«Русский след» во Франции. Владимир Большаков - КУЛЬТУРНЫЕ НИТИ - ФРАНЦИЯ И РОССИЯ - Франция - Европа

«Русский след» во Франции

Со времен королевы Анны Русской Франция не раз роднилась с Россией

В советские времена считали, что оптимальный срок пребывания нашего брата-журналиста за рубежом – это три года. Я проработал собственным корреспондентом «Правды» во Франции с сентября 1986 по декабрь 1999 года. Много путешествовал, стараясь получше узнать, чем дышит легендарный «средний» француз, «мсье Дюпон» не из книг и справочников, а, как говорится, вживую. С удовольствием познавал эту страну и ее народ и всегда пытался найти «русский след» - то общее, что связывает наши две нации, две цивилизации.

Во Франции, как правило, об этом говорить не любят, всячески подчеркивая принадлежность галлов и франков к древнеримским традициям и культуре. Это так: древняя Галлия действительно была частью Римской империи. И не так: я нередко встречал чисто славянские названия городов, деревень, улиц: Дом, Веселый, Тур… Я принялся изучать этот феномен и обнаружил, что еще в ХIХ веке московский историк Юрий Иванович Венелин доказывал, что во времена древних славян территория нынешней Финляндии, Балтии, Ленинградской и Псковской областей называлась Старой Франкией, а современная северная Франция носила имя Новой Франкии. Венелин утверждал: франки и русы – один народ, точнее, один род.

…Русский след во Франции глубок, как и французский - в России.

В одном из фешенебельных кварталов Парижа, в небольшом сквере у бульвара Сюше, названного так в честь одного из наполеоновских маршалов, стоит посеревший от дождей и автомобильной гари бюст Льва Николаевича Толстого. Летом здесь отдыхают в тени каштанов аккуратные старушки пенсионерки, а чернокожие няни из богатых домов скучают на солнце у роскошных колясок с младенцами. Вечером сюда лучше не соваться. Возле сквера собираются наркоманы и проститутки, точнее — «мужчины легкого поведения».

Каменный Толстой замер на своем постаменте, опустив голову. Чужой в чужом мире. Редко кто приходит сюда поклониться ему как писателю, хотя Лев Николаевич во Франции, где он подолгу жил и работал, признан и почитаем. Разве что кто-то из заезжих наших туристов подивится: надо же, Париж - и памятник русскому классику!

Любезные парижские гиды обычно объясняют, что во Франции интерес к русской литературе, ко всему русскому традиционен и велик. И в подтверждение сего приводят и памятник в сквере, названном именем Льва Толстого, и словечко «бистро», вошедшее в международный словарь благодаря нашим казакам еще со времен их победных биваков на Елисейских полях и Монмартре.

Непременно в наборе доказательств интереса ко всему русскому промелькнут слова «Распутин», «болшевик», «Болшой театр» - именно так, без мягкого знака, а далее — «Гагарин», «Горбачев», «матрешка», «борщ», «икра», «водка», «Калинка», «Катюша» и «перестройка».

Говоря об интересе французов к России, надо выделить в особую группу французскую интеллигенцию, интерес которой к русской культуре, в первую очередь дореволюционной, присущ традиционно. Не ошибусь, если скажу, что ближе всего ей Чехов. На французской сцене из сезона в сезон идут «Три сестры» и «Вишневый сад», «Дядя Ваня» и «Иванов». Сенсацией начала 1990-х годов стала постановка «Федры» Марины Цветаевой.

Конечно, среди тех, кто приходил смотреть «Федру», мало кто читал стихи русской поэтессы. По-французски они звучат неадекватно. Чтобы понимать русскую поэзию, особенно поэзию Серебряного века, все же необходимо знать русский язык. Может быть, именно поэтому бывший президент Жак Ширак, еще будучи студентом, переводил стихи Пушкина, что как-то не вяжется с обликом профессионального и достаточно жесткого политика.

Со странностями такого рода встречаешься здесь довольно часто. Так же, как с русскими корнями в, казалось бы, типичных французских семьях. Россия внесла в генофонд французской нации серьезный вклад. Нет-нет, да и мелькнут следы этого гена. «Хирург Татищев» — написано на табличке у подъезда одного из домов в районе Пасси, где селились после революции русские писатели и поэты. Здесь жили Бунин, Куприн, Мережковский, Гиппиус, Иванов, Шмелев, Цветаева...

«С вами говорит мадам Мусина-Пушкина»,— звонят мне из французского комитета по космическим исследованиям. «Да, я по происхождению русская»,— говорит дальняя родственница графов Орловых, известный французский советолог Элен Карер д'Анкос, избранная во французскую академию, основанную еще кардиналом Мазарини.

Со времен Анны Русской, жены Генриха I и впоследствии французской королевы, Франция не раз роднилась с Россией. Война 1812 года и оккупация Франции русскими войсками, где они стояли почти пять лет, в общей сложности немало этому способствовали. После 1917 года русская эмиграция во Францию приняла массовый характер, чему французские власти не препятствовали, учитывая тяжкую демографическую ситуацию, осложнившуюся в стране после Первой мировой войны.

Приток свежей крови, хлынувшей во Францию с первой волной послеоктябрьской эмиграции, был для стареющего галльского гена просто находкой.

Русские женщины, наследницы древних дворянских фамилий и вольных казаков, петербургских разночинцев и крепких на дело волжских купцов, принимали фамилии разорившихся д'Артаньянов и разбогатевших наследников санкюлотов.

Станичные атаманы женились на субтильных парижанках, о чем напоминают сейчас могилы на русских кладбищах в Ницце и Сен-Женевьев дю Буа. Их дети, как правило, если и говорили по-русски, то уже с акцентом. Внуки же были русскими только по крови, по деду-бабке, и языка нашего уже не понимали совсем.

Бывает, однако, и так, как у Анри Труайя. Этот академик, живой классик современной французской литературы, по происхождению — Тарасов. Он попал во Францию ребенком, и на русском языке никогда не писал. Но настолько, видно, силен русский ген, что Труайя признается: «Когда я читаю переводы своих романов на русский язык, понимаю, что я русский писатель».

Русскую женщину любил великий Анри Матисс. На русской был женат классик французской современной живописи Фернан Леже. Да мало ли! В доме одного французского миллиардера хозяйка, дама уже в возрасте, неожиданно сказала мне на чистом русском языке: «Я русская, и до сих пор люблю бывать в Петербурге».

Я спросил ее, почему столь охотно французы женятся на русских.

- Это не правило,— ответила она, подумав.— Но больше всего, пожалуй, потому, что русские женщины умеют быть верными и в любви, и в дружбе и никогда не бросят супруга в беде.

Русские имена пестрят в справочниках «Кто есть кто во французской науке». Русские корни — у сотен французских художников и музыкантов. Балет Франции немыслим без российских балетмейстеров и танцоров Дягилева, Павловой, Лифаря, Нижинского, Нуриева, Кшесинской, Преображенской.

И все же, как бы мы ни тешили свое национальное тщеславие нашей кровной сопричастностью французской культуре, культура эта принадлежит Франции и тем, кто, начав ей служить, принял гражданство последней. Они уже французы, даже без анкетного уточнения «русского происхождения».

Набор представлений о русских и России у среднего француза, как правило, небогат. Более того, на Западе о русских и России вообще судят чаще всего по набору устоявшихся стереотипов.

...Неподалеку от Елисейских полей, в небольшом переулке, стоят на тротуаре два молодца в бурках и хромовых сапогах, в вышитых шелковых косоворотках и с нагайками в руках.

То ли казаки, то ли разбойники с большой дороги — только ножа в зубах не хватает. Когда-то, во времена Пушкина и даже Льва Толстого, так представляли в России чеченцев и черкесов с Северного Кавказа. После Октябрьской революции именно так на Западе принялись изображать самих русских. И стереотип этот, надо признать, устоялся. Вот и выходят вечером на работу в своих бурках не то зазывалы, не то швейцары модного здесь русского кабаре «Распутин».

Я бы не рискнул пойти туда на свою зарплату собкора, потому что с ней здесь можно расстаться за один вечер, если просто скромно вдвоем-втроем поужинать. Неслучайно над князем Юсуповым, который жил в Париже далеко не роскошно, подшучивали, что, хоть ему и удалось убить настоящего Распутина, кабаре «Распутин» ему не одолеть. И для моих состоятельных французских друзей русская кухня «Распутина» оказалась не по карману, а меня пригласили «на представление и шампанское», что было равнозначно совету предварительно поужинать дома. Совету я внял, но приглашение с благодарностью принял, хотя и знал, что в «Распутине», как и в любом другом «русском» заведении, «русскости» и исконно русского духа нет, а есть лишь «амбьянс», специфическая атмосфера «а-ля рюс».

Что это такое и чего в таких заведениях ищут французы, равно как и немцы, и арабы, и англичане? Думаю, того, чего самим им не дано. А именно — эдакого легендарного русского загула до утра, забубённого застолья с ведрами шампанского, которое пьют по-гусарски из дамских туфелек и с водкой стаканами, с цыганами, со страданиями под «Очи черные» и захлебывающимся весельем под «Калинку-малинку» и «Казачок».

Расчетливый и знающий цену каждому сантиму француз никогда не мог понять, как это можно просадить с цыганами целое состояние за один вечер.

А о том, как это делается, во Франции знали и от тех, кто состоял на службе у царей российских в Петербурге и Москве, и по личным наблюдениям за заезжими богатыми русскими в Париже и в Ницце, где существовал зимний филиал двора Романовых, и по истории Лазурного берега, где от Марселя до Монте-Карло гуляла вся русская знать наравне с купцами-миллионерами. Средний француз никогда этого не понимал и не одобрял, но все же пришел к выводу, что в этом все-таки что-то есть, и хотя бы раз в жизни надо кутнуть «а-ля рюс», ибо такого рода психологическая разрядка, видимо, вполне оправданное капиталовложение.

...Красные стены, ковры, красные бутафорские резные окна с наличниками, откуда выглядывают нарисованные на фоне ночного неба маковки русских церквей, больше, правда, напоминающих минареты. Старый русский художник, работавший здесь над интерьером, видимо, и сам понимал, что соцреализма от него никто не ждет, и потому больше старался создать этакий русско-цыганский покров таинственности, загадочности и чувственности, что, по западным понятиям, и составляет русскую душу. Ну а чтобы уж не было никакого сомнения, то там, то здесь в «Распутине» вмонтированы двуглавые орлы.

— Эх, — неожиданно слышу русскую речь рядом. — За такую зарплату — и вкалывать каждый вечер! (Мать-перемать...)

— Кто это? — спрашиваю у своих приятелей.

— Да так, — отвечают они, явно не желая вдаваться в детали.— Ножи швыряет. Увидишь потом.

Нецензурную руладу прерывает балалаечно-гитарный разлив. «Русский» оркестр - целый интернационал, объясняют мне, от французов и бельгийцев до румын и поляков - но зато все, как один, в косоворотках и сапогах по колено, ходят от стола к столу. И первая скрипка по-одесски игриво пиликает «семь сорок». Все смешалось.

Ножи старик-матерщинник швыряет лихо. Со стола ему кидают ассигнацию, и он подхватывает ее на лету, плевком приклеивая к доске. Потом берет нож в зубы и запрокидывает голову. Резкий наклон головы — нож летит по воздуху, пришпиливает сотенную к деревянному щиту. Это из серии «русские народные забавы».

Русское для западноевропейца должно не только быть таинственным, но и приводить его в состояние тихого ужаса. Не поэтому ли тот аттракцион, что мы называем у себя «американскими горками», здесь проходит как «горки русские»? А игра со смертью с помощью одного патрона в барабане револьвера, которая, говорят, была в ходу у американцев во Вьетнаме, именуется «русской рулеткой». Так что русский с ножом в зубах в «Распутине» - это неизбежно. Это — законы рынка.

Здесь хор имени Пятницкого не поймут. Эдуард Хиль попел пару вечеров в «Распутине», но аплодисментов не сорвал – в контракте ему отказали. Тут нужны Рубашкин, Ребров —русское с иностранным акцентом. На Западе, и Франция тут не исключение, лубочно-матрешечная Россия с элементами советской символики культивируется, как бездуховный, но легко воспринимаемый китч с элементами ретро. Настоящая Россия, ни дореволюционная, ни советская, ни постсоветская, не имеют с этим ничего общего. И мало кому во Франции приходит в голову начать изучать ее, что называется, от корня.

Беседы с одной из «бессмертных» Академии Франции

Я поднимаюсь на самый верхний этаж старинного дома с ротондой на рю Ренуар, в котором живет Элен Каррер д’Анкос (на фото). Прежде не особенно интересуясь ее биографией, я считал, что она - француженка. И только уже потом узнал, что имя ее напрямую связано с Россией не только в силу ее занятий советологией.

Ее книги – «Разваливающаяся империя», «Ленин, революция и власть», «Десталинизация начинается», «Русское несчастье», «Слава наций», «Победоносная Россия» принесли ей славу крупнейшего советолога не только во Франции, но и далеко за ее пределами. В ноябре 1991 года Элен Каррер д’Анкос получила высшее для французского ученого и литератора признание - ее избрали во французскую Академию. Она заняла кресло, в котором до нее сидели Корнель, а затем Виктор Гюго. В приветственной речи академик Мишель Дрюон сказал: «Советологов много. Но Вас отличает от других Ваше личностное отношение и любовь, совмещенная с неимоверной жалостью к тому народу, которого судьба обрекла на «русское несчастье».

На шпаге академика, которую специально для нее создал француз грузинского происхождения мастер Горджи, есть такие символы: Андреевский флаг, Георгий Победоносец, поражающий дракона, золотое руно и галльский петух.

Это символы России, Грузии и Франции.

Линия матери Элен Каррер д’Анкос восходит к графам Паниным - от Никиты Панина, ближайшего советника Екатерины II, до Софьи Паниной, единственной женщины в правительстве Керенского, министра по делам народного образования. Золотое руно на ее шпаге - дань памяти отца, по происхождению грузина. Среди ее предков - по ее собственному утверждению, что некоторые ее родовитые соплеменники отрицают - граф Алексей Орлов и его брат Григорий, фаворит Екатерины II и президент Российской Академии.

Бабушка Элен Каррер д'Анкос переводила в России на русский язык романы Жорж Санд. Могла ли она подумать, что ее внучка станет действительным членом французской Академии, той самой, где прозванные «бессмертными» академики со времен кардинала Мазарини, творят великое таинство: раз в 60 лет издают академический словарь французского языка! И уж, конечно, никому не могло в голову придти до революции, что в академики эту русскую аристократку будет принимать секретарь французской академии Морис Дрюон, автор знаменитой серии исторических романов «Проклятые короли», по происхождению тоже русский. А шпагу академика вручит ей Анри Труайя, признанный классик французской литературы, урожденный Лев Тарасов. И еще пошутит при этом: «Наших тут, кажется, уже многовато».

...У нее очень живые глаза. Улыбка не покидает уголки ее рта. Она вся в делах; ожидает приезда своего внука, и день рождения все будут праздновать здесь, у нее, признанной главы семьи. При всем при том Елена Георгиевна - так она разрешила мне себя называть - одета безукоризненно, в почти обязательный для француженок пиджак-«тайер» канареечного цвета.

Я задаю ей вопрос за вопросом, и она отвечает, даже еще не дослушав вопрос до конца, будто считывает мои мысли:

- Вы - пожизненный член французской академии. Что это означает для вас? Работа? Должность? Символ статуса?

- Каждый четверг, если только не путешествую, я работаю в академии. Можно было бы, конечно, просто приходить на собрание ее членов каждый четверг, где говорят о том, как пересмотреть академический словарь французского языка. Это, в общем, всего полтора часа работы в неделю. А можно работать в комиссиях, где идет основная работа над словарем, целый рабочий день. Я выбрала второе, потому что люблю языки и для меня это страшно интересно. И к тому же - чрезвычайно приятно.

Французская академия существует три с половиной века. В ней неизменно - 40 человек. Это своего рода замкнутый клуб. Критерий здесь гениально прост – «бессмертными» должны быть люди и талантливые, и порядочные одновременно. Приятно все-таки, согласитесь, оставаться до смерти в кампании порядочных людей.

- Скажите, кем Вы больше себя чувствуете - француженкой, русской? В вас есть и грузинская кровь. Что стало определяющим - кровь, гражданство, культура, образ жизни?

- Родители воспитали меня, хотя и в Париже, но на русской почве. Мой отец был патриотом Грузии. Но он сам решил, что мне надо передать русскую культуру. Во мне поэтому две культуры, два языка. Конечно, и по гражданству, и по жизни я француженка. Но я себя чувствую как в своей стихии и в России, в русской культуре. С Грузией у меня более сложные отношения. Ведь я по-грузински не говорю.

- Как впервые состоялась ваша встреча с родиной предков?

- Это было в 1955 году. Меня познакомили с сотрудником французского МИДа, который оказался внуком Плеханова. Во Франции никто не знал, кто такой вообще был Плеханов. А я знала. Однажды внук Плеханова предложил мне поехать в Россию в составе научной делегации. Я была тогда студенткой. В те времена мало кто ездил в Советский Союз, кроме, разве что, коммунистов. Меня встретили в России, скажем так, неласково. Вызвало подозрение, прежде всего, то, что я свободно говорю по-русски, а когда узнали, что я из семьи эмигрантов, то и вовсе ужаснулись. Приняли меня, наверное, за шпионку. Обидно было.

- Имена ваших предков тесно связаны с историей России. Есть ли у вас ностальгия по «памятным местам»?

- Я очень люблю Россию. И я этого раньше даже не знала. Первый раз она меня напугала. Слишком много там было Советского Союза и очень мало - России. Но ностальгия была и тогда, и есть сейчас, хотя и своеобразная. Я люблю большие города. Санкт-Петербург, Москву. В Москве у меня множество всяких любимых закоулочков... Я не стремлюсь идти по следам своих предков. Скорее мои маршруты там определяет русская культура.

- Почему вы занялись именно советологией?

- Меня интересовал не древний Рим, а мир, в котором я живу. Коммунизм в то время был на подъеме. И тогда все спорили о том, докатится ли коммунистическая революция до Западной Европы. Вот я и занялась коммунизмом, потому что по своему интеллектуальному складу предпочитаю смотреть в будущее. И мне хотелось понять законы его развития, и тем самым - срок его жизни.

- Что вы считаете отправной точкой в ваших трудах о Советском Союзе?

- ХХ съезд КПСС. Это было, как шок. Приоткрылась завеса, за которой я увидела перспективу. Я начала жадно читать. В том числе и русскую художественную литературу.

- Советских авторов?

- Живших в СССР. Потрясли меня «Доктор Живаго» Пастернака и «Матренин двор» Солженицына. Я вдруг ощутила, что Россия жива, не убита.

- После того, как вы написали книгу «Разваливающаяся империя», вас стали называть Нострадамусом от советологии. Жизнь, увы, подтвердила ваш прогноз. А как встретили вашу книгу тогда, в 1978 году?

- Разошлась она огромным тиражом. Но ее атаковали и справа, и слева. В газете «Фигаро» написали, что я работаю на КГБ, потому что «дезинформирую» западный мир. С другой стороны, коммунисты обвинили меня в том, что я работаю на ЦРУ, потому что «клевещу» на СССР. Ну, и, наконец, некоторые либеральные критики заявили, что я просто сумасшедшая, потому что никакого национального вопроса в СССР по их мнению просто не было. И даже когда началась перестройка, наметились центробежные тенденции, меня все еще спрашивали, ну где же ваши бунтующие мусульмане, малые народы? Сейчас таких вопросов уже не задают.

Почему я пришла к этой книге? С моей первой диссертации, посвященной Бухаре в Российской империи и в первые годы Советской системы, меня волнует главный вопрос: что такое Россия, где она начинается и где кончается? На чем это все построено? Начав с взаимоотношений между православными и мусульманскими народами в России, я сейчас к этому возвращаюсь, пытаюсь понять, куда пойдет дальше развитие отделившихся республик, как будут складываться их отношения с Россией, что станется с ней самой.

- Вы ищете ответ на то, кто мы - европейцы, азиаты, скифы, как говорил Блок, евразийцы?

- Я хочу понять, каков исторический интерес России. Она не может ориентироваться исключительно на европейский континент. Большей своей частью она расположена в Азии. И, потому, скорее всего ее будущее развитие определит ее двуконтинентальность. И не только я так думаю. Я встречалась с Назарбаевым. Он - умница. И мы с ним долго говорили. Важно, что он все же желает жить с Россией, а не без нее. И в этом я вижу какое-то окошко в будущее.

- Вы предрекли развал СССР за 13 лет до того, как это случилось. Вы действительно думали тогда, что это близкая реальность?

- Я не думала, что это будет так быстро, скажу честно. Мне казалось, что СССР просуществует до конца века. Но не одна я задумывалась о непрочности Советского Союза. И Амальрик написал книгу под названием «Доживет ли СССР до 1984 года?» Он ошибся всего на 7 лет.

В этих предсказаниях нет чуда. Есть анализ. Когда я только начинала изучать всю эту проблематику, документов в руках у меня было мало. Но я обратилась к истории Второй мировой войны. Там был уже какой-то момент развала. Но гитлеровская политика и свирепость, то, что фашисты повели себя на оккупированных территориях, как дикари... Может быть, это и спасло тогда Союз. Ведь на Украине многие поначалу их встретили хлебом-солью. Да и взаимоотношения других народов с немцами тоже заставляли меня задумываться о том, что «единство советского народа», о котором так уверенно писала всегда ваша печать - это вовсе не аксиома.

И Ленин, и Сталин осуществили все это деление на национальные районы, области и республики настолько произвольно, что было с самого начала ясно многим - придет время, когда люди начнут это оспаривать.

- Мог ли, по вашему, Горбачев удержать Союз от распада? И хотел ли он его сохранить? Как вы вообще относитесь к Горбачеву?

- Поначалу Горбачев мне понравился. Мне казалось, что он начинает мирную реорганизацию Союза. Горбачев не хотел его ликвидировать. Я и сама не считала, что СССР необходимо было, скажем так, распустить. И, когда надо было двигаться к такой реорганизации, Горбачев начал пропускать момент за моментом. Примерно с 1989 года он, видимо, уже перестал что-либо понимать и считал, что надо просто удержать Союз, а в результате упустил момент, когда его все-таки можно было спасти. Из-за его упрямства в значительной мере ничего из этого не вышло.

В общем, в один прекрасный день я поняла, что он - человек конченый. И надо смотреть в другую сторону. Я не могу, говоря о нем, оперировать категориями «люблю» или «не люблю». Но я могу доказать, что он не тот человек, которым люди на Западе хотят его видеть. У меня, поймите, нет никакой личной оппозиции к Горбачеву. Я рассматриваю его как историк. И именно поэтому считаю, что нам всем еще придется многое пересмотреть. Многое неясно мне, кстати, и в истории путча. В том числе и позиция Ельцина. После путча Горбачев себя вел не лучшим образом. Он упустил момент, когда нужно было себя вести, как великому политику. И как интеллигентному человеку. Он держался за власть, когда от нее надо было с достоинством отказаться. И, если бы он именно так и поступил, в истории осталась бы о нем совершенно иная память. Ему надо вообще было либо вовремя уйти, либо быть более тонким политиком и сделать вид, что он уходит. Он не сделал ни того, ни другого. Сидел, как дурак, и говорил - нет, я не уйду. А затем это... То, что турки называют «базарлык». Эти разговоры о том, какую ему оставят машину, дачу. Неэлегантно это. Ельцин тоже тут повел себя не лучшим образом. В общем, оба они оказались не на высоте.

Когда-нибудь подлинная история Горбачева будет написана. Пока рано. Надо смотреть архивные документы, анализировать все заново. То, что публикуют сейчас - это либо сплошная горбимания, либо ненависть к нему. Объективности нет.

- В своей книге «Слава наций» вы пришли к достаточно парадоксальному выводу, когда написали, что только развал СССР, если он произойдет, поможет входящим в него республикам понять сложившуюся у них историческую общность с Россией.

- В этой книге я писала, что Россия и другие нации уже не могли далее жить вместе в рамках прежнего Союза, в условиях жесткого централизма. Перемены были неизбежны. Но я не считаю, тем не менее, что Беловежская пуща ознаменовала собой конец процесса. История никогда не заканчивается таким образом. Я не скажу, что Союз возродится. Но в будущем, пусть не все бывшие республики, но часть их придут к новому альянсу. Здесь, конечно многое определит то, какую роль сыграет Украина. Куда пойдет Казахстан. Особенно Украина. Есть на Западе силы, подталкивающие ее к окончательному разрыву с Россией. Украину воспринимают, как европейское государство. Россию же продолжают воспринимать, как государство азиатское. И при этом Запад не понимает, что разрыв Украины с Россией был бы огромной трагедией не только для России, но и для всей Европы. Я согласна с Солженицыным. Все возможно для России, кроме разрыва с Украиной и Белоруссией. Россия без Украины - это историческая трагедия.

- В одной из своих последних книг, «Победоносная Россия», вы говорите о России будущего, о ее возрождении, как великой державы. Что питает эти Ваши надежды? Какой Вы видите будущую Россию?

- Россия - это историческое государство и историческая нация одновременно. Есть нации, которые, достигнув своего предела, распадаются на маленькие страны. У России, видимо, другая судьба. У нее огромные территории и богатства, хотя их пока и не могут рационально использовать. Различные народы, живущие в составе России, исторически объединены. Общая судьба их связывает много веков. И, хотя народ долго подвергали идеологической обработке, люди на родине моих предков нормальные. На Западе это не всегда понимают.

Нельзя абсолютизировать понятия и мыслить стереотипами. Я верю в будущее России и ее народ, который единственно и может возродить ее величие. Для этого у России есть все возможности. Без нее не будет европейского континента.

В конце XIX века Россия показала огромный динамизм. Ее развитие было изумительным. Этого никто не ожидал. Это показало, какой гигантский потенциал есть у русского народа. Страна - великая.

...Мы не раз затем встречались и говорили с Элен Каррер д’Анкос. Она во многом оказалась права, предсказав почти все основные этапы развития России после 1991 года. Не зря ее прозвали Нострадамусом...

Владимир Большаков

2007-12-03

Специально для Столетия

Владимир Большаков.

Работал в еженедельнике «За рубежом», журнале «Смена», газете «Комсомольская правда», был собственным корреспондентом газеты «Правда» в Австралии, Новой Зеландии и Океании, затем – собкором «Правды» во Франции, главным редактором журнала «Финансовый контроль».

В настоящее время - шеф-редактор информационного агентства «Финансовый контроль – новости».