Россия в красках
 Россия   Святая Земля   Европа   Русское Зарубежье   История России   Архивы   Журнал   О нас 
  Новости  |  Ссылки  |  Гостевая книга  |  Карта сайта  |     
Главная / Европа / Германия / ГЕРМАНИЯ И РОССИЯ / РУССКИЕ В ГЕРМАНИИ / Русские в Германии. Беседа с протоиереем Николаем Артемовым, ключарем мюнхенского кафедрального собора в честь новомучеников и исповедников Российских (Русская Зарубежная Церковь)

ПАЛОМНИКАМ И ТУРИСТАМ
НАШИ ВИДЕОПРОЕКТЫ
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 2-я
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 1-я
Святая Земля и Библия. Часть 3-я. Формирование образа Святой Земли в Библии
Святая Земля и Библия. Часть 2-я. Переводы Библии и археология
Святая Земля и Библия. Часть 1-я Предисловие
Рекомендуем
Новости сайта:
Новые материалы
Павел Густерин (Россия). Дмитрий Кантемир как союзник Петра I
Павел Густерин (Россия). Царь Петр и королева Анна
Павел Густерин (Россия). Взятие Берлина в 1760 году.
Документальный фильм «Святая Земля и Библия. Исцеления в Новом Завете» Павла и Ларисы Платоновых  принял участие в 3-й Международной конференции «Церковь и медицина: действенные ответы на вызовы времени» (30 сент. - 2 окт. 2020)
Павел Густерин (Россия). Памяти миротворца майора Бударина
Оксана Бабенко (Россия). О судьбе ИНИОН РАН
Павел Густерин (Россия). Советско-иракские отношения в контексте Версальской системы миропорядка
 
 
 
Ксения Кривошеина (Франция). Возвращение матери Марии (Скобцовой) в Крым
 
 
Ксения Лученко (Россия). Никому не нужный царь

Протоиерей Георгий Митрофанов. (Россия). «Мы жили без Христа целый век. Я хочу, чтобы это прекратилось»
 
 
 
 
Кирилл Александров (Россия). Почему белые не спасли царскую семью
 
 
Владимир Кружков (Россия). Русский посол в Вене Д.М. Голицын: дипломат-благотворитель 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). Мы подходим к мощам со страхом шаманиста
Борис Колымагин (Россия). Тепло церковного зарубежья
Нина Кривошеина (Франция). Четыре трети нашей жизни. Воспоминания
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). "Не ищите в кино правды о святых" 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). «Мы упустили созидание нашей Церкви»
Популярная рубрика

Проекты ПНПО "Россия в красках":
Публикации из архивов:
Раритетный сборник стихов из архивов "России в красках". С. Пономарев. Из Палестинских впечатлений 1873-74 гг.

Мы на Fasebook

Почтовый ящик интернет-портала "Россия в красках"
Наш сайт о паломничестве на Святую Землю
Православный поклонник на Святой Земле. Святая Земля и паломничество: история и современность
 
Русские в Германии
Беседа с протоиереем Николаем Артемовым,
ключарем мюнхенского кафедрального собора в честь новомучеников и исповедников Российских (Русская Зарубежная Церковь)
 
     – Отец Николай, Вы – секретарь Германской епархии Русской Зарубежной Церкви и ключарь нового кафедрального собора в честь святых новомучеников и исповедников Российских в Мюнхене. Вы хорошо знаете русское зарубежье. Расскажите, пожалуйста, о корнях русского Православия в Германии, о строительстве там храмов.
 
     – В Германии русское Православие присутствует около 300 лет. При Петре I в 1718 году была открыта часовня в Берлине, просуществовавшая до 1837 года. Потом этот посольский храм был перенесен в новое здание посольства России по адресу Unter den Linden, 7. При этом храме окормлялось около пяти тысяч православных, не только русских, но и сербов, болгар греков, румын... Также существовали часовни, связанные с политическими взаимоотношениями России и Германии. Их больше нет. Ныне существующие храмы восходят к XIX и ХХ веку. Таким образом, на территории Германской епархии есть храмы, построенные еще в царское время, есть храмы, построенные в 60-е и 90-е годы XX века в Мюнхене, Гамбурге, Франкфурте, Кёльне, но, кроме того, есть еще так называемые богослужебные точки – обустроенные для наших богослужений места. Например, одно такое место – оставшийся в г. Амберге со времен Второй мировой войны барак, который я упомянул в недавней статье-реплике "Понять это со стороны оказалось невмочь", или иные помещения, даже немецкие храмы, которые нам, однако, не принадлежат. В них нам предоставлена возможность совершать богослужения. Но приходы обычно пребывают там долгие годы, десятилетия... С годами эти места становятся родными, но тем неприятнее, что они не наши собственные. Таким образом, история Германской епархии не краткая, она объемлет царское, дореволюционное время, затем первую, вторую и третью эмиграцию и сейчас открываются новые приходы в разных городах. Это следствие новой волны – в основном, переселенцев.
 
     Православное храмостроительство в Германии началось со Свято-Александровского храма в Потсдаме (1829), где была колония русских военных "Александровка". Там еще стоят избы и до сих пор даже живут какие-то потомки русских солдат царского времени.
 
     Величественный храм стоит на месте погребения великой княгини Елизаветы, племянницы государей Николая I и Александра I, супруги Нассауского принца Адольфа, скончавшейся в возрасте 19 лет при родах. Этот храм возводился в 1845–1855 годы общими усилиями принца Адольфа, отдавшего на нужды строительства приданое супруги, и государя Николая I. Храм высится над городом на поросшем лесом холме Нероберг. Есть при нем и русское кладбище. Затем построен был и дом. Этот храм по стилю напоминает чем-то храм Христа Спасителя, так как немецкий архитектор, строивший этот храм, сознательно ориентировался на чертежи Тона. Для нас в коммунистические времена это было своеобразным знаменем и живым напоминанием о храме Христа Спасителя до самого его восстановления.
 
     Этот первый большой храм был, как вы поняли, построен в силу династических связей, равно как ранее и усыпальница (ужасного вида!) для великой княгини Екатерины под Штутгартом на Ротенберге и позже церковка-усыпальница (очень симпатичная!) в Веймаре, построенная для великой княжны Марии Павловны в 1860–1862 годах на кладбище, где похоронены Шиллер и Гёте. Династические связи лежат и в основе постройки храма в г. Дармштадте, о котором скажу позже.
 
     Причина для постройки в Германии целого ряда других храмов дореволюционного периода иная. Известно, что со второй половины XIX века именно в Германию ездила отдыхать и лечиться на водах не только русская аристократия, но и другие представители русского общества, в том числе и известные писатели. В Баден-Бадене, например, бывали как Достоевский, так и Тургенев, в Бад-Эмсе Достоевский работал над "Братьями Карамазовыми", Бад-Гомбург и опять же Висбаден упоминаются в его повести "Игрок". Все эти "Бады" и "-бадены" славились лечебными водами. Их пили, в них купались (принимали ванны), а для дыхания в среде распыленной воды до сего дня сохранились специальные строения – "салины" (на огромной деревянной раме прикреплены миллионы сучков, по которым капает вода, а внутри – коридоры для прогулок). Такие курорты, как Мариенбад (Марианске Лазне) и Карлсбад (Карловы Вары), и в советский период пользовались популярностью у русских, поскольку они находились на территории современной Чехии. На обоих курортах стоит по одному красивому православному храму. Подобные храмы имеются и в Германской епархии – в Бад-Эмсе (1876), Баден-Бадене (1882), Бад-Гомбурге (1899), Бад-Киссингене (1901), Бад-Наухайме и Бад-Брюкенау (1908). Вылечивались, конечно, не все, так что в Бад-Киссингене, например, есть крипта для гробов, отправлявшихся домой, в Россию.
 
     Следует упомянуть также храм-памятник в Лейпциге (1913), построенный в память о битве народов, храм на русском кладбище в Берлин-Тегеле (1893), храмы в Дрездене (1874) и Штутгарте (1895). Конечно, у каждого своя история, все это насыщено историей.
 
     Храм в Дармштадте был построен в память венчания царя-мученика Николая и царицы-мученицы Александры, которая была родом из этого города. Заложен храм был в 1897 году, а освящен в 1899-м. Оба торжества совершались в присутствии высочайших особ. Царская семья также присутствовала вместе с великим князем Сергеем Александровичем и его супругой, преподобномученицей Елисаветой, на венчании в дармштадтском храме греческого принца Андрея и принцессы Алисы фон Баттенберг в 1903 году. Там присутствовало множество членов европейских королевских фамилий.
 
     Вообще-то православные приходы были до первой эмиграции малочисленны, но в Германии бывали выдающиеся священнослужители. Три имени из них следует назвать. Это протоиерей Иоанн Базаров (1819–1895), оставивший интереснейшие воспоминания о своей деятельности в Германии (мы их публиковали в "Вестнике Германской епархии"), известнейший протоиерей Иоанн Янышев (1826–1910), впоследствии духовник царской семьи, и, наконец, протоиерей Алексий Мальцев (1854–1916). Последний перевел на немецкий язык практически весь круг богослужений и Требник. В его толстых томиках текст расположен столбиками параллельно: церковно-славянский – немецкий. К сожалению, тот язык устарел и поэтому требуются новые переводы... Кроме того, отец Алексий очень активно добивался основания новых храмов и с этой целью создал Свято-Владимирское братство. Два таких храма (в Бад-Наухайме и Бад-Киссингене) братство опекает по сей день.
 
     – Отец Николай, расскажите, пожалуйста, об основных этапах формирования православных общин из тех потоков русской эмиграции, которые попали в Европу после революции, затем, Второй мировой войны.
 
     Вот эти храмы, собственно, и использовались после революции для духовного окормления эмиграции. Конечно, храмы в провинции, куда не забрасывало столько людей, были меньше востребованы. Совсем иное дело – Берлин. В 1920-е годы в Берлине выходили ежедневные русские газеты. Это, должно быть, напоминало сегодняшнюю ситуацию там же, поскольку сейчас существуют на русском языке даже телевизионные программы, радиопрограммы, ну и, как в ряде других городов, журналы, газеты, магазины и так далее. Но характер самой эмиграции был другой. До 1922 года в Берлине находилось управление Западно-Европейской епархии, главой которой был митрополит Евлогий (Георгиевский). Он перебрался в Париж, когда немцы признали СССР и отдали бывшее большевикам посольство. Посольская церковь была тотчас закрыта. Богослужения совершались на кладбище в Берлин-Тегеле и в Потсдаме в царских храмах. Потом в Берлине приобрели большой дом, в котором на верхнем этаже обустроили храм, а на крыше устроили купола-луковки. Но после "черной пятницы" дом был продан "с молотка", так как община не могла выплачивать гипотеку.
 
     Во второй половине 1930-х годов, при архиепископе Тихоне (Лященко), был построен кафедральный собор. Этот и другие храмы в Восточной Германии, находившиеся в "советской зоне", управляются с конца Второй мировой войны Московской Патриархией.
 
      Первая эмиграция в какой-то мере пользовалась всеми этими храмами в Германии, но трудность заключалась, да и до сих пор заключается в том, что упомянутые курортные города, в которых стоят прекрасные храмы царского времени, расположены не всегда близко от тех центров, в которых можно жить и работать.
 
     – Не существует ли какой-нибудь хотя бы приблизительной цифры, сколько было русских в 1920-х годах в Германии?
 
     – Историки спорят, конечно, но считают, что та эмиграция насчитывала от полутора до двух миллионов человек. Иногда говорят и о трех миллионах...
 
     – Только в Германии?
 
     – Нет, в целом. Но поскольку я специально этим вопросом не занимался, я в цифрах не уверен. Думаю, что в расчеты входят именно покинувшие Россию. Но церковная эмиграция, или "церковное зарубежье", было, пожалуй, больше. Многие оказались за границей совершенно неожиданно для себя, вследствие изменения границ. Судьба православных, оказавшихся в новой Польше, и тех, кто был в Прибалтике, Финляндии или Маньчжурии, сильно отличалась. Но церковно эти разные потоки взаимодействовали. И это взаимодействие лежит в основе Русской Зарубежной Церкви как целого.
 
     Считается, что в Германии, вследствие русской революции, к 1921 году оказалось пятьдесят–восемьдесят тысяч эмигрантов. А уже в 1922 году количество беженцев перевалило за полмиллиона. Но послевоенная Германия не могла интегрировать такое число людей. Многие из них "рассосались" по Европе. В частности, перебрались во Францию. Так что к 1928 году статистика говорит о ста пятидесяти тысячах. А в интереснейшей книге А. Никитина ("Нацистский режим и русская православная община в Германии", Москва, 1998) речь о том, что гестапо в 1935 году причисляло к русской эмиграции около восьмидесяти тысяч человек. Официальная статистика шестую часть из них считала православными – тринадцать тысяч. Вот такие цифры известны.
 
     Впрочем, надо сказать, что некоторое число из тех, кто перебрался во Францию, в 1940 году оказалось в Германии как "рабсила". Французские мэры предпочитали, когда немцы требовали выделять рабочие руки, в первую очередь сдавать этих "чужих". Так что обездоленные революцией русские люди, прожившие во Франции полтора десятилетия, вновь оказывались в военной Германии, но уже против воли... Они пополнили число оказавшихся на территории Германии в конце войны.
 
     Статистически никакой роли, конечно, не играл некий промежуточный феномен – не первая и не вторая эмиграция, а как бы "полуторная". Эмиграцию пополнили в 1930-е годы некие такие "капельки". Пусть это были особые случаи, но все же они не совсем единичные. Быть может, Сталин допускал выезд за желанную валюту, но не знаю, насколько это было связано с первой пятилеткой, зато точно связано с историей моей семьи.
 
     Так, моя мать прибыла в Берлин из России в 1933 году. Мой дед, Н. Ф. Редлих, сидел в лагере в районе Кеми (СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения). Но моей бабушке, Е. Р. Прове, тогда удалось – с помощью Е. Пешковой, жены М. Горького, и Красного Креста – связаться с родителями, которые относились к первой эмиграции и уже в 1920 году жили в Берлине. Хотя фамилии со стороны моей матери, как видите, не русские, но это были в значительной степени обрусевшие семьи. Когда у моего дедушки срок кончился, семье Редлихов удалось за огромную по тем временам сумму, выплаченную родней из заграницы, выехать. Выехали двое родителей и семеро детей! Кроме моей бабушки, все в семье были православными. Так появились в Берлине парни и девушки из Советской России, когда "граница была на замке". Тогда же мой дед, увидевший из окна марширующих и поющих эсэсовцев, сказал моей маме: "Ася, мне кажется, что попали мы из огня да в полымя!" В 1933 году маме было 16 лет. В Берлине она доучилась. Она знала архимандрита Иоанна (Шаховского). Старший брат Роман окончил Берлинский университет по философии, а на старости лет, когда это стало возможным, то есть в 1990-е годы, несколько лет преподавал в Москве, радуясь общению с новым поколением.
 
     В Берлине Редлихи познакомились и с другим пастырем, ныне известным в России, с отцом Александром Киселевым, приехавшим из Эстонии. В конце 30-х годов стали прибывать, откликаясь на лозунг "Домой в райх!", многие немцы из Восточной Европы. Среди них в определенный исторический момент оказались опять же русские люди, имевшие немецких предков, например жившие в Прибалтике и затем уходившие от советского режима. Отец Александр – живой пример того, что приезжали с этим потоком и люди вовсе не бывшие немцами. Немец, пропустивший отца Александра и матушку его на пароход, дал пропуск со словами: "Все мы от Адама!"
 
     Наконец, в 1941–1942 годах Берлин и вся Германия уже были запружены русскими людьми, либо православными с детства, либо теперь открывавшими себе Православие в военной обстановке, ведь тогда после беспамятства оживала историческая Русь. В это время и мой отец оказался в Германии.
 
     Это было страшное время. Есть данные, что в первый год войны немцы, не готовые к принятию такого количества военнопленных, загубили три с половиной миллиона русских военнопленных, живших в ужасающих условиях, в ямах-землянках... Там свирепствовали тиф, голод, были случаи людоедства. Нижегородский историк А. Корнилов недавно опубликовал воспоминания одного из переживших это время (С. Г. Кулиш. Пропавшие без вести: Повесть о пленных. Нижний Новгород, 2003). То же самое мне рассказывал мой отец. Советское правительство, как известно, предало этих людей, оставило их на произвол судьбы, не допустив, чтобы они имели статус военнопленных, лишило их поддержки Красного Креста. Те, кто выжили, оказались в Германии.
 
     И еще огромный поток: немцы из России вывозили "рабсилу", так называемых "остарбайтеров" (восточных рабочих), или короче "остовцев" (по надписи "Ost" на рукаве). Например, окружался какой-нибудь базар военными, брали тех, кто покрепче, сажали в грузовики... Но не всегда за приобретением "рабочих" стояло насилие. Некоторые "остовцы" ехали на работы и добровольно, предполагая какие-то перспективы.
 
     Вообще, мне кажется, тема первых двух-трех лет войны на запад от фронта требует самой углубленной исторической проработки. Мне кажется чрезвычайно важным, чтобы Россия осознала, что этот путь русских людей, да и вообще Вторая мировая война выглядят несколько иначе, чем принято сейчас на это смотреть. Взгляд нуждается в серьезной корректировке на основе исторического материала, который еще надо добывать, чтобы представить картину во всей полноте. Может быть, еще не пришло время для этого. Даже не знаю, станет ли это возможным в скором будущем. Но очень надеюсь увидеть это. Если мы хотим осмыслить судьбу русских людей в том мировом катаклизме, восстановление церковной жизни и многое-многое другое, одним словом, воспринять объемную, не одностороннюю правду о судьбе России, то необходимо все это рассмотреть реально.
 
     По моим данным, в конце войны в Германии было около пяти миллионов граждан СССР, которые по ялтинским договоренностям подлежали "возвращению на родину". Эти насильственные репатриации, проводимые союзниками в Германии и Австрии, нередко сопровождались кровопролитием. Все это опять особая историческая тема. По Ялтинскому договору, все проживавшие на советской территории к 1939 году должны были возвращаться в СССР, хотели они этого или нет. Американские и английские политики тогда заняли такую удобную позицию: если кто-то возвращаться на свою родину не хочет – значит, он военный преступник или предатель. На самом деле, конечно, это были простые русские люди, оказавшиеся между двумя тоталитарными богоборческими режимами. Ну, а Сталин, естественно, считал тех, кто побывал на Западе, если не готовыми, то потенциальными "врагами народа", предателями. Таковым не было пощады.
 
     Так образовался второй поток эмиграции – людей, которым после войны удалось избежать возвращения. Те, кто возвращался (насильно ли, добровольно ли), оказывались в России людьми второго сорта, если вообще выжили. Многие были сразу уничтожены, другие постепенно погибали в лагерях. Современные историки говорят, что вернулось более трех с половиной миллионов.
 
     Русская Зарубежная Церковь первой эмиграции вобрала в себя весь этот человеческий и церковный опыт встречи со второй эмиграцией, с новой подсоветской Россией, как огромный подъем веры в русском народе. Зарубежная Церковь не просто приобщилась к нему. Она в значительной степени потом стала состоять из этих новых людей, избежавших насильственной репатриации.
 
     Во время войны Германская епархия старалась – как видно, в частности, по епархиальному съезду 1942 года – всеми силами окормлять военнопленных, даже в лагерях, и "остовцев". Российский историк М. В. Шкаровский работал в германских архивах и многое описывает в своей книге (Нацистская Германия и Православная Церковь. М., 2002). Нацисты препятствовали такому окормлению, но каждый, кто жил при тоталитарном режиме, знает, что официально невозможные вещи могут быть неофициально возможными. (Здесь надо делать такое же различие между нацистами и немцами, как между коммунистами и русскими).
 
     Отец Александр Киселев в 1990-х годах опубликовал воспоминания об одном таком случае в какой-то русской газете. То же самое он мне рассказывал и лично. Ему удалось проникнуть в лагерь под Нюрнбергом, начальник которого подобной деятельности благоволил. Потом этот начальник пострадал за то, что в лагере устроили богослужение, на которое пришло 500 человек, из которых многие причащались! Конечно, трудились священники тогда, не покладая рук.
 
     А что творилось на каждую Пасху в Берлине! Вообще, "остовцам", восточным рабочим, было запрещено приходить в наши храмы. Но они посещали богослужения, действуя через подкуп или проползая под колючей проволокой. Русские парни и девушки пешком со всех окрестностей Берлина стекались к храму на пасхальную ночь – это были толпы, которые немыслимо было остановить. Но ведь они посещали и другие службы. Нацисты были против этого. Они вызвали митрополита Берлинского и Германского Серафима (Ладе) и сказали, что эти православные храмы предназначены для русских эмигрантов и потребовали, чтобы неподходящих людей туда не пускали. Ему сказали, что он должен поставить людей, которые проверяли бы документы. Владыка Серафим был спокойным человеком (он был немец-саксонец, принявший Православие по убеждению, учился в Санкт-Петербургской семинарии, по кончине жены принял монашество). Выслушав упреки и требования нацистов, он сказал примерно так: "Я понимаю ваши заботы, это – государственные соображения. Но пастырь обязан звать в церковь и не может отгонять от нее. У государства свои цели и свои средства. Существует полиция. Если вы считаете, что надо людям препятствовать приходить в церковь, двери которой, я, как пастырь, должен держать открытыми, то вы можете поставить у входа полицейских, пусть они и проверяют документы". Полицейских так и не поставили. И верующий народ продолжал ходить в храмы.
 
     М. В. Шкаровский описывает, каковы были устремления нашей епархии. Но они часто тормозились нацистами. Тем не менее, печатались книги: Требники, Евангелия, Молитвословы – огромными тиражами; штамповали крестики для раздачи и рассылки, ведь тогда и люди массово принимали крещение.
 
     Так происходило слияние двух эмиграций: русские люди, лишенные Бога в СССР, возвращались к вере.
 
     – Вы рассказываете о том, что происходило во время войны?
 
     – Да, именно во время войны был этот духовный подъем. Причем интересно, что митрополит Серафим в самом начале войны заметил, сохранилось такое его письмо: "Я готов закрыть здесь церкви, чтобы всех своих священников, которые хотят и могут, отправить в Россию, потому что там надо сейчас трудиться, там они нужны". Синод поддерживал такой подход, и действительно в нашем синодальном архиве имеются списки священников, готовых ехать на Восток, в Россию, подавших об этом прошение. Но дело обернулась совершенно иначе: в самой Германии оказалось огромное число нуждающихся в духовном окормлении. Вместе с тем, в России народ стал, как только пришли немцы, открывать церкви. Нацисты запрещали немецким военным поддерживать религиозное возрождение в России, а русским эмигрантам ехать в оккупированные области. Эти запреты наши люди нередко обходили, и многие немцы благоволили открытию храмов. Тысячи храмов были открыты таким образом в кратчайший срок, об этом есть документы, свидетельствуемые самой советской властью. Совет по делам РПЦ, например, отчитываясь в 1949 году, отмечал: "Немецкие оккупанты, широко поощряя открытие церквей (было открыто за время войны 10 000 церквей), предоставляли религиозным общинам... клубы, школы, детские дома, а также переоборудованные до войны для культурных целей бывшие церковные здания" (цитата дословная, включая скобки). Когда советская власть вернулась, она стала эти церкви закрывать. Между прочим, из подобного отчета явствует, что из 101 монастыря (на 1945 год) 16 было ликвидировано уже к 1947 году...
 
     Конечно, часть церковно активных в России людей попали потом разными путями во второй половине войны в Германию, но большинство – это были те, кто постепенно приходили к вере уже на чужбине. Это были люди, жаждавшие веры в Бога. Вот это была паства, с которой надо было работать во время войны, и этот труд пастырей продолжался после войны. Тогда в Германию прибыли епископы и священники из Белоруссии и Украины. Это были не автокефалисты, те организовались отдельно, а священники так называемой Украинской автономной Церкви, отвергавшие сепаратизм.
 
     По необходимости епископы и священники первой эмиграции писали подложные метрики для людей, оказавшихся в опасности ввиду репатриационных комиссий и пропагандистов, рассказывавших, что НКВД распустили, что "Родина простила" и прочие байки. Метрики нужны были, чтобы показать, что человек, якобы, был старым эмигрантом, родился или в Югославии, или в Манчжурии, или в Польше, но главное – никогда не жил на советской территории. Владыка, а тогда архимандрит, Нафанаил (Львов) целый лагерь спас: переписали за одну ночь всех на поляков – и их не смогли забрать. Много в этом отношении сделал другой архиерей из старых эмигрантов, тоже тогда еще архимандрит – владыка Виталий (Устинов). Были люди спасшиеся этим путем (среди них мой отец, получивший метрику Харбинской церкви), но много было и других, прятавшихся где угодно: в лесах, горах, на каких-то чердаках, у немецких крестьян... Так или иначе, это время кончилось, вылавливать перестали, и продолжалась жизнь.
 
     В Мюнхене после войны было 14 приходов, в основном барачных, в лагерях. Там были собраны, как они тогда назывались, ди-пи (DP – displaced persons) – "перемещенные лица". Они вскоре попали под защиту организации для беженцев УНРРА. Для них, тоже с помощью Церкви, организовывался переезд: в Аргентину (она выразила готовность принять, кажется, триста тысяч), Канаду, Австралию, США. В Германии же оставались те, кто или не захотел уезжать, считая, что надо быть ближе к России, или те, кто проработал два-три года в бельгийских углевых копях и заработал себе легочные болезни, или состоящие в браке с немцами или немками – таких тоже было достаточно. Это и была послевоенная паства Германской епархии.
 
     В Амберге до сих пор стоит под защитой охраны памятников барак военного времени. Он нам не принадлежит, как я говорил, но мы там служим. Или каменный барак в лагере, в Эрлангене, это Северная Бавария, где я начинал свое служение.
 
     – Скажите, как вы росли, при каком храме воспитывались?
 
     – При барачной церкви во Франкфурте. Один умелец при помощи топора соорудил из каких-то старых частей бараков трапезную, центральный храм, восьмиугольный барабан, и – наверху – купол с крестом. Прекрасная была церковь! Церковь Воскресения Христова, покрашенная в белый цвет, с зелеными крышей и куполом. Сначала меня родители брали с собой, там я и рос. В храме были бабушки, которые нам говорили, когда можно сесть на приступочку около канона, где поминают усопших. Сидя на этой приступочке, я поглядывал по сторонам. Помню, там сзади, у подножия распятия, был череп, который меня очень занимал. Мне было где-то 3–4 года. Клубы фимиама, которые восходят в косых лучах солнца, как это описывает Достоевский, я помню с детства. Такая красота!
 
     С мальчишками мы играли во время служб. Мы выбегали на улицу, а потом Алексей Алексеевич выходил и говорил: "Мальчики! Сейчас "Верую"! Заходите в храм"! Мне это время, проведенное на улице, казалось достаточно длинным. Сейчас я понимаю, что мы выбегали, практически, только на ектенью, потому что от начала "Верую" и до конца евхаристического канона и "Достойно есть" мы стояли в храме, потом на ектенью мы опять выбегали, а потом, на "Отче наш", нас опять зазывали внутрь. И мы стояли четко. До причастия. А когда наш священник проповедовал, мы опять "законно" гоняли "окрест да около". Зато какое у нас было общение!
 
     Из этого собственного опыта я сделал вывод, что детям не обязательно стоять всю службу смирно, можно и побегать вокруг храма, лишь бы не кричали слишком громко. Но надо уметь и собранно стоять в главные моменты богослужения. И дети должны знать, что это важно.
 
     Незабвенной в памяти останется литургия на лугу у леса. Как и сейчас у скаутов бывают литургии в лагерях. Престол и прочее строили старшие скауты. Мне было лет 11 или 12. В начале литургии пришла мысль: всю службу простоять, не двигаясь. Это тоже был очень полезный для меня опыт.
 
     Затем я ездил в нашу деревянную церковь самостоятельно, на велосипеде. А в середине 1960-х годов во Франкфурте построили каменный храм святителя Николая в псковском стиле. В старом храме у нас звонили всего лишь в один колокол. Меня как мальчишку, конечно, изумляло, как староста дергал за веревку. А новый храм уже строили со звонницей. Колокола закупили в Мехелене, в Бельгии, по-французски город называется Малин – отсюда пошло выражение "малиновый звон". Совсем недавно этот храм был сильно расширен – паствы стало за последние годы гораздо больше.
 
     – Но расскажите теперь, пожалуйста, и о промежуточном периоде жизни эмиграции в Германии.
 
     – Так называемую третью эмиграцию с точки зрения церковной, равно как и "полуторную" эмиграцию, можно не считать настоящим этапом. Тогда у нас появились единицы прихожан. В основном, это было диссидентская эмиграция и еврейская. По сравнению с сегодняшним днем тогда ощутимого пополнения не было. Но все же, при нашем уже не столь большом числе, это сказывалось. Появились не только отдельные лица, но и семьи. Та церковная жизнь, которой мы жили, имела в основании нечто семейное. Вот, например, семья Эрастовых – мать и несколько человек детей, в основном девочек. Они пополнили Лесненский монастырь во Франции. Сын Андрей ныне монах-иконописец в Джорданвилле, мать тоже монахиня. Кроме того, появились некоторые яркие личности. В том числе, известная теперь в России своими книгами Юлия Вознесенская, которая приехала тогда, в начале 1980-х годов, в связи с диссидентской ленинградской группой "Мария". Здесь был уже своеобразный религиозный фон – Татьяна Горичева, Татьяна Беляева... Последняя активно включилась в нашу мюнхенскую церковную жизнь. А один из ее сыновей сейчас послушник в мюнхенском монастыре преподобного Иова Почаевского. Михаил Назаров несколько раньше у нас появился, он был беженец. Ходил в церковь во Франкфурте и в Висбадене, там крестил своих детей. Приезжали Солженицын, Максимов, Галич... Еще появились те, которых мы поначалу называли "советские жены", то есть жены немцев-специалистов, работавших в СССР. В каком-то проценте и они влились в наши приходы, стали уже просто прихожанками, а иногда и опорой того или иного прихода. Все это было поддержкой и очень интересным новым опытом в зарубежье. Но это не было массовым явлением.
 
     Настоящая большая новая волна, не столько эмиграции, сколько иммиграции, накатила в Германию с начала 1990-х годов. Это "русские немцы" (смешанные семьи), а к ним присоединялся так называемый "контингент" – новая волна евреев, покидавших Россию.
 
     – Вы сказали, что евреи выезжали и раньше...
 
     – Да, но они, по идее, направлялись через Австрию из СССР в Израиль. Однако потом уклонялись: кто в Германию, кто в США, а кое-кто устраивался даже на американской радиостанции в Германии, был и такой вариант.
 
     А в 1990-х годах стала складываться иная картина эмиграции. Сама Германия объявила программу, смысл которой – восстановить еврейство в Германии, поднять их численность до уровня, предшествовавшего захвату власти нацистами. Это политическое решение, отчасти опиравшееся на информацию о якобы растущем антисемитизме в бывших республиках СССР. Германия создает условия, чтобы евреи имели возможность приезжать. И финансовые ресурсы отпущены, чтобы они в Германии могли жить и развиваться.
 
     Но получилось интересно, потому что приехавшие оказались не совсем такими, как предполагалось: эти вполне советские люди, с немецким еврейством 20–30-х годов не сравнимы ни по каким параметрам. Они живут, естественно, совершенно иными представлениями, иной жизнью, а некоторые и ведут себя весьма своеобразно. Германо-еврейские старожилы начали жаловаться, что, во-первых, приехавшие вообще не интересуются синагогой, а, с другой стороны, они, если и заинтересуются, то входят туда и блюдут свои интересы так четко, что или вся синагога захватывается ими, или происходит раскол.
 
     Но это в синагоге. Что же касается Церкви, то многие выехавшие евреи состоят в смешанных браках или же сами принимают крещение. Иногда приезжают принявшие крещение до выезда. Это объясняется по-разному. Есть и чисто религиозные причины, приводящие этих людей в Церковь. Бывает, что в храм приводит человека какое-то чувство культурной причастности к русскому духу. Они интеллектуалы, в Церковь приходят редко.
 
     Есть и еще один момент. Национальная принадлежность к еврейству подтверждается раввинатом. Если не ошибаюсь, даже дважды – и там, и здесь. Более того, когда стало выясняться, что пополнение синагог хромает, кое-где (к счастью, не везде) в бланках появился вопрос о том, не исповедует ли человек "иную религию". Таким образом, православный еврей поставлен перед вопросом: лгать или нет, отрекаться ли от Православия? А ведь уже вся семья тянет на выезд, куда денешься? Было два случая, когда чистокровным евреям, но, при этом, православным священникам, отказывали в визе, а жену и детей – пожалуйста, принимали!
 
     Здесь возникает существенный вопрос, о котором мне приходилось беседовать с государственными чиновниками. Дискриминация ли это, и по какому признаку – религиозному или же национальному? Ответа у немцев на это нет. А проблема серьезная. Но как бы то ни было, те, кто приехали, присматриваются и иногда находят, что их русскость перевешивает. Потом делают соответствующие выводы. Еврейская община в Германии, конечно, не благоволит этим выводам, но мы не признаем дискриминации – ни религиозной, ни национальной, – и поэтому не только православные родственники, но и сами выехавшие евреи приходят в наши храмы. В целом же это явление с точки зрения церковной немногочисленное. Гораздо больше сказывается это в современной русскоязычной среде в Германии на культурном уровне: появляются русско-еврейские издания, русско-еврейские детские сады и школы. Сюда тянутся и оказавшиеся в Германии по разным причинам люди из бывшего Советского Союза, независимо от их национальной принадлежности, не имеющие русских духовных корней, отчужденные от русской духовной почвы. Такова наша современность. Мне кажется, что в современном российском обществе есть немало таких людей, а это сказывается и на эмиграции.
 
     Кроме людей, воспользовавшихся открытием границ, большое число наших новых прихожан составляют "русские немцы". Это люди, которые при других обстоятельствах остались или вернулись бы в Россию. Но, к сожалению, там для них места в последние полтора десятка лет не оказалось. Этим семьям открылась возможность уехать в Германию из Казахстана, Киргизии, Таджикистана и других мест. Достаточно часто они не были церковными в России, даже если и были крещены. Немало приехало в Германию тех, кто был крещен в русском храме только за неимением храмов католических или евангелических. Есть люди, которые не только крестились, но и венчались в русском храме, а потом, приехав в Мюнхен или Гамбург, заявляют жене и детям: "Тогда и там было так, по необходимости, а теперь будет наоборот! Будешь ходить со мной в мою церковь, здешнюю", это значит в костел, или кирку, или на баптистские собрания. Для настоящих православных людей это оборачивается трагедией, но, как сказано, очень многие сами подобно мыслят и спокойно следуют этим путем. "Переехали, так тому и быть!" Я внимательно наблюдаю, чем выехавшие люди в своей основной массе живут и дышат. Это простые "советские люди" (не в отрицательном смысле). Они давно лишены корней. Они, пусть и русские, но без своей истории. Русскость у них рудиментарна. И вот они ищут свой путь в новой, необычной ситуации.
 
     Что они, духовно беспочвенные, делают в Германии со своей верой? Крещеные, может быть, даже венчанные... Им какие-то родственники или еще кто-то подсказывает: "Вы понимаете, там все католики". Или наоборот: "Все евангелики". Вот они мне потом и говорят: "Мы записались в евангелики". – "Почему?" – "Нам сказали, что в Баварии все евангелики". Кто сказал? Ведь это дико! Бавария – самая католическая из всех немецких земель.
 
     А вот другой, еще более любопытный (и не единственный) случай. "Нас спросили, какой мы веры, а мы не знали, как ответить, но мы в Евангелие верим, вот мы и написали: евангелики. Нам предложили только два варианта".
 
     Есть анекдотические случаи. Русская Церковь – это "R" – "Russisсh", "К" – "Kirсhe", в результате – "RK". Немец-чиновник, записывающий семью, спрашивает: "Какой вы веры?" Они говорят: "Russische Kirche", дескать, к Русской Церкви мы принадлежим. Вот он и пишет в графу вероисповедания: "RK". Но в Германии действует конкордат и существует церковный налог, согласно которому 9 % из снимаемых налогов отчисляются государством той религиозной организации, к которой налогоплательщик причислен. Только у традиционных немецких Церквей – Католической и Евангелических – есть такая договоренность с государством. Правда, нам, православным, предлагали когда-то то же самое, но православные – греки, русские, сербы и другие – не захотели. Все они сочли, что взносы должны быть добровольными. Что получается? Эти несчастные люди приехали в чужую страну, ничего не знают, не разобрались, даже свидетельствуют о своем Православии, а все же получается "RK", и государство годами отправляет деньги честных православных налогоплательщиков на католические счета в Германии. Мы по этому вопросу даже информационный листок издали. Я всем "православно крещеным" советую подтвердить свое Православие исповедью и причастием. Затем новые прихожане на основании бумаг, полученных от наших приходов, в мэрии переписываются на православных.
 
     Но формальное возвращение ради галочки перед словом "православный" не то, что требуется, надо взращивать настоящее Православие. И это трудно дается. Данные случаи, конечно, не позорное отречение от веры. Люди просто ничего не знают, и поэтому у них невольно так получается. Но к отречению дело приближается там, где общий дух таков, настрой такой: приехали в чужую страну – надо приспосабливаться. Приспособленчество – оно меня ужасает. И оно, вполне естественно, развращает молодежь, не имеющую корней. Потом родители хватаются за голову: что молодежь делает?! Так что у нас большие проблемы с молодежью.
 
    

Протоиерей Николай Артемов
Протоиерей Николай Артемов
– Можно ли сказать, что те русские, которые сейчас приезжают из России, по сравнению, скажем, с эмигрантами первой четверти XX века или с теми, кто попал в Германию во время Второй мировой войны, сильней заражены духом приспособленчества, и они с большей легкостью готовы отречься от своей русскости, или просто не знают как ее поддержать, сохранить?

 
     – Думаю, что да. Определенно так. Выветрилось сознание. Это совершенно другие люди по сравнению с эмигрантами первой волны, изначально идейной и сопротивляющейся. А кроме того, после революции русская интеллигенция стала возвращаться к вере. Да и корни еще были, хотя часто и подрублены, но все же не полностью отрублены. К тому же первая эмиграция бедствовала по-настоящему. Бедствовала и вторая эмиграция. Это все было очень, очень тяжело и сложно. И в активной своей части, конечно, первая эмиграция сохраняла и веру, и русскость, держалась своего.
 
     Я видел тех стариков – это было поразительно! Хоронил их потом. Вспоминаю и оригиналов: они, даже женатые на каких-нибудь баварках, устраивали себе такие дома, такие огороды, которые можно было увидеть только в России. У нас в Мюнхене жил один такой оригинал – о нем телевизионный фильм в России показывали – Тимофей Васильевич Прохоров. Казак, избежавший послевоенной репатриации, бородатый, его даже принимали за священника... Он был просто крепким казаком, с определенной жизненной мудростью и хитрецой. Устроил себе тихий уголок, где была просто настоящая Россия: заборчик, калитка, домик, розочки да ульи, огородик... и среди всего этого – деревянный храм. Сейчас это место охраняется городом как достопримечательность. Когда в 1972 году была Олимпиада в Мюнхене, там хотели строить ипподром. Но как только выяснилось, что там живет человек и его будут выселять, люди ополчились в защиту, журналы и газеты стали им интересоваться. Архитектор нашел решение, чтобы это место сохранить, Тимофей приобрел колоссальную известность, а его жена-баварка, по сути дела, обрусела.
 
     Были и другие, не такие известные люди, сохранившие и себя, и свой русский быт в совершенно инородной среде. Я их причащал, они приезжали в церковь, я потом приезжал к ним домой и смотрел на все это с большим удивлением.
 
     Но следующим поколениям пришлось, конечно, сложнее. Люди попроще не могут сохранить русскость своих детей. И мне тоже пришлось бороться за своих детей в школе. На меня и жену нажимали, когда дети учились в первом классе, чтобы мы говорили дома с детьми по-немецки. Бред какой-то! Кажется, теперь баварское министерство культуры взяло другую линию: сохранение родного языка. Поняли, что двуязычность не мешает.
 
     Но установки общества меняются очень медленно. И дело же не только в языке, а в жизненных установках. Вот мы и боремся, церковно, за родителей, которых надо научить бороться за своих детей в этой среде. Конечно, здесь нет православной среды. Ребенок почти постоянно купается в совершенно чужеродной среде. Конечно, так или иначе, рано или поздно все заражаются этим духом. К тому же, игры, компьютеры, интернет... Эта борьба требует очень много сил, и многие тонут. Но тонули и раньше. Иногда, спустя какое-то время, выныривают потомки кого-то.
 
     Тут бывали интересные случаи. Например, в Мюнхене. Отец, при немецкой жене, которая не говорила по-русски, ежедневно работая, вечерами так интенсивно общался со своими детьми, что сохранил им русский язык. Крайняя редкость.
 
     Вот все это, в сущности, задачи нашей миссии. Конечно, мы пытаемся, хотя бы отчасти, создавать свою русскую православную среду, микросреду через детские лагеря, а также через наши школы, преподавая закон Божий, русскую историю, русскую литературу, русский язык...
 
     – Какие школы Вы имеете в виду?
 
     – При приходах. Приходские школы.
 
     – А к государству они имеют какое-нибудь отношение?
 
     – Никакого. В некоторых землях Германии мы пересекаемся только на уровне закона Божия. Я рос в Гессене, получал в школьный табель отметку по православному закону Божию, которую мне ставил священник, преподававший во Франкфурте, протоиерей Леонид Игнатьев.
 
     У нас в Баварии программа православного закона Божиего представлена, государством признана, и мы преподаем его от первого класса до тринадцатого включительно – это период учебы в гимназии. В Германии до сих пор школьное обучение длится тринадцать лет. Ну, а потом уже университет. И вот, можно сдавать закон Божий почти на университетском уровне. Министерство культуры признает наши программы, а наша отметка вписывается в табель окончившего гимназию ребенка. В мюнхенской приходской школе занимаются около 132 детей. Они учатся в разное время, в основном в субботу. Помещений при храме не хватает. Мы сейчас собираемся пристроить еще один деревянный домик, чтобы иметь лишний класс. Думал я о том, чтобы запросить разрешение и перейти в школу по соседству на эти субботы, потому что у нас в каждом углу храма, придела, зала, в маленьких классах, в двух помещениях библиотеки кто-то преподает, кто-то учится. Но главное возражение против переезда в другие помещения: пусть дети будут при храме – это такая ценность!
 
     И опять мы возвращаемся к проблеме языка. Она была и раньше в скаутских лагерях. Русские дети, не имеющие достаточного знания русского языка, постепенно переходят на немецкий, все больше теряя русский. И каждый преподаватель стоит перед суровым выбором: может ли он преподавать закон Божий в рамках русскоязычной группы?
 
     Один грамотно пишет, читает и понимает по-русски, а рядом сидят двое, простите за выражение, оболтусов, которые на 60 процентов не понимают. Я их всегда прошу: если вы какое-то слово не знаете, – скажите, я вам объясню, вы должны научиться понимать по-русски. Я стараюсь их поддерживать, не даю им утонуть. Родителей тоже приходится уговаривать: "Надо каждый день с ребенком читать, надо дома его учить, заниматься с ним!" – "А знаете, ему неинтересно, он ничего не понимает". Говорю: "Читайте ему, говорите с ним побольше, упражняйте, начнет понимать, он же ребенок, перестаньте вставлять немецкие слова в русскую речь!" Отвечают: "Батюшка, у нас времени нет". У них, видите ли, времени нет. Они слишком заняты устройством своей жизни, да и телевизор посмотреть надо... Это у меня времени нет – слушать бесконечные отговорки!
 
     Я постепенно старею, борода белеет, а я наступаю, настаиваю... Но, честно говоря, руки у меня и у матушки порой начинают опускаться. Это непробиваемо, если люди сами не хотят сохранить свой язык. В Германии сейчас масса людей, которые говорят на каком-то диком смешанном языке (надо бы словарик составить).
 
     Но, повторяю, дело не только в языке, но и в установках. И вот, естественно, дети расползаются кто куда. Так было и в предыдущем поколении. Часто бывает так: старший ребенок еще говорит на ломаном русском и понимает неплохо; второй понимает, но говорит только отдельные слова; третий еле-еле что-то понимает и совсем не говорит; четвертый, если есть, не понимает и не говорит. И это потому, что они между собой уже общаются по-немецки.
 
     Но есть у нас и обратные примеры. Помню, лет двадцать назад, схватил однажды такого мальчишку, второго по счету ребенка, когда он разговаривал с младшим братом по-немецки. Говорю строго: "Что ты делаешь? Ты же лишаешь своего брата такой ценности! Не смей говорить с ним по-немецки!" Сделал обширное наставление. А теперь утешаюсь: до сих пор оба говорят по-русски. Один поет в церковном хоре, другой иподиаконствует.
 
     Ну, и маленькие прислужники, конечно, между собой, в пономарке или проходе за алтарем паки и паки чирикают по-немецки. Я им всегда напоминаю: "Вы в церкви!"
 
     И нас в свое время постоянно одергивали. Мы в футбол гоняем, кричим: "Tor! Tor!" – это по-немецки "гол", а тетя Маша кричит из окна: "Мальчики! Это по-русски "гол"!" Хотя гол – английское слово.
 
     Когда язык уходит, человек может иногда сам потом встрепенуться. У меня так было, лет в 13–15 у меня стал портиться язык. Я это как-то понял и вернул его уже своими усилиями, правда, с помощью окружения. А сейчас это окружение совершенно другого порядка. И вот плывешь, плывешь, выбиваешься из сил, кого-то удерживаешь... Но это и есть наша внутренняя миссия.
 
     Недавно был такой случай: приходит человек, женившийся на русской, у них родился ребенок. Он говорит: "Я хочу принять Православие". Я говорю: "Вот так, вдруг?!" – "Да, вместе со своей новорожденной дочкой. Мы же не можем ждать год-полтора, как обычно мы это делаем". – "Как же так? Вы и на службу до сих пор как следует не ходили". (Хотя он уже ходил месяца полтора, я его в храме видел.) А он мне говорит: "Вот я ходил в русскую школу Ксении Сергеевны. Я даже знаю "Царю Небесный". По-русски". По-русски он не говорит – он немец, по вере протестант, но ходил на закон Божий в нашу приходскую школу, что-то осталось, и вот тяга проявилась сейчас. Адвокат. Так что я быстро его принял в общение, и он очень хороший прихожанин.
 
     – А он в детстве ходил в русскую школу?
 
     – Да, когда ему было лет десять, он соприкасался с мюнхенской русской школой, потому что бабушка была православной. Ходил он, наверное, совсем не долго и не регулярно.
 
     Школа, между прочим, была основана тем же отцом Александром Киселевым сразу после войны и продолжала действовать под руководством одной из тогдашних преподавательниц – Ксении Сергеевны Ландезен, которая занималась ею, пока ей не исполнилось девяносто лет.
 
     Итак, плоды могут проявиться гораздо позже. Наше дело – звать людей. Но боль в том, что с родителей убеждать (а это так необходимо!) очень и очень трудно. От этого страдает регулярность посещения школы. Нерегулярность – гроб для школы.
 
     А вообще-то, детей много. И на службах их у нас много. И становится все больше, православные, вроде, начинают больше рожать. Это отрадно.
 
     Недалеко от Мюнхена, в Аугсбурге, одна инициативная прихожанка открыла недавно русскую школу. Сейчас там учится около сотни детей.
 
     – Вы рассказали о немце с русской бабушкой. Но переходят ли чистокровные немцы в Православие?
 
     – Еще бы! Первыми назову двух архиереев нашей епархии – митрополита Серафима (Ладэ), который возглавлял Германскую епархию с 1938 по 1950 год, и ныне возглавляющего ее с 1982 года архиепископа Марка. Пусть это случаи особые. Но ведь каждый человек – особый случай в Церкви.
 
     А бывают и крайне оригинальные случаи. Года три назад я крестил одного человека, который приехал в Германию, потому что хотел стать гонщиком. У него мама немка, отец португалец, сам он из Южной Африки. Пожил несколько лет в Германии, крестился. Очень хороший парень. Но, увидев, что в Германии у ничего не складывается, он вернулся в Южную Африку. И сейчас он ходит к отцу Иоанну (клирику Московского Патриархата, посланному из Москвы в Южную Африку), прислуживает там в храме. А сам отец Иоанн прибыл туда неделей раньше. Так что мой бывший прихожанин прибыл сразу на новообразовавшийся приход. Таких единичных случаев не перечесть.
 
     У нас обычно так бывает: немец приходит – забрел по какой-то причине, где-то что-то о нас слышал... Мы проводим семинары на немецком языке, рассылаем приглашения по университетам для славистов и богословов. Набирается человек 25–30. Читаем доклады. И из этих семинаров по капельке приходят люди, они друг друга тянут. И потом активизируются. Один из посетителей наших семинаров, которого я потом крестил, несколько лет спустя венчался в нашем кафедральном соборе с православной девушкой, а теперь рукоположен в диаконы, учится в академии в Троице-Сергиевой лавре.
 
     Немцы, вообще, достаточно активный народ. Они знают церковнославянский и умеют петь на клиросе, знают гласы, читают с листа тропари...
 
     – Будучи уже православными?
 
     – Будучи православными. Я их принимаю в Православие. В хорах должны петь православные. Я в Висбадене несколько лет управлял хором, пока учился, у архимандрита Марка, теперь архиепископа. Там я нашел в каких-то закромах ноты, написанные еще в XIX веке. Под нотами – немецкие буквы пером! Да и другие, более поздние, напечатаны на машинке немецкими буквами с ужасающей, как славист говорю, транскрипцией: "Ische cheruwimi" – "Ише хэрувими", и тому подобное. Сейчас такого у нас не водится. Немцы становятся православными, выучивают кириллицу и спокойно поют. Это, впрочем, не значит, что они говорят по-русски.
 
     – Совершенно очевидно, что Европа, народы ее населяющие, переходят как бы уже в постхристианскую эпоху, но тем не менее между итальянцами, испанцами, французами, норвежцами и другими европейцами все равно в отношении ко Христу, в отношении к христианским ценностям существуют определенные различия. Как Вы можете охарактеризовать немцев в этом отношении, насколько они еще остаются христианами, насколько они вообще открыты к христианству? Можете ли Вы оценить их религиозное состояние?
 
     – Для того, чтобы ответить на этот вопрос, следовало бы обратиться к серьезным социологическими исследованиями, проведенным по всем законам этой науки. Этого я сделать не могу. Но отмечу кое-какие моменты из своего ежедневного опыта.
 
     В Европе весьма трезвый подход к религии. Социальный подход. Вера выхолащивается. Недавно мне один француз, ставший православным и даже священником, сказал: "В западных храмах нет соборности, нет общего порыва к Богу, есть индивидуумы перед Богом. Стихию веры я видел только в России. Это – Церковь, тело Христово. На Западе говорят о народе Божием и о теле Христове, но на деле его здесь нет. Каждый сам по себе". В этом есть правда. И еще одно наблюдение о связи догматики с нравственностью: и у протестантов, и у католиков социальный момент чрезвычайно силен, как на уровне прихода, так и на личном уровне – доброделание, так сказать. Но вот штука: когда католики жертвуют собой, то оказывается, что они блюдут свой интерес, и как-то никуда от этого не уйти. Своя правота, самооправдание частенько забивает способность к покаянию. Это обще-западное начало – самоутверждение. Но ведь здесь много просто общечеловеческого. И, должен сказать, многое в новоприбывших из России людях мне представляется специфически западным.
 
     Христианство – оно на Западе хотя и уходит, но все же на уровне традиции присутствует. Церковно-государственные взаимоотношения, по-моему, прекрасно отработаны в Германии, лучше, чем во Франции, несущей бремя своей бывшей революционности. Англия со своим историческим грузом тоже уже не справляется: с одной стороны, там существует Церковь государственная, официальная, с другой стороны, полный развал в духовно-нравственном отношении. Но зато – традиция! У итальянцев в отношении к папе Римскому схожее, просто народ более восторженный, эмоциональный. А вместе с тем, везде в Европе есть глубоко верующие люди, и немало их. В частности, среди баварских крестьян повсеместно встречаются люди, дорожащие своим отношением ко Христу и Евангелию, к своей общине церковной. Они даже страдают от окружающей их поверхностности, а поскольку их не так мало, можно было бы с ними вместе побунтовать...
 
     Но посмотрим реально: в западном христианстве уже более тысячи лет прорастают многочисленные, сплетенные корнями сорняки. Традиция – это хорошо. Это лучше, чем беспочвенность. Но я, как русский, все же немного и революционер (православный, конечно!), и поэтому спрашиваю себя: что дает традиционность, если это – устроенность в ней? Не мешает ли она главному? В конечном итоге – не с кем и бунтовать будет, одно и то же получится.
 
     И вот что я могу сказать по вопросу стратегии в отношении экуменизма.
 
     Сколько раз приходилось слышать – да каждый день это же самое! – "Бог-то у нас всех один". Нет в этом правды. В этом есть неготовность думать о правде. Всеядность. Но при этом католик остается католиком, а протестант – протестантом. Каждый в своей традиции. А если устроят ту кашу, которую хочет "мир сей", что это даст? На этом фоне весьма трудно бывает тем, кто переходит в Православие. У них же родители, родня...
 
     Впрочем, я все это давно воспринимаю как элементарную данность. К примеру, на Пасху (западную, по-немецки – "Остерн") ночью предлагается "Остердискотек", фильмы завлекательные. А комсомольцы разве не устраивали в 20–30-е годы в пасхальные дни "танцульки", не крутили кино в клубе? В Германии, в магазинах, что делается? Чуть только исчез блеск освещенных елочек и американских Санта-Клаусов, согласно кока-кольной рекламе красно-белых (традиционный Николаус у них ведь в синем облачении ходил), – и сразу же переход на "Фашинг": всякие маски, костюмы, чертики, дудки и пистолетики, словом – полный карнавал, хотя постов-то практически и не существует вовсе. А затем, тоже без перерыва, плавный переход к желтым цыплятам, коричневым зайцам, яйцам и прочему, что относится к пиару Пасхи. Золотыми шоколадными упаковками готовимся к "Остерн". Но можно и не заметить, что Пасха связана с Воскресением Христовым и вообще со Христом. Зато зайца, который вроде бы яиц не несет, не оторвать от немецкой Пасхи, он так и называется: "Osterhase" ("Остер-заяц"). Наименование праздника производят от языческой богини Аустерии, иначе говоря, празднуйте ребята! "ХВ" на весеннем пирамидообразном творожном изделии в СССР расшифровывали когда-то как "Хвала Весне!" То, что в Советском Союзе было обманом и подменой, здесь является такой естественной реальностью, с которой не поспоришь. Разве ты встанешь в магазине с плакатом "Долой цыплят и зайцев!"? Конечно, нет.
 
     Бороться как бы не с кем и не с чем. Да и надо ли так "бороться"? Христиане в Римской империи жили просто помимо язычества – своей жизнью. А еще я думаю, взирая на новоприбывших: "Ну, хорошо, у них сейчас нет традиций. А если мы дадим им традицию, и они воспримут ее именно как традицию, что тогда?" Если люди довольствуются земным и общественным, чем ты их разбудишь? Традицией? Она их усыпляет!
 
     Но вот и еще одно недавнее переживание: одна молодая женщина, увидев во мне священника (всегда хожу в рясе или подряснике), вступила в разговор. Узнаю, что она недавно догадалась: "Вайнахтен" (дословно: священная ночь, то есть Рождество), оказывается, связана каким-то образом с рождением Иисуса Христа. Это всерьез, это для нее открытие! Я, немало подивившись, спросил у нее, не из Восточной ли она Германии? Там вера выветрилась ужасающим образом. Нет, она из северо-западной индустриальной зоны. Родители – неверующие. Бабушка была верующая. Видимо не смогла передать свою веру. Еще спросил свою 25-летнюю собеседницу: "Ходила ли она на уроки закона Божиего?" Ходила на этику. Наверное, урок о христианстве она пропустила.
 
     А у нас в храме недавно приходили люди, которым кто-то велел поставить свечи Христу и Спасителю. Вопрос: "А где они здесь? Подскажите!"
 
     Но за последние года четыре ситуация у нас улучшилась.
 
     Такова действительности. На таком общем фоне существуют и традиционные христиане, и эзотерические секты, процветает колдовство, доходит дело и до сатанизма. К древненемецкому празднику Всех святых (Allerheiligen), поминовению усопших 1 ноября, плотно прилепился ирландско-американский праздник мертвых духов Хеллоуин, и даже в Баварии повсюду тыквы, дети ходят переодетые духами и ведьмами, дыша угрозами и ожидая себе конфеток. Безобидная забава! А ведь когда приемлется такое соседство, уходит нечто духовно существенное. Я это особо ощущаю: для меня эта ночь прочно связана с убийством Хосе Муньоза, которого я лично знал.
 
     Вот тот мир, в котором мы живем. И присмотритесь: там, где ищут духовности в католичестве, набредают не только на Иисусову молитву. Точно так же и даже шире там распространяются дзен-буддистские формы медитации, в частности у иезуитов. Евангелические сестры (полу-монахини) усердно занимаются тай-чи. Это говорит о многом, о той же всеядности. Не думаю, что ошибусь, если скажу, что все мало-мальски духовное у брата Рожэ, что предлагают в Тэзэ, несущем вроде бы некое обновление веры, на самом деле взято из Православия.
 
     Но, конечно же, все описанное мною, известно и вам, и пышным цветом цветет у нас же – то есть в нашей России. Оказывается, наша современность, здесь и там, во многом та же. Замечу, что и на юго-востоке Европы, в традиционно-православных странах воцаряется подобный дух. С этим приходится жить. Вижу, что не только в Западной Европе вера уходит. А в России вижу перспективы возрождения те же, что и в среде собственной новоприбывшей паствы. И возрождение в России важно для этих стран и, конечно, для Западной Европы тоже.
 
     Но не хотелось бы, чтобы сказанное мною было воспринято слишком в отрицательном ключе. Много хорошего в традиционности, в праздниках, в том же Рождестве, столь семейно воспринимаемом, или в ухоженных кладбищах, где могилки в цветах и с горящими лампадками, и особенно 1 ноября: кладбище – это море красных огоньков. В этот нерабочий день я бывал в Альпах: такая красота смотреть сверху вечером на эти деревенские кладбища, расположенные на склонах или у подножья гор. Хороша добротность во всем, хороша социальная деятельность. Она необходима. Необходимы и детские сады, и молодежные группы, и забота о стариках. Организации всего этого нам надо у Запада поучиться, но нам непременно надо при этом сохранять свою суть, свой дух. Вот наша задача: вырастить самое лучшее. Видите ли, я этих своих немцев – ведь они мне тоже свои, поскольку я среди них вырос, – по-своему люблю, и жалею, и в обиду не дам. Но потому-то и горько мне, что настоящие, серьезные христиане в немецкой среде, для которых их христианство не исчерпывается внешней этикой и социальностью, слишком редки и даже столь же одиноки в этом обществе, как каждый из нас, чужаков-русских.
 
     – И такие одиночки, если я правильно понимаю, приходят в Православие?
 
     – Обычно они все же остаются верны своим конфессиям. Переход труден. Но серьезный подход приближает к Православию. И вот Бог призывает человека, и он вдруг слышит Божий зов, и Церковь его начинает привлекать. Мне кажется, Православие как таковое, и особенно русское, чем-то притягательно для немцев своей спецификой: они приходят через пение (любят пение православное), приходят через иконопись, встретившись с которой, понимают, что иконопись правильно воспринимается только в контексте богослужения, через храмовое действо, как писал отец Павел Флоренский. Такие остаются в храме и начинают приходить регулярно. Потом они ходят на беседы. Очень важно, чтобы у них была вот эта регулярность. Но если человек приходит по каким-то своим идеологическим причинам, вдруг там начитался чего-то...
 
     – А какие могут быть идеологические причины?
 
     – Скажем, начитался каких-то книг про Православие, но церковно не укореняется, у него появились свои полубогословские идеи. Но это редко срабатывает.
 
     Бывает, что католики-традиционалисты приносят свой багаж, бьются у нас, стараясь приладиться к Православию, но все как-то не клеится, носят они в себе свое прошлое и не могут с ним до конца расстаться. И в какой-то момент это вылезает, как шило из мешка.
 
     Конечно, немцы сохраняют свою специфику. У них есть определенное правовое мышление. И когда они входят в православную общину, то они могут начать "качать права", что совершенно не вписывается в русское восприятие, тем более, в православные обычаи. Смирение и кротость, прочие высшие ценности Православия здесь не срабатывают! Немец требует, немец хочет порядка, немец обижается, когда порядка нет. Это может кончиться катастрофой.
 
     Я преклоняюсь перед подвигом тех немцев в нашей среде, которые великодушием побеждают в себе некоторые свои узости. И вижу в этом тоже их специфику – конструктивность подхода. Это помогает им нести данный подвиг... если они не срываются.
 
     – У вас есть священнослужители немцы. Как складываются отношения их отношения с русским православными?
 
     – Интересный вопрос. Когда, например, священник, действительно, достаточно русский, а рядом немец-священнослужитель, то они, по-моему, немало страдают оба. И в первую очередь немец страдает от нас, русских, потому что у нас есть нечто, что мы считаем подвижностью, некий своеобразный порядок: созвонились – не созвонились... Для русского эта подвижность естественна. А немец хочет знать за три недели: когда я уеду или когда я приеду, что и как планируется... Я же забываю об этом: решим все, дескать, в последний момент. Я понимаю, что обижаю его, да и он старается перестроиться, терпит меня... Но, зато, уж как и я терплю его! Как выношу его, так сказать, обидчивость, которая мне представляется совершенно излишней и ненужной! Любви у меня нет, ее не хватает, чтобы вовремя вспомнить о нем. А немец умеет и допекать, и на своем настаивать. Я, конечно, тоже уже в немалой мере европеец, и все равно все это сказывается. А каково немцу, когда не-европеизированный русский рядом с ним?! Да, сказывается эта разница. Но можно же научиться и любить, и понимать друг друга! И тогда такая великая ценность для обеих сторон приобретается! Но золото добывается великим трудом.
 
     С другой стороны, те же самые немцы, когда они становятся православными, нередко так "оправославливаются", что становятся даже безалаберными.
 
     Самый интересный случай немца-клирика – это ныне почивший отец Амвросий, старший священник нашей епархии, митрофорный протоиерей, врач по образованию, больше 50 лет прослуживший у алтаря. В 18 или 17 лет, под самый конец войны, он попал в ополчение, потом – в плен к русским. Там научился говорить по-русски, воспринял Россию во всех ее качествах; вернулся, быстро пришел в наш храм, принял крещение, стал православным и довольно быстро стал священником. Не помню, сколько ему тогда было – 23 года, может 25... Еще не будучи священником, он читал доклад о Православии на одной экуменической встрече. Вообще в Германской епархии в 50–60-е годы на этом поприще была определенная активность, хотя и не в духе экуменистов последующих десятилетий. Так вот, отец Амвросий проделал огромную работу, можно сказать, популяризировал Православие, которое тогда воспринималось как некая национально-русская экзотика. Он читал для немцев около 300 докладов в год, иногда по два доклада в день. Притом, что он был врачом гамбургского порта, так что если где-то немецкий корабль попадал в карантин, этот православный священник летел к морякам, застрявшим в заморских странах. Оригинальнейший человек! Мышление глубокое, широкое – очень интересный феномен. Его наследие еще будет приносить плоды, потому что в ходу тексты, которые он наговорил на магнитофон. Первоклассный немецкий язык, почти непереводимый, классический, интересный! Говорил он всегда свободно и очень чисто.
 
     Бывают священнослужители, которые перерождаются в православных людей до такой степени, что уже не ощущаешь его немцем. В нем действительно все уже настолько перегорело, что из специфически немецкого взято все хорошее и, вместе с тем, оно погружено в полную свободу. Нет ни этой обидчивости, ни брюзжания, ни требования своих прав. Такие люди у нас тоже есть, с ними очень просто обращаться, они больше всех радуют.
 
     Мой правящий архиерей, архиепископ Марк (Арндт), в детстве был воспитан в протестантизме. Пришел к нам, к молодым русским, в храм во Франкфурте, потому что решил не терять знание русского языка после бегства семьи Арндтов из Восточной зоны. После восстания 1953 года, видев танки и прочее, он отвратился от всего русского, но затем принял такое конструктивное решение. Даже до того как он стал студентом-славистом, он очень просил, чтобы с ним говорили только по-русски. А между собой мы иногда позволяли немецкий язык. Михаил Арндт – никогда. Однажды у них в молодежной группе была вечеринка. Михаил пригласил нас к себе домой. И когда отец его – профессор музыки – вошел в комнату, где собралась компания, и обратился к сыну по-немецки, Михаил, естественно, ответил по-немецки. Моя сестра была поражена. Она воскликнула: "Миша, так ты говоришь по-немецки?" Мы его воспринимали как человека, почти не умеющего говорить по-немецки. С ним все говорили только по-русски. Он и на Афоне со старцами русскими, которые туда приехали еще до революции, общался... Он настолько воспринял вселенское Православие, что свободно говорит по-сербски и по-русски. И нигде, ни в чем я не чувствую в нем немца. Хотя он, несомненно, сохраняет очень хорошие немецкие качества. И вот этот свободный дух показывает мне, что это возможно, но очень трудоемко. Ведь он живет по афонскому уставу вот уже 30 лет. Перегореть так не всякий немец может – расплавится в таком огне.
 
     Но при этом я задумываюсь вот о чем: а мы – русские – разве автоматически православные? Или нам тоже следовало бы еще немного расшириться от заданности к настоящей русскости в православных ее измерениях?
 
     Хочу еще рассказать о владыке Марке то, что отметил один недавно приехавший к нам человек. Впрочем, он не единственный, кто об этом говорил. Наблюдение следующее. Владыка проповедует, а протодиакон-переводчик или я в это время переводим проповедь на немецкий язык. Владыка говорит, что молиться и проповедовать по-немецки он как следует не умеет. Что у него духовный язык и немецкий толком не вяжутся. А я поднаторел в этом и свободно его перевожу. Понимаю более-менее, что он хочет сказать. Могу даже дать кое-какие пояснения. Мне переводить его легко, благодаря опыту, приобретенному на наших семинарах, когда приходилось переводить, например, владык Афанасия, Иринея, Амфилохия, Артемия – ведь все они, как и владыка Марк, ученики отца Иустина (Поповича). Там и выработался лексикон и понимание.
 
     Так вот, наблюдатели говорят, что когда владыка проповедует, примерно четверть храма, может быть одна пятая часть, отходит в сторону, где я тихонько перевожу, чтобы не мешать главному. У нас, к сожалению, нет техники для этого. Этот было бы слишком хорошо. В Америке, у отца Виктора Потапова, переводчик говорит себе в микрофончик, а слушатели могут воспользоваться наушниками и слушать проповедь по-английски. А у нас отходят в сторону.
 
     И вот стоял человек на службе, присмотрелся, пригляделся, потом сказал: "Я стоял, удивлялся и умилялся тому, что происходит: немец – владыка Марк – проповедует по-русски, а русский – отец Николай – переводит немцам на немецкий".
 
     – А как у вас обстоит дело с богослужением на немецком языке?
 
     – Во-первых, Евангелие у нас на каждой литургии читается по-немецки (хотя разные переводы на немецкий язык – их великое множество! – оставляют желать лучшего, и над этим работа идет). Но это самый минимум. При отпеваниях, крещениях, венчаниях, освящениях домов и тому подобном я делаю, по крайней мере, вставки по-немецки, а то и все совершаю на местном языке. Это полностью зависит от "потребителя", то есть от пропорций в национальном составе присутствующих. До венчаний этот вопрос обычно специально оговаривается. Да, европейские венчания могут быть и французско-русскими, и англо-немецкими, и какими угодно.
 
     Обычно на других приходах также на литургиях вставляют ектенью-две на немецком языке, а в какой-то определенный день может совершаться литургия по-немецки.
 
     В нашем соборе в Мюнхене по средам положена вечерня по-немецки. Немецкую литургию совершает отец Георгий Зайде, автор "Истории Русской Зарубежной Церкви", немец. В другом мюнхенском храме – в Свято-Михайловском, в Людвигсфельде, – отец Георгий служит по-славянски, вставляя немецкие ектеньи и Евангелие. В соборе же раннюю литургию служат по-немецки в третье воскресенье месяца. Эта служба посещаема. На ней вставляется и славянская ектения, потому что немало русских присутствует на ранней службе
 
    

Епископ Агапит, отец Николай Артемов и отец Илья Лимбергер с монахинями из Гефсимании на крыльце мюнхенского собора
Епископ Агапит, отец Николай Артемов и отец Илья Лимбергер с монахинями из Гефсимании на крыльце мюнхенского собора
– В Мюнхене существуют еще какие-то православные храмы?

 
     – Да. Во-первых, Зарубежная Церковь располагает в Мюнхене монастырем на западной окраине города. На севере находится храм святого архистратига Михаила, построенный в 1963 году. Наша церковь расположена на  юге. Это кафедральный собор в честь новомучеников и исповедников Российских. В центре города, в зале католического дома социальной работы имени Кольпинга, служит отец Николай Забелич, учившийся в духовных школах, которые расположены в Троице-Сергиевой лавре. У Московского Патриархата есть дом, при котором гараж превращен в домовую церковь. Это у нас за рубежом вполне нормальное явление, когда или большой подвал, или гаражи превращаются в храмы. В Цюрихе и в Базеле существуют такие подземные храмы. Конечно, в таких храмах чуть низковат потолок, но и иконостас, и исповедальня, и место для крещения –  все есть. Вот это основные места для русских богослужений в Мюнхене.
 
     Сравнительно недавно нам удалось после многолетних хлопот открыть женскую обитель. Уже собрались сестры. А то раньше мы их рассылали в Лесненский монастырь, в Лондон, на Святую землю – не было в Германии женских монастырей. Теперь в обители обустроен храм с иконостасом из Лондона, подсвечниками из Ландсхута, престолом из Штутгарта, иконами из прежних эмигрантских храмов и молелен… Скит этот посвящен преподобномученице великой княгине Елисавете и располагает большой территорией (по западно-европейским меркам, конечно). В зданиях скита можно устроить 50 монахинь, да еще и гостей. Предстоит огромная работа, чтобы все там устроить. И мы просим ваших молитв.
 
     Насколько мне известно, отец Николай Забелич собирается приобретать помещения на другом конце города – на северо-востоке. Это очень хорошо. Если это удастся, то русские храмы будут в Мюнхене распределены согласно Пасхальному канону: «От запада и севера и моря и востока чада Твоя», или по пророку Иезекиилю: «От четырех ветров приди Душе…». То есть мы тогда будем на всех сторонах Мюнхена – на севере, на юге, на западе и на востоке. Это было бы очень хорошим решением для православных людей.
 
    Но кроме этих русских мест, в Мюнхене существует еще, если не ошибаюсь, шесть греческих храмов, все новостильные. Есть болгарский приход, где служат сравнительно регулярно. Есть грузинский приход, есть сербский. Сербы располагают собственным храмом с большим залом, со всеми подсобными помещениями. Он сравнительно недалеко от нашего собора на юге. В центре города, рядом с вокзалом, есть малая резиденция румынского епископа, с часовней.
 
    – А сколько в Мюнхене православных?
 
    – Довольно трудно сказать, потому что процент воцерковленных людей весьма мал. Но пять тысяч, я думаю, спокойно наберется. А может быть и больше. Мы видим, что на различных культурных мероприятиях появляется около 10 % русскоязычного населения. Такие мероприятия собирают человек по 300–400 и до 500.
 
     – А что это за мероприятия?
 
     – Приезжает, например, какая-нибудь певица из России или устраивают какие-нибудь чтения. В Мюнхене есть культурное общество «Мир», которое очень интенсивно работает – организовывает концерты, просмотры фильмов и тому подобное. С Церковью это общество соприкасается, но не слишком часто. Например, они могут спокойно назначить свое рождественское празднование на вечер 6 января. У них там праздник, музыка, гусли, не знаю что еще… Какое-то «русское рождество» вместе с немцами, любящими русскую культуру, они празднуют. А мы, «церковники», недовольны этим и скрипим: безобразие… Но это невоцерковленное русское население, и это сказывается.
 
    – Как Вы думаете, что из вашего церковного опыта сейчас было бы полезно в России. И, наоборот, из того, что сейчас есть в России было бы полезно вам за границей?
 
     – Вы имеете в виду задумки? У меня лично их нет. Потому что я не вижу, чем бы мы могли бы вас поучать. И совершенно не собираюсь об этом думать. Мне говорят, что у кого-то из нас есть такое настроение. Этот вопрос следует адресовать к другим людям. Я, со своей стороны, нахожу в нашем общении много полезного… По закону Божиему в России уже существуют очень хорошие педагогические наработки. С другой стороны, у нас в приходской жизни есть уже давнишний опыт преподавания. Я сам преподаю детям 25 лет.  Честно говоря, все это для меня было очень мучительно, я периодически впадал в депрессию. Мысль о законе Божием, как об учебном предмете, меня угнетала. После 15 лет преподавания я пришел в себя и начал понимать, что это хоть и тяжело, но очень хорошо. И сейчас я слышу от взрослых, которые прошли через изучение закона Божия, что это им в жизни очень многое дало, и этим утешаюсь.
 
     Если говорить о возможностях будущего Поместного собора… Конечно, нужен устав прихода. Нужны выборы приходского совета, старосты, казначея, ревизионной комиссии и прочее. Под руководством настоятеля. Соответственно, если выбирать представителей на собор, то надо знать, кто твои прихожане. Следовательно, нужно их как-то оформлять. Это по дореволюционному уставу было устроено. Это у нас все есть: приходская жизнь с выборами, со списками, определено, кто должен платить членские взносы, кто может быть выбран… Что касается выборов, то существует возрастной ценз. Выбранным может быть человек, который минимум раз в год причащается. Но это установление сейчас совершенно не актуально, потому что причащаются у нас больше и чаще. Выборщики – это не отлученные, не нарушающие правила православного жительства. То есть человек, который живет в блуде, или разведенный, или невенчанный, уже не может стать старостой. Все это надо упорядочить. Насколько мне известно, здесь в России такой порядок на практике еще не выработан. И что здесь можно передать? Передать ничего нельзя. Нужно выработать соответствующий устав. А потом по нему жить.
 
     То, что у нас огромные массы народа не вписываются в приход, связано исключительно с не готовностью русского народа организовываться. Белорусы и украинцы, например, в этом отношении люди совершенно другого порядка. Они вписываются в какую-то деятельную структуру. Русские приходят просто так. Они не записываются. Они пожертвуют, конечно, но чтобы банку дать указание о ежемесячном, ежеквартальном переводе определенной суммы в 10–15 евро, человек должен стать членом общины, войти в какой-то порядок. Это русским не свойственно. Они это инстинктивно отвергают. И в результате, тот актив, который имеется в приходе, совсем не соотносится с прихожанами. Прихожан значительно больше, чем тот несчастный актив, который на себе тащит всю организационную деятельность.
 
     Может быть, в каком-то смысле может быть интересной наша пастырская практика. Но это, скорее, важно для нас. Мы постоянно выезжаем, посещаем людей в больницах, в тюрьмах, на дому… Это часть работы священника. У нас невозможно просто сидеть в храме и ждать, чтобы прихожане приходили. В России, как я понимаю, в храм и прихожане будут приходить, и священник без конца будет служить требы. А если он будет куда-то ездить, то его не будет там, где он нужен, где он должен быть. Но все-таки этот опыт домашних встреч, который мы имеем, очень важен. Мы проводим беседы и с немецкоговорящими и с русскоговорящими прихожанами. Беседы в церкви, на дому… Приводишь куда-нибудь группы или беседуешь в домашней обстановке с какой-нибудь семьей. И тогда видишь, как эта семья живет. Мы с богоявленской водой по домам ездим.
 
     Однако, здесь можется сказаться и специфика Запада. Некоторый отрицательный опыт я получил в северной Баварии. Я был отправлен туда в 1970-е годы и прожил там пять лет. Я объехал всех известных русских, которые знают друг друга. Я приезжал с богоявленской водой без звонка, без предупреждения. В день обходил 20–30 квартир. Иногда задерживался и тогда только четыре квартиры объезжал. Все это 1200 километров только за одну неделю после Богоявления. И только один человек, у которого были психические проблемы и он стоял на учете у психиатра, меня не то, чтобы с лестницы спустил, но в квартиру не пустил. Остальные – гостеприимно приглашали заходить.
 
     А вот в Дании считается неприличным вваливаться без приглашения в квартиру, в дом. Сообщать о своем приходе нужно заранее. Там надо звонить за три дня. И там я пережил такой случай. Меня просили не приходить в рясе. Один человек сказал: «Я не хочу, чтобы соседи видели, что ко мне приходит такой странный человек». Я ответил ему, что всегда хожу в рясе и ради него рясу снимать не стану. Еще сказал, что даже если рясу снять, то останутся длинные волосы и борода. На что мне сказали: «Ну, в общем, батюшка, вы не приходите». Конечно, это специфика людей, которые жили в Дании 30–50 лет. Действительно, это правда, что Европа меняет людей.
 
     Вот этот опыт живого общения с прихожанами может оказаться ценным, если подобного в России не существует. Есть он или нет, я не знаю.
 
     Приезжал к нам в начале 1990-х годов отец Иоаким Лапкин из Потеряевки (Алтай) и отметил, что народ у нас жесткий. «А вот у нас скажешь что-нибудь – люди на священника посмотрят, послушаются и будут исполнять. Священник у нас авторитет». Он со стороны на нашу ситуацию посмотрел. Но что касается меня, то я не могу быть командиром взвода. И тон, которым я общаюсь со своими прихожанами, не может претендовать на какую-то прямолинейность или резкость. Сейчас я наверное скажу резкость, простите мне это. Когда я видел, как некоторые священники обращаются здесь в России с людьми, мне показалось это несколько странным, даже недопустимым. С другой стороны, я это понимаю. Потому что, если священник не будет ставить людей на место и отгораживаться, защищать свое бытие, то его просто растопчут. Честно говоря, и я в России как-то по-другому общаюсь с людьми.
 
     Это приводит к другому вопросу. В каждом городе в Германии можно открыть новый приход, но, с другой стороны, священнослужителей не хватает. У каждого священника по два, три, четыре, а то, как у отца Димитрия Свистова, пять приходов. Как он справляется – не знаю. Приходы маленькие, провинциальные. Он как-то крутится. Так что, надо признаться, ситуация с пополнением кадров у нас непростая. Мы выписываем священнослужителей из России, потому что из своей среды черпать кадры очень трудно.
 
     И вот приезжает человек из России – присланный священник. Я лично считаю, что такие люди должны пожить лет восемь в Германии. Учиться читать, ездить со священником по квартирам, по требам, по отпеваниям… И только потом принимать сан. Он должен посмотреть, увидеть, как мы подходим к делу, какие могут быть варианты… И тогда он не будет делать того, что делают некоторые из присланных священников, которым наши обычаи трудно понять и воспринять. У нас были священники из Белостока, из Польши. Есть такие, которые полностью вписались и до сих пор у нас трудятся. А есть и такие, которые не вписались, и мы попросили их вернуться домой.
 
     Было два случая, кода люди буквально сломались, не выдержали заграничной жизни. Быть священником за границей не так просто, не так легко.
 
     Не так давно я даже накричал на людей. Вижу, во время отпевания стоит группа скорбящих. Человек 12–15 хоронят своего довольно внезапно умершего отца и мужа. А в пяти шагах за ними стоят трое мужчин, которые курят, болтают и смеются. И это не единственный случай. На моей памяти несколько таких случаев, когда я каждый раз просто срамил этих людей. Меня так и подмывает… но я подавляю свой гнев. Владыка как-то сказал мне, дескать, когда гневаешься, ничего не говори, потому что всегда скажешь неправильно. «Гнев мужа правды Божией не соделывает». Что же касается последнего случая, то, переварив происходящее, переборов гнев в своей душе, я сказал мужчинам: «Уйдите, пожалуйста. Вы на кладбище, где вообще курить не полагается. Замолчите, пожалуйста, потому что здесь идет отпевание. (О том, что они смеялись, я вообще умолчал ради родственников). Пройдите на пятьсот метров дальше – там вход на кладбище, там курите, но не здесь. Здесь идет богослужение. Здесь храм Божий, здесь человека в землю опустили». (Кстати, это тоже наша специфика. Всегда, когда в землю опускается гроб, должен присутствовать священник. Это очень важный момент, так же как и закрывание крышки гроба). И вот что меня в той ситуации поразило. Это тоже говорит о покорности русского народа. Пристыженные, со своими папиросами в руках, они поплелись туда, куда им было указано. Мне жалко было на них смотреть. И тут я им говорю: «Зачем вы уходите? Бросьте свои папиросы и идите молиться!» Они бросили папиросы и пошли молиться. И потом каждый бросил свою горсть земли. И я подумал тогда: вот, были бы они немцами или выросшими в Германии, во-первых, они бы такого не сделали. А если и сделали бы, то моментально бросили бы папиросу и стояли как ни в чем ни бывало. Этакая своеобразная лживость, что ли? Человек выскакивает из своего неприличия и делает вид, что все в порядке.
 
     Мы в Германии утопаем в рекламе всяких эзотериков в русскоязычных газетах. В русских магазинах – и это просто ужасно! – много астрологии и всего такого прочего. И сколько я с этим борюсь!..
 
     Кто-то недавно отметил, что святой воды потребляется все больше и больше. Я велел святую воду выдавать только тем, кто причащается – для воспитания. Своих-то мы знаем. Что ты хочешь сделать с этой святой водой? Выносят по четыре бутылки, каждая по два литра. Что ты с ней делать будешь? Купаться? Действительно, некоторые выливают воду в ванну и купаются. Очень благочестиво! Это им кто-то подсказал. И вот наше строгое отношение привело к тому, что люди жаловались одному нашему прихожанину, который мне об этом позже рассказал. Пришел некий человек и сказал: «У вас в церкви энергетика плохая. Святой воды хочешь взять, а не дают, какие-то вопросы начинают задавать. Какие-то у вас там люди нехорошие».
 
     А он смеется этот прихожанин и говорит: «Что вам церковь – батарейка какая-нибудь, чтобы в ней энергетикой подпитываться? Вы же приходите не за святой водой, а за чем-то другим, потому вам и святая вода не нужна». Можно было еще очень много говорить о том, какие ужасающие суеверия нас отягощают… Конечно, люди потом приходят каяться. Но я вижу, со скорбью, что суеверия достаточно распространены. И поэтому нужно всегда быть начеку. Когда кто-нибудь прибегает и на скорую руку хочет креститься или кого-то крестить, то я задаю такие вопросы, из которых очень быстро становится видно, какой настрой у этого человека или у этих родителей. И я, в шутку, конечно, говорю, что не буду крестить ребенка, чтобы он не чихал. Мы публикуем брошюры о том, что такое крещение. Раньше в этом не было необходимости, потому что из поколения в поколение эмиграция знала, что такое крещение. Сегодня ситуация иная.
 
     Что могла бы еще дать Зарубежная Церковь? Я сам с удивлением и радостью увидел, что книга протоиерея Серафима Слободского «Закон Божий» выходит все в новых и новых изданиях, да еще и прекрасно иллюстрируется. Судя по тиражам этой книги, Русская Зарубежная Церковь на этом поприще уже кое-что сделала и даже преуспела. Кстати, будущий отец Серафим венчался со своей матушкой Еленой у нас в Мюнхене. В метрической книге у нас есть запись об этом. Мы пользуемся программами, которые сделаны у вас. Я с удовольствием изучаю их, приспосабливаю к закону Божиему, который преподается у нас.
 
     И я убежден, что обмен положительным опытом будет развиваться. Потому что в России опыт Церкви в определяющем себя обществе новый, небывалый. Есть возможности делания, о которых мы в зарубежье и мечтать-то не могли никогда. Притом для исполнения этого призвания имеются в России огромные человеческие и духовные ресурсы. Пройдет немного времени и они, сейчас только набирающие силу, проявят себя вполне. В самых разных областях я это уже видел, как и сопутствующую этому церковному деланию жертвенность и любовь. Этому надо учиться нам, живущим в теплохладном обществе, всегда находящимся в опасности заразиться окружающим нас духом. Церковные начала в России и в зарубежье должны соприкасаться, взаимно укрепляя друг друга. А работы у нас с обеих сторон – непочатый край!
 
     Последнее, что я обязательно хочу сказать. Когда приезжают к нам семьи с детьми, я со скорбью наблюдаю, как дети гаснут. На западе они угасают. Приезжают живые души, с горящими глазками, им все интересно, они на все откликаются. Поначалу некоторые даже встают, когда отвечают на уроках. В немецкой школе этого не требуется, и постепенно они начинают распускаться. А атмосфера в школах такая: полагается проявить свое наплевательство, свое безразличие. Так вот, поначалу дети живые и интересующиеся, с ними можно что-то делать, и мы стараемся поддерживать такое их настроение. Но со временем они становятся какими-то скучноватыми, интерес угасает. Я не знаю, за счет чего? Телевидение ли виновато? Но телевидение есть и в России. Компьютерные игры? Но и игры в России есть. Однако мы этим компьютерным играм вместе с родителями и с аргументированной логикой сопротивляемся.
 
     Видел я такой дом новоприбывшей семьи: мраморные полы, золотые краны, которые никому абсолютно не нужны. Двое детей. Старший сын, как только ему исполнилось 16 лет, тут же сел в тюрьму, потому что занимался перепродажей наркотиков – героина и тому подобного. Тюрьма его вроде исправила, но родители не исправились. Им Церковь была нужна только тогда, когда этот кризис наступил, а потом все как-то устроилось, и они теперь обустраивают, расширяют свой дом. Времени на детей нет. И дети постепенно врастают в иную среду. И там, к сожалению, чуть ли не гибнут. Церковь сама по себе, без родителей, когда они удаляются от нее, ничего сделать не может.
 
     С другой стороны, я видел таких детей, которых просто Господь дал. Приехал такой 10-летний паренек, который мог сто раз исчезнуть. Ему сейчас 20 лет. Мы общаемся. Он никогда не ходил на уроки закона Божия. Потому что это трудно – ездить отдельно после обеда на занятия, там два часа сидеть, потом опять ехать домой. Для этого надо быть очень сознательным. Он и не приезжал. Но через богослужение, через исповеди воцерковлялся. И мне кажется, у этого юноши очень хорошие перспективы. Притом, что семья у него проблемная. Но он, опираясь на Бога, на молитву, рос и решал эти проблемы сам, врастая в Церковь. И слава Богу!
 
     Церковь, в конечном итоге, явление не общественное, не социальное, а глубоко личностное. Поэтому нам надо всегда, в первую очередь, смотреть на неповторимость личностей, которые растут в ней или тянутся к ней. А рост этот не в наших руках, но в руках Божиих.
 
   С отцом Николаем Артемовым беседовал иеродиакон Игнатий Шестаков
 
28-30 июня, 2006
Православие.Ru
 
 
Источник: Православие.Ru

[версия для печати]
 
  © 2004 – 2015 Educational Orthodox Society «Russia in colors» in Jerusalem
Копирование материалов сайта разрешено только для некоммерческого использования с указанием активной ссылки на конкретную страницу. В остальных случаях необходимо письменное разрешение редакции: ricolor1@gmail.com