принимать только те просьбы крестьян, которые касаются вопросов веры. Просьбу Палена Николай I уважил двумя указами (от 29 июля и 16 августа 1841 г.). Но на этом Пален не успокоился: он вообще хотел изолировать еп. Иринарха и не допускать к нему ни одного крестьянина. Пален сорганизовал в Вендене специальную следственную комиссию, которая ему сообщала: «никто из крестьян не высказывал желания менять веру. По всему округу распространился злой дух упрямства и дело дошло до того, что брожение крестьян нельзя уже ликвидировать мирным путем, ибо тайное брожение грозит вылиться в бунт, разрушение и кровопролитие.» На основании этого заключения комиссии, Пален потребовал от правительства присылку войска. Еп. Иринарх счел своим долгом, при посредстве Обер-Прокурора Синода гр. Протасова, немедленно в корне опровергнуть эти ложные донесения Палена правительству. В этом случае Пален потерпел неудачу, ибо правительство поверило еп. Иринарху. Но Пален окончательно не сдался. Теперь он начал доносить в Петербург о том, что сам еп. Иринарх и его духовенство являются зачинщиками крестьянских волнений и что духовенство подготовляет крестьян к переселению в «тёплые края». Когда же министр внутренних дел гр. Строгонов и Обер Прокурор гр. Протасов потребовали у Палена фактических данных доказывающих его утверждения, то этих то данных, Пален не мог предъявить. Для выяснения дела на местах Николай I прислал в Ригу двух своих флигель-адъютантов.

Достойно удивления мужество крестьян, которые в присутствии своих суровых господ говорили послам царя: «мы ничего другого не желаем, как быть одной веры с царём и быть только под властью царя.» Министр внутренних дел еще самостоятельно прислал своих чиновников следователей которые доносили министру, что местные крестьяне очень страдают от гнёта помещиков. Пользуясь неудачными законами об освобождении крестьян (1817/19 г.г.), помещики налагают на крестьян чрезмерные повинности. Крестьяне искренно желают перейти в православие, ибо лютеранство их не удовлетворяет. Никаких крестьянских волнений нет и не предвидится. После такого донесения положение Палена стало очень щекотливым. Спасителем для Палена и местного дворянства явился всемогущий тогда в Петербурге немец, — шеф жандармов гр. Бенкендорф. Пользуясь полным доверием царя, гр. Бенкендорф постарался выселить еп. Иринарха из Риги. Действительно, 5-го октября 1841 г. епископ Иринарх под надзором был увезен из Риги. Его направили из Риги во Псков не прямым и кратчайшим путём, но вели через Митаву, Шавли и Вилькомир. Повидимому те кто еп. Иринарха выселяли, боялись, чтобы крестьяне Венденского уезда не задержали и не защитили бы своего безкорыстного защитника. В Петербург для допроса были вызваны священники Фасанов, Погонялов и Заволоцкий. Когда в Петербурге дело было выяснено, то и епископу Иринарху, и помянутым священникам дали повышение по службе, ибо они признаны были невинно пострадавшими. Епископ Иринарх был назначен быть архиепископом Подольским. Из этого следует заключение: русское правительство понемногу начало вникать в обстоятельства Балтийской жизни.

После выселения еп. Иринарха, гр. Бенкендорф получил от царя указ, который предписывал, чтобы все сведения и донесения о крестьянских волнениях в Прибалтике подавались не министру внутр. дел, а ему, шефу жандармов, т.е. гр. Бенкендорфу. Благодаря этому все затруднения немецкого дворянства возможно было разрешать для немцев приемлемым образом. Получалось так, что немецкое дворянство информировало немца генерал-губернатора Палена, Пален информировал немца гр. Бенкендорфа, а Бенкендорф — царя. Отныне жалобы крестьян никак не могли дойти до царя. Свою легкую победу над епископом Иринархом немцы ознаменовали посылкой карательных экспедиций в области, где голод особенно тревожил крестьян. В некоторых местах деятельностью экспедиций руководил лично сам ген.-губ. Пален. Помещики доносили ему отовсюду, что в Лифляндии происходят значительные крестьянские волнения и бунты, но на самом деле таковых нигде не было. Что крестьянского бунта и серьезных волнений не было, то неопровержимо доказано историками, напр. Кродземнеком в его книге: «Zemnieku nemieri 1841. gada». Причин и поводов для возникновения крестьянских волнений было много. Это чувствовали и понимали сами помещики. Помещики сильно безпокоились и ждали крестьянских волнений. Чаша терпения у крестьян естественно должна была переполниться. Поэтому террор карательных экспедиций должен был предупредить события. Помещики надеялись, что террор отдалит момент расправы с ними. Точно так теперь поступают большевики. Помещики искусственно создали поводы вызвать карательные экспедиции. В Яун-Бебренскую волость была вызвана карательная экспедиция только потому, что крестьяне этой волости не выдавали агитаторов призывавших будто бы крестьян к мятежу. Но нигде нет доказательств, указывающих на то, что агитаторы существовали. Их, по-видимому, не было. Характерно, что карательные экспедиции свирепствовали именно в тех волостях, где положение крестьян было особенно невыносимо. Когда теперь мы читаем о деятельности карательных экспедиций, о том, как крестьян пороли массами, как массами их гнали «сквозь строй» и о других жестокостях (это ярко описал очевидец И. Страумит), то надо прийти к заключению, что большевистская «чека» наших времен не есть новое явление в истории. Дело карательных экспедиций продолжали и завершили военно-полевые суды. Из среды измученных повинностями и голодовкой крестьян суды насильно вырвали многих, многих сослали в Сибирь, а многих заточили в местные тюрьмы. Если после всех этих ужасов совесть помещиков была спокойна, то это является наилучшей аттестацией морального уровня местного дворянского сословия в описываемую эпоху.