Первые русские жители Гельсингфорса (Хельсинки), 13 человек, упоминаются в списке горожан в 1724 г.; тогда основная часть Финляндии жила еще под шведской короной. Вероятно, они остались в будущей столице после ухода русских войск, которые 7 лет, 1713 - 1721, в период Северной войны находились на территории Финляндии. Заметным же приток переселенцев из России стал после 1809 г., когда в результате очередного военного поражения Швеции Финляндия вошла в состав Российской империи.

 

     Тремя годами позже к автономному Великому княжеству Финляндскому вновь присоеди­нили ранее отошедшую к России по Ништадтскому миру (1721) и Абоскому (1743) «Старую Финляндию» - регион, включавший Карельский перешеек, Приладожскую Карелию и территорию от Выборга до реки Кюмийоки. Хотя Старая Финляндия и оставалась по языку и культуре преимущественно финской, однако уже в первой половине XVIII века здесь появилось русское население. Вначале это были мелкие тор­говцы и ремесленники, обосновавшиеся рядом с военными гарнизонами, а также крепост­ные из Ярославской, Тульской и Орловской губерний, привезенные на пожалованные земли. Потомки этих крестьян жили на Карельском перешейке в поселках Красное Село (Кююреля) и Райвола, сохраняя свой быт, культуру и язык, вплоть до Зимней войны. Наступление Красной армии вынудило их отправиться в сторону Хельсинки.

 

     Мелкие торговцы, занимавшиеся поставкой продовольствия для армии, становились в Старой Финляндии солидными купцами, предпринимателями, заводчиками. С появлением российских гарнизонов в пределах Великого княжества Финляндского подобное явление распространилось и на основную часть Финляндии. Кроме Синебрюховых, заметное мес­то в экономической жизни автономии занимал родившийся в местечке Хамина (терри­тория современной Финляндии) бывший крепостной Шереметьевых Егор Ушаков. Основав в 1814 г. вблизи столицы кафельно-кирпичный завод, он поставлял строймате­риалы в город. Состоятельный предприниматель, имевший дома в центре Гельсингфорса, Ушаков владел шведским языком, выучил даже финский, что для людей его круга было крайней редкостью. Официальным языком Финляндии являлся шведский, и даже автор гимна Финляндии Юхан Рунеберг, писатель и сторонник финского национального пробуждения, не знал языка простого народа. В 1822 г. Егор Ушаков получил чин ком мерции советника, его вместе с Федором Киселевым, не менеее известным пред­принимателем, избрали в число городских старшин Гельсингфорса. Позже в городское собрание столицы вошли влиятельные коммерсанты русского происхождения Егор Бату­рин и Николай Вавулин.

     Насколько сильны были позиции русских купцов в середине XIX века, видно из статистических данных: в Гельсингфорсе, к примеру, их доля составляла 40% всего купеческого сословия города, в Выборге их доля была еще выше. Эти два города были и центрами русской культуры в Финляндии. Гельсингфорсский Александровский театр, основанный в 1868 г., просуществовал в качестве русского 50 лет. Он играл исклю­чительную роль в культурной жизни многоязычной столицы. Гастроли актеров импера­торской сцены, купечество, духовенство, курортное местечко Кайвопуйсто, привлекавшее российскую знать, и даже армейский гарнизон - все это создавало особую атмосферу в столице Великого княжества Финляндского.

 

 

     В самом начале XX века в Финляндии при переписи населения было зарегистрировано 5939 граждан автономии, считавших русский язык родным. От всех постоянных жителей ее эта цифра составляла 0,22%. В действительности выходцев из России было больше. Ведь к тому времени потомки таких известных фамилий, как Sinebrychoff, Kisileff, Kavaleff, Koroleff, Wavulin, окончательно влились в местное общество и воспри­няли шведский язык в качестве родного. С другой стороны, в данные статистики не вошли проживавшие в Финляндии русские, не имевшие финляндского гражданства. В основном это были военнослужащие и члены их семей, православные священнослужители, а также чиновники канцелярии генерал-губернатора, число которых несколько увеличилось в первое десятилетие XX века. В 1910 г. в семи крупнейших городах автономии проживало 12 тысяч подданных России.

 

     Своеобразие положения Финляндии заключалось в том, что, став частью Российской империи, она не утратила законодательства, унаследованного от шведских времен. Сохра­нились местное управление, особое финское гражданство и прежняя судебная система. Официальным языком автономии остался шведский. Хотя местные финляндские войска были распущены, на граждан автономии не распространилась всеобщая воинская повин­ность. Когда же армейские части временно вновь были воссозданы, срок службы в них установили на два года короче, чем в России. Предпринятые в первое десятилетие XX века попытки обязать финнов служить в русской армии не увенчались успехом.

 

     Особый статус Финляндии позволил ей сохраниться довольно однородным по этни­ческому составу регионом. Существование иного, чем в основной части империи, официального языка и наличие особого института гражданства не способствовали прито­ку населения из России. Предпринимательской деятельностью в пределах автономии могли заниматься лишь граждане Финляндии. Процедура же перехода в финское гражданство была сложной и длительной: в каждом отдельном случае требовалось согласие императора. В 1891 - 1900 гг. гражданство Великого княжества Финляндского получили всего 168 человек. Закон, предоставивший подданным России равные с корен ными жителями права, был принят летом 1912 г.; он не успел серьезно повлиять на демо­графическую ситуацию.

 

     Любопытно заметить, что в настоящее время жители Аландских островов (примерно 25 тыс. чел.), являющихся частью Финляндии, наделены особыми правами. Официальный язык там один - шведский; население этого автономного образования освобождено от службы в армии; жители материковой Финляндии, чтобы получить равные с островитя­нами права (в том числе право на коммерческую деятельность), обязаны прожить на Аландских островах не менее пяти лет. Все это невольно напоминает правовое положение Великого княжества Финляндского в составе Российской империи.

 

     Отношения между автономией и Россией складывались в разные периоды по-разному: от спокойных и доброжелательных вначале до почти враждебных в последние два десяти­летия, когда заметно ограничили автономию Финляндии. Объективно вхождение в империю способствовало национальному пробуждению финнов, так как Россия, как и сторонники финского национального развития - фенноманы, стремилась уменьшить влияние прошведских сил. В 1863 г. Александр II подписал указ, согласно которому фин­ский язык через 20 лет должен был стать языком делопроизводства в учреждениях Великого княжества наряду со шведским. Этого переходного периода явно не хватило для того, чтобы язык большинства населения действительно приобрел положение равное шведскому. Вяйне Таннер, видный политик своего времени, так описывает столицу конца XIX века: «Хельсинки был, по существу, шведским городом, хотя по статистике являлся уже двуязычным. По данным 1880 г., город насчитывал 22 500 шведскоязычных жителей и 14 700 финноязычных, т.е. последних было больше трети. Кроме того, 4200 человек говорили по-русски и две тысячи - на других языках. Однако финское присут­ствие нигде не чувствовалось, финны жили как иммигранты в чужой стране. Официаль­ным языком был исключительно шведский. (...) На финском говорил только простой народ, это был язык "низших слоев". Шведский они пытались выучить хотя бы в такой ме­ре, чтобы справляться в повседневной жизни... Ведь в магазине, обратившись к продавцу на родном языке, можно было услышать в ответ неприветливое: "Говорите по-шведски!"»

 

 

     Не секрет, что отношения соседних народов друг к другу далеко не всегда лишены предубеждений. В добившейся независимости Финляндии антирусские настроения были заметны. Известны даже случаи, когда во время гражданской войны русских расстре­ливали не за то, что «красные», а только потому что русские. Современный финский исто­рик Матти Клинге считает, что у финнов в XIX веке не было ненависти к русским. Антирусские настроения появились как реакция на проводимую в начале XX века руси­фикаторскую политику. Вероятно, события гражданской войны, которую называют (зави­сит от взглядов) и освободительной, тоже сыграли свою роль в разжигании ненависти: красным финнам помогали русские большевики.

 

     К моменту провозглашения Финляндией независимости на ее территории оказались три категории русских: постоянные жители страны (часть из них имела финляндское гражданство), военные (весной 1918 г. их было примерно 40 тысяч, к концу года осталось незначительное число отставников) и небольшая часть дачников Карельского перешейка, укрывшихся там от революционной анархии. Среди них - художник Илья Репин и писатель Леонид Андреев. Перед Первой мировой войной в собственности петербуржцев и других жителей империи числилось на Перешейке 775 поместий и 10 тыс. дач.

 

     Будучи меньшинством в автономном Великом княжестве Финляндском, русские в то же время были представителями большинства Российской империи. В стране же, обретшей независимость, многие утеряли прежний социальный статус. Бывшие офицеры стано­вились рабочими. Конфетную фабрику «Фацер» называли в Гельсингфорсе «русской академией». Трудились русские и на колбасной фабрике «Маршан», на Кабельном заводе, в доке «Вяртсиля». Имевшие склонность к живописи разрисовывали фарфор и керамику на фабрике «Арабиа». На Карельском перешейке и в Приладожской Карелии, где жила добрая половина всех русских, работой обеспечивал предприниматель Ф. И. Сергеев, владевший табачной фабрикой, пивоваренным и мыловаренным заводами. Известны были как русские предприятия лесопромышленный завод Жаворопковых в Суоярви, кар­тонная фабрика Зориных в Райвола и Терийоки, конфетные фабрики Кулаковых и Васильевых.

     В самом трудном положении оказалась новая группа - беженцы. Финны к ним отнеслись настороженно. Не проявили особой симпатии и русские старожилы: слишком разные у них были интересы. Многие из новоприбывших не думали оставаться надолго, полагая, что большевиков вскоре изгонят и они вернутся домой. К 1920 г. число русских беженцев достигло 5 тысяч, после Кронштадтского восстания прибавилось еще 6,5 тыс .человек. Для части из них Финляндия была транзитной страной: путь их лежал в другие госу­дарства Европы.

 

     Оказавшись без средств существования, беженцы вынуждены были браться за любую работу. В январе 1922 г. группа бедствующих русских интеллигентов образовала Артель русских грузчиков в Гельсингфорсе. Члены артели начали работать зимой, в сильные морозы, на погрузке и выгрузке пароходов. За год своего существования артель труже­ников-интеллигентов заработала около 63 тыс. финских марок, обзавелась своим агентом по труду. Заимев лошадь с повозкой, занялась и перевозкой грузов. Как писала в апреле 1924 г. местная газета «Новые русские вести», артель грузчиков «успела развиться, окрепнуть и заручиться таким доверием работодателей, что большая часть ее членов смогла за это время перейти на постоянные работы на фабриках и заводах». Со временем грузчики расширили сферу своей деятельности: при артели была открыта Мастерская дамских нарядов.

 

     Творческие круги местного русского общества не оставили без поддержки интеллигентов, занимавшихся тяжелым физическим трудом: вечера в пользу грузчиков были и знаком уважением, и формой их материальной поддержки. Члены артели тоже не ограничивались добыванием хлеба насущного: в концертах вместе с известными артистами выступал и Хор грузчиков под управлением профессора Ревельской консерватории А. Т. Мальцева.

     Русских, как видим, несмотря на сложность жизни, занимали не только сугубо материальные проблемы. Люди образованные, сохранившие самоуважение, стремились к духовно насыщенной жизни, к воплощению своих общественных устремлений. Уже в октябре 1918 г. в Выборге был образован Особый комитет по делам русских в Финляндии, ставший связующим звеном между русскими беженцами и официальными властями укрывшихся там от революционной анархии. Среди них - художник Илья Репин и писатель Леонид Андреев. Перед Первой мировой войной в собственности петербуржцев и других жителей империи числилось на Перешейке 775 поместий и 10 тыс. дач.

 

     Будучи меньшинством в автономном Великом княжестве Финляндском, русские в то же время были представителями большинства Российской империи. В стране же, обретшей независимость, многие утеряли прежний социальный статус. Бывшие офицеры стано­вились рабочими. Конфетную фабрику «Фацер» называли в Гельсингфорсе «русской академией». Трудились русские и на колбасной фабрике «Маршан», на Кабельном заводе, в доке «Вяртсиля». Имевшие склонность к живописи разрисовывали фарфор и керамику на фабрике «Арабиа». На Карельском перешейке и в Приладожской Карелии, где жила добрая половина всех русских, работой обеспечивал предприниматель Ф. И. Сергеев, владевший табачной фабрикой, пивоваренным и мыловаренным заводами. Известны были как русские предприятия лесопромышленный завод Жаворопковых в Суоярви, кар­тонная фабрика Зориных в Райвола и Терийоки, конфетные фабрики Кулаковых и Васильевых.

     В самом трудном положении оказалась новая группа - беженцы. Финны к ним отнеслись настороженно. Не проявили особой симпатии и русские старожилы: слишком разные у них были интересы. Многие из новоприбывших не думали оставаться надолго, полагая, что большевиков вскоре изгонят и они вернутся домой. К 1920 г. число русских беженцев достигло 5 тысяч, после Кронштадтского восстания прибавилось еще 6,5 тыс .человек. Для части из них Финляндия была транзитной страной: путь их лежал в другие госу­дарства Европы.

 

     Оказавшись без средств существования, беженцы вынуждены были браться за любую работу. В январе 1922 г. группа бедствующих русских интеллигентов образовала Артель русских грузчиков в Гельсингфорсе. Члены артели начали работать зимой, в сильные морозы, на погрузке и выгрузке пароходов. За год своего существования артель труже­ников-интеллигентов заработала около 63 тыс. финских марок, обзавелась своим агентом по труду. Заимев лошадь с повозкой, занялась и перевозкой грузов. Как писала в апреле 1924 г. местная газета «Новые русские вести», артель грузчиков «успела развиться, окрепнуть и заручиться таким доверием работодателей, что большая часть ее членов смогла за это время перейти на постоянные работы на фабриках и заводах». Со временем грузчики расширили сферу своей деятельности: при артели была открыта Мастерская дамских нарядов.

 

     Творческие круги местного русского общества не оставили без поддержки интеллигентов, занимавшихся тяжелым физическим трудом: вечера в пользу грузчиков были и знаком уважением, и формой их материальной поддержки. Члены артели тоже не ограничивались добыванием хлеба насущного: в концертах вместе с известными артистами выступал и Хор грузчиков под управлением профессора Ревельской консерватории А. Т. Мальцева.

     Русских, как видим, несмотря на сложность жизни, занимали не только сугубо материальные проблемы. Люди образованные, сохранившие самоуважение, стремились к духовно насыщенной жизни, к воплощению своих общественных устремлений. Уже в октябре 1918 г. в Выборге был образован Особый комитет по делам русских в Финляндии, ставший связующим звеном между русскими беженцами и официальными властями страны. Он занимался организацией социальной помощи и оказанием консульских услуг. На эти цели правительство Финляндии выделило ему 500 тыс. марок.

 

     Если Особый комитет по делам русских в Финляндии был в основном своего рода консульской службой, то зарегистрированное в январе 1922 г. общество «Русская колония в Финляндии» - общественной организацией, ставившей целью создание «очага русской культуры вне родины».

 

     Поток беженцев определил приоритетное направление работы "Русской колонии" в начальный период: оказание неотложной помощи прибывающим. Организованный при обществе Комитет по заготовке белья обеспечивал одеждой неимущих русских. Несмотря на сложность материального положения, не были оставлены без внимания духовные потребности беженского сообщества. Уже в январе 1920 г. «Русская колония» основала в Гельсингфорсе свою библиотеку, занималось общество и организацией благотворитель­ных концертов и лекций. Благо Финляндия приютила тогда немало талантов. К примеру, историю балета и вокального искусства страны трудно представить без таких имен, как А. Сакселин, М. Пайшева, Д. Арбенин, Г. Ге, Л. Нифонтова, Н. Бегичев, А. Камен­ский, Е. Никитина. Репертуар известного ценителям музыки Гельсингфорсского Велико­русского оркестра, руководимого А. Губертом, включал произведения Чайковского, Сибелиуса, Шуберта, Верди, Бородина, Ярнефельта... Привлекали публику и выступле­ния Гельсингфорсского русского хора под управлением И. В. Стратова. Бывший петер­буржец Г. Годзинский, с успехом выступавший в русских залах Гельсингфорса и Выборга, стал в Финляндии известным музыкантом и любимым композитором.

 

     Не всех устраивало руководство «Русской колонии». Летом 1924 г. была предпринята попытка сместить председателя совета общества Р. Р. фон Раупаха, закончившаяся неудачей. Но уже к концу года при поддержке председателя Особого комитета по делам русских в Финляндии А. Н. Фену к руководству «Русской колонии в Финляндии» пришли новые люди. Совет правления общества возглавил граф В. А. Буксгевден, членами его стали и представители других организаций: председатель Особого комитета А. Н. Фену, председатель Гельсингфорсской артели русских грузчиков К. К. Фаге, представитель родительского комитета Александровской гимназии М. Н. Веригин, руководитель литературно-художественного кружка «Веретено» В. И. Воутилайнен. Устав объедине­ния предусматривал как индивидульное, так и коллективное членство.

 

     С обновлением правления расширилась деятельность «Русской колонии»: появилась своя столовая, а главное, свой Русский клуб, где проводились вечера отдыха, давались концерты, устраивались доклады как по искусству и литературе, так и на общественно-политические темы. Не остались без внимания история и литература Финляндии. С твор­чеством Рунеберга и историей Суоми знакомил слушателей выпускник петербургской Академии Генерального штаба Г. Ф. Фрасер, автор ряда историко-литературных иссле­дований на шведском языке и большой знаток русской культуры.

 

     Первое упоминание о «Русской колонии в Финляндии» встречается в газете «Голос Русской колонии», выходившей в марте 1918 г. в красном Гельсингфорсе. Уже тогда общество, по сообщению газеты, обладало правами юридического лица. Отличие «Русской колонии» того периода от последующей, эмигрантской, было в том, что первая объединяла в основном «русских граждан финляндского подданства и постоянно проживающих в Финляндии граждан русского подданства». С поражением финских большевиков это объединение, видимо, утратило статус юридического лица.

 

     Заметную роль в жизни объединения играли бывшие офицеры, непримиримые, как правило, к большевизму. Единственную местную газету «Новые русские вести» издавал и редактировал член обновленного правления «Русской колонии» Валериан Воутилайнен. В ней и появилась 24 мая 1925 г. статья Ивана Савина - страстный призыв вступать в общество «Русская колония в Финляндии». «В настоящее время, - писал поэт, - общество «Русская колония» является собирательным началом всего русского в Финляндии, своего рода национально-бытовой надстройкой над организациями и обществами, входящими в нее в качестве автономных единиц, что предусмотрено утвержденным властями уставом общества...» Задачу автор статьи видел в том, чтобы «создать очаг русской культуры вне родины в годы, когда сожжены до тла наши очаги там, в России». Закончил свое обращение Иван Савин словами: «Надо же, господа, когда-нибудь перейти от слов к делу!»

 

     Иван Савин, «поэт Белой мечты», оказался в Финляндии во второй половине 1922 года. Ему удалось выехать из большевистской России благодаря финским корням: дед поэта, финский моряк Йохан Саволайнен, женился на российской гречанке и остался жить на юге России. Их сын, нотариус по профессии, был человеком русской культуры; о финском его происхождении не особо говорила и фамилия - Саволаин. Ее носил и внук финского моряка, поэт Иван Савин. В Финляндию отец с сыном въехали как Саволайнены, но в русской печати тех лет можно встретить и прежний, российский вариант фамилии. На могильном памятнике поэта, похороненном на православном кладбище в Хельсинки, высечена надпись: «Иван Иванович Саволаин», а под ней - «поэт Иван Савин».

 

     За пять финских лет, отведенных Богом поэту, он успел сделать удивительно много. Устроившись на сахарный завод сколачивать ящики, Иван Савин стал сотрудничать как в местной русской прессе, так и в известнейших газетах эмиграции: берлинском «Руле», рижской «Сегодня», парижском «Возрождении»... В 1926 г. в Белграде вышел его един­ственный прижизненный сборник стихов «Ладонка», изданный Главным правлением Галлиполийского общества. Через год Ивана Савина не стало. Не щедрый на похвалу Иван Бунин написал о нем в парижском «Возрождении»: «То, что он оставил после себя, навсегда обеспечило ему незабвенную страницу в русской литературе; во-первых, по причине полной своеобразности стихов и их пафоса; во-вторых, по той красоте и силе, которыми звучит их общий тон, некоторые же вещи и строфы - особенно».

 

     Финский период жизни Ивана Савина в какой-то мере прослеживается по местной русской печати. 29 октября 1922 г. в гельсингфорсской газете «Русские вести» опубли­ковано его стихотворение «Возмездие»:

 

     С этого времени Иван Савин - постоянный автор газеты, выходившей с середины декабря 1923 по 24 июня 1926 г. под измененным названием «Новые русские вести». С прекра­щением ее выпуска русские надолго лишились своего периодического издания. Попытка общества «Русская колония в Финляндии» создать новый печатный орган вскоре закончилась неудачей. В марте - апреле 1927 г. вышло 12 номеров «Листка Русской колонии»; в 12-м напечатан «Пасхальный жених (Из "Крымского альбома")» - последняя прижизненная публикация Ивана Савина в Финляндии. При грубом арифметическом подсчете выясняется, что только в гельсингфорсских газетах Иван Савин опубликовал за неполные четыре года 25 стихотворений, 26 прозаических вещей и 34 статьи. Исследо­ватели, думается, найдут много интересного в местной периодике, что позволит расширить представление о творчестве Ивана Савина и исправить неточности, имею­щиеся в изданных сборниках. К примеру, стихотворение «Возмездие» датируется в них 1923 годом, хотя опубликовано в октябре предыдущего. Рассказ «Лимонадная будка» появился за подписью Скиф (журнал «Дни нашей жизни», 1923) на три года раньше, чем указано в нью-йоркском (Иван Савин. Только одна жизнь: 1922 - 1927. - 1988) и москов­ском (Иван Савин. «Мой белый витязь...» - 1998) изданиях. По меньшей мере на три года ошиблись и в датировке послания «Моему внуку».

 

     Интересы молодого поэта не ограничивались сотрудничеством в газетах. В мае 1923 г. в Гельсингфорсе вышел первый номер журнала Кружка русской молодежи в Финляндии «Дни нашей жизни». Литературным его редактором (как и автором многих материалов) был Иван Савин. С трудностями издатели столкнулись с самого начала, уже объе­диненный № 2 - 4 пришлось печатать в Германии, сообщение о выходе следующего (вероятно, последнего) номера журнала появилось в газете «Новые русские вести» через полтора года, 13 февраля 1925-го.

 

     Человек разносторонне одаренный, Иван Савин, кроме занятий литературой, хорошо играл на рояле, неплохо рисовал, был большим театралом. При Кружке русской молодежи работала Студия любителей драматического искусства, в постановке которой шли и пьесы поэта. Иногда на сцену выходил сам автор. В газетной рецензии тех лет отмечается: «Наибольший успех имел шарж И. Савина "Служитель муз". Сама пьеса произвела очень хорошее впечатление оригинальностью сюжета. Разыграна она была живо и интересно. Особенно следует отметить искренность и правдивость тона г-на Савина (Служитель муз)». О другом спектакле, по пьесе «Молодость», театральный критик пишет: «Прекрас­но провел роль Лесницкого И. И. Савин, которому удались искренний, теплый тон, про­никновенность обреченности и глубокий драматизм переживания». Известно, что в повседневной жизни Иван Савин заикался, «но как только он становился на подмостки, -вспоминает современник, - или просто читал стихи, его речь лилась совсем плавно».

 

     Иван Савин и Виктор Ларионов - они не могли не дружить. Почти ровесники, первый -1899, второй - 1897 года рождения. Оба прошли гражданскую войну. Иван Савин - чудом оставшийся в живых вольноопределяющийся русской армии; от рук красных погибли четыре его брата. Виктор Ларионов - капитан, воевал в Марковском артиллерийском дивизионе, дважды тяжело ранен, награжден «Знаком отличия первого Кубанского похода» 1-й степени. Они встретились в Гельсингфорсе. Путь петербуржца Ларионова пролег туда через Константинополь, уроженца юга России Ивана Саволайнена – через большевистский Петроград. Их объединяло многое: общее прошлое, «марево беженства», мечта о свободной России...

 

     Виктору Ларионову не были чужды и литературные интересы: в юности, по его воспоминаниям, он писал стихи, любил, как и Савин, поэзию Александра Блока. Уже в первом номере журнала «Дни нашей жизни», где Иван Савин напечатал стихотворение «Я - Иван, не помнящий родства...» и свою прозу, помещена и зарисовка о Стамбуле «Из сердца горестных заметок», подписанная «В. Л.». Без особого труда угадывается автор -Виктор Ларионов. В следующем номере под этой фамилией опубликован рассказ «Рыцари смерти». Мы не касаемся художественных достоинств публикаций - сам автор не считал себя искушенным в литературном творчестве. Способность излагать мысли на бумаге он в полной мере использовал в публицистике на страницах гельсингфорсских газет. Его статьи соседствуют там с материалами Ивана Савина. К седьмой годовщине со дня смерти генерала Корнилова в «Новых русских вестях» было напечатано посвященное ему стихотворение поэта «Не будь тебя, прочли бы внуки...», в этом же номере - статья Ларионова «Корниловская дивизия».

 

     Офицер по призванию, не смирившийся с поражением Белой армии, Виктор Ларионов был членом Русского общевоинского союза (РОВС), активно боровшегося против большевиков. Неизвестно, состоял ли Иван Савин в этой организации, но одно несомненно: по своим целям она ему была близка. В творчестве поэта, писал Иван Елагин, «высокий гнев (...) сочетался с высокой жертвенностью. Умереть за Россию, за ее честь - к этому призывала его поэзия». С таким же настроением жертвенности шли боевики РОВСа в советскую Россию. Это видно из предисловия Ларионова к его запискам «Боевая вылазка в СССР»: «И только жертва чистая и святая восстановит честь опозоренной и безмерно поруганной Родины. Русская молодежь, повинуясь зову сердца, умела беззаветно умирать на полях сражений и с улыбкой становиться к стенке под дула чекистских ружей. (...) И нет иного действия, кроме боя, хотя бы для этого пришлось биться одному против всех». Предваряет воспоминания четверостишие Ивана Савина:

 

     В тексте - строки и других поэтов: Пушкина, Блока... И снова - Савин:

 

     В июне 1927 г. Виктор Ларионов с двумя молодыми помощниками проник в СССР и осуществил взрыв в ленинградском Центральном партклубе. Было ранено 26 человек. Всем троим боевикам удалось невредимыми вернуться назад. Погиб четвертый - поэт. Иван Савин умер от заражения крови через месяц и пять дней после террористического акта. Что это - рок? Жертва искупления?..

Имя организатора взрыва стало известно, и финские власти выслали Виктора Ларионова из страны. В августе того же года при повторной вылазке в СССР погиб один из участников июньской акции - Сергей Владимирович Соловьев. Девичья фамилия жены Ивана Савина тоже Соловьева, отчество - Владимировна. Круг общения русских в финской столице не был широким. Не брат ли? В 1937 г. в Гельсингфорсе состоялся вечер памяти поэта Ивана Савина. Выборгский «Журнал Содружества» рассказывает об этом событии: «Собрание открыл от имени правления "Звена" (объединение русской молодежи. - Э. X.) И. М. Веригин, предложив­ший почтить память И.Савина вставанием. В кратком слове Веригин рассказал собравшимся о короткой и тяжелой жизни молодого, безвременно угасшего поэта, особо выделив деятельность его в Гельсингфорсе как зачинателя объединения русской молодежи (Кружок русской молодежи). Прекрасный и содержательный доклад об Иване Савине-поэте прочел В. И. Воутилайнен. (...) К. Н. Пушкарев, по просьбе проживающего сейчас в Париже большого друга И.Савина кап. Ларионова, прочел доклад последнего...»

 

     Из скудных сведений о дальнейшей жизни Ларионова известно, что ГПУ после взрыва в партклубе поставило цель изловить боевика. В ЗО-е годы он возглавлял в Париже кружок «Белая идея», в 1938-м бьш выслан из Франции за активную антисоветскую деятельность. Бьш членом НТС, в годы войны работал во власовском Комитете освобождения народов России. Еще в конце 50-х Виктор Ларионов, живший в ФРГ, поддерживал контакты с рус­скими в Финляндии, в связи с чем им, помимо КГБ, интересовалась и финская Охранная полиция.

 

 

     Весной 1923 года Гельсингфорсский Драматический кружок отметил свой юбилей -трехлетие существования. Основали его бывшие актеры российских театров. За недолгий срок драматическая труппа поставла 28 больших и 28 одноактных пьес и миниатюр. Среди них - «Светит, да не греет», «Без вины виноватые» А. Н. Островского, «Свадьба Кречинского» А. В. Сухово-Кобылина, «Дети Ванюшина» С. Н. Найденова, «Дни нашей жизни» Леонида Андреева... Спектакли, отмечалось в юбилейной заметке, проходили всегда при полном зале и освещались местной прессой. И в дальнейшем труппа сохранила разнообразие репертуара и играла заметную роль в культурной жизни диаспоры.

 

     С годами интерес к театральной деятельности не только не спал, но, напротив, возрос. Драматический кружок им. Ведринской, возникший в 1930 г., тоже нашел свое место на театральных подмостках русской Финляндии. О его устойчивой популярности можно судить по журнальному отклику 1938 года: «Спектакль («Без вины виноватые». - Э. X.) имел исключительный успех и прошел с «аншлагом», т.е. билеты за несколько дней до него бьши все проданы. В силу этого он был повторен в Гельсингфорсе 6 февраля с таким же успехом...».

 

     Не осталось без своего зрителя и третье объединение актеров - Студия Русского театра.

 

     Новым в театральной жизни 30-х годов было то, что драматические труппы не чурались советских авторов. Выборгский «Журнал Содружества» (1936, № 3 /39/) писал о пьесе В. Катаева: «Гельсингфорсская Студия русского театра побаловала нас 17.2.1936 г. в «Koitto» прекрасным спектаклем. «Дорога цветов» Вал. Катаева - пьеса изумительно сценичная, живая и насыщенная здоровым смехом. Конечно, как и подобает пьесе советской, она обильно сдобрена тенденцией. Но...коммунистическая молодежь (Таня, Гусев), выведенная в этой пьесе, положительно мила и моему сердцу - просто симпа­тичные и честные русские ребята; насыщенный «генеральной линией» монолог матери Тани проходит для публики незамеченным, и под личиной «активистки» мы видим простую русскую женщину...»

Огромный успех имела в 1934 г. и пьеса «Дни Турбиных» Булгакова, поставленная Драматическим кружком им. Ведринской

Конечно, существование в малочисленной русской среде одновременно трех театральных объединений объяснялось не столько возрастающей потребностью утолить жажду прекрасного, сколько внутренними противоречиями, связанными как с личными и поколенческими конфликтами, так и с политическими пристрастиями. К примеру, знако­мясь с хроникой культурной и общественной жизни тех лет, можно заметить, что у Драматического кружка им. Ведринской были особые отношения с обществом «Русская колония в Финляндии». В годы экономического кризиса труппа передавала «Русской колонии» выручку от спектаклей на оказание помощи русским безработным.

 

     Противоречия внутри русской диаспоры проявились уже в 20-е годы. В январе 1919-го в помещении Шведского театра состоялось открытие Русского купеческого общества в Гельсингфорсе. Вскоре созданное объединение обзавелось собственным помещением, в котором проводились вечера, давались концерты, спектакли, выступали лекторы. Клубным помещением Купеческого общества пользовался и литературно-художествен­ный кружок «Веретено». Разрыв отношений произошел в 1924 г., после того как на закрытый вечер кружка не был допущен член правления общества Н. А. Матросов, семья которого занималась коммерцией в Гельсингфорсе с 80-х годов ХГХ века. Проявление открытой неприязни к одному из хозяев помещения объяснялось тем, что Матросов, обви­ненный «в знакомствах с большевиками», не отрицал «некоторой близости с некоторыми служащими местного советского полпредства и торгового представительства». Не стоит поспешно расценивать подобные заявления как болезненную подозрительность - можно вспомнить хотя бы историю чекистской операции «Трест», ГПУ не дремало.

 

     Деятельность двух объединений - Русского купеческого общества и «Русской колонии» -протекала параллельно: каждое имело свою библиотеку, свое клубное помещение, свой ресторан. Отличало их то, что первое основали «старые» русские, во второе же входили в основном представители беженского сообщества, и оно объединяло разные по направ­ленности работы организации. Купеческое общество сторонилось политики, руководство же «Русской колонии» не скрывало своей антибольшевистской позиции. Более активно проявляло себя в 30-е годы беженское объединение, что объясняется «молодостью» этой части диаспоры. Работа Русского купеческого общества постепенно свертывалась, в начале 1938 г. в «Журнале Содружества» появилось сообщение о закрытии купеческого клуба; содержание библиотеки становится со временем единственным заметным проявлением деятельности общества.

 

     Не было полного единомыслия и в самой «Русской колонии». Н. Е. Форсблум, молодая в те годы женщина, вспоминала на склоне лет: «...атмосфера в русском обществе, сгруппировавшемся вокруг «Колонии» и клуба, первоначально носила довольно демократический характер, но продолжалось это недолго. Уже к концу 1920-х годов картина стала меняться, и доминирующую роль начали играть обломки придворных кругов и самая отъявленная белогвардейщина. (...) А между тем именно такие объединения, как «Светлица», Союз русских инженеров, Русское академическое общество и другие культурно-просветительные организации, представлявшие русскую интел­лигенцию в полном смысле этого слова, были как раз теми носителями русской культуры, которые могли бы образовать ядро общения с родиной для подрастающего поколения русских в зарубежье. Но они были сравнительно немногочисленны, шума вокруг себя не поднимали и в условиях «Русской колонии» не могли противостоять кричащей о своем «патриотизме» белогвардейщине. Трещина между нами непрерывно росла, и уже с начала 30-х годов клуб перестал быть тем «русским домом», куда каждый мог запросто и беспрепятственно приходить. (...) Появившиеся на короткий срок в Хельсинки матерые черносотенцы братья Солоневичи, бежавшие из России, пользовались грандиозным успе­хом; с восторгом приветствовалось все, что содержало поношение Советской власти».

В зрелые годы Форсблум писала статьи для советского АПН, что заметно из лексики ее воспоминаний. В иной тональности описала «Русскую колонию» Ирина Еленевская, переселившаяся летом 1944 г. из Финляндии в Швецию.

 

     Как и во всем зарубежье, русское население в Финляндии в целом и политическая эмиграция в частности не отличались единством рядов. Монархисты делились на «николаевцев» и «кирилловцев»; кроме влиятельных членов РОВСа, активность в 1930-е проявляли младороссы, имелись и сторонники «пореволюционного течения». Разобщала русских также реформа церковного календаря 1923 г., приведшая к делению право­славных на «старостильников» и «новостильников». Старого стиля придерживались в основном беженцы, нового - местное купечество.

 

     Более серьезно влияли на судьбу русской диаспоры межпоколенческие противоречия, как связанные с традиционным конфликтом «отцов и детей», так и вызванные обстоятель­ствами изгнания. Уже в 1924 г. гельсингфорсская газета с обеспокоенностью отмечала: «Среди русских людей в Финляндии стало обнаруживаться в последнее время все усиливающееся желание отдавать детей в местные финские и шведские учебные заведения для более будто бы основательного усвоения местных языков, финского и шведского, необходимых для будущей деятельности детей в Финляндии».

 

     На выбор места учебы влияло то обстоятельство, что выпускники русских школ были ограничены в возможностях продолжить свое образование. Немногие из них решались сдавать экзамен по финскому или шведскому языку, требуемый при поступлении в местные университеты. Желающие получить высшее образование уезжали в те страны, где русским эмигрантам оказывалась помощь и условия поступления в вузы были более приемлемые. Возвращались в Финляндию далеко не все.

 

     Молодые люди, закончившие финские учебные заведения, воспринимали зачастую мир иначе, чем родители, и ставили перед собой иные цели. Современник с горечью писал, что они «благодаря неприятной привычке взрослых отдавать своих детей в шведские или немецкие школы, не имеют никакого представления о том, что такое восприятие культурных основ на родном языке, в родной обстановке». С этим приходилось считаться. «Мы не имеем права очень строго осуждать людей искренне отдавших все свои духовные силы на служение чужой культуре. Пусть лучше они будут хорошими гражданами своей новой родины, чем останутся в какой-то промежуточной стадии, всюду чувствуя себя чужими», - определил свою позицию в 1934 г. Союз русской молодежи. Для себя же его члены выбрали иной путь: «Мы являемся той, до известной степени, парадоксальной молодежью, которая, выросши за границей, смутно помня Россию, настолько крепко связана с ней какими-то незримыми нитями, настолько полна тем, что теперь принято называть «русскостью», что для нас является органически невозможным раствориться ни в какой иноземной культуре».

Несмотря на все разногласия и противоречия, имелось у диаспоры и объединяющее всех начало - Пушкин. День русской культуры, приуроченный ко дню рождения поэта, стал всеобщим праздником. В организации его принимали участие как «Русская колония», так и Купеческое общество.

 

 

     Хотя в 20 - 30-е годы наблюдался отток молодежи и творческой интеллигенции из Вы­борга и его окрестностей в Гельсингфорс и за пределы страны, центр Старой Финляндии (регион, включавший Карельский перешеек, Приладожскую Карелию и территорию от Выборга до реки Кюмийоки) оставался средоточием как русского предпринимательства, так и культурной жизни диаспоры.

 

     Коммерции советник Ф. И. Сергеев, переселившийся в 1854 г. подростком из Ярославской губернии в Выборг, известен был не только как владелец табачной фабрики, пивоварен­ного и мыловаренного заводов, но и своим меценатством и благотворительной деятель­ностью. В первые годы независимости Финляндии Выборгский Русский реальный лицей и местная народная школа существовали главным образом на его пожертвования, полмил­лиона марок выделил он и в фонд основания высшей школы в Выборге. Православная Церковь получила 205 тыс. финских марок на сооружение храма на Ристамякском приходском кладбище. Не оставались без поддержки спортивные общества, любители драматического искусства и просто попавшие в беду люди. После Зимней войны заметная часть из наследства Ф. И. Сергеева перешла по дарственному завещанию его старшего сына Хельсинкской высшей коммерческой школе.

Русские, постоянные жители Выборга и Карельского перешейка, были подвержены в меньшей мере шведско-финскому влиянию, чем, к примеру, выходцы из России в Гельсингфорсе. Из этого, конечно, не следует, что они жили совершенно автономно от основной части Финляндии. Упомянутый Ф . И. Сергеев, самоучка, не имевший даже на­чального образования, владел, кроме родного русского, финским и шведским языками, мог объясниться на немецком. Выборг с его многоязычным населением оставался интер­национальным городом, что, видимо, облегчало адаптацию беженцев из революционной России.

 

     Из общественных деятелей «беженского призыва» активностью в Выборге отличался бывший военный прокурор генерал С. Ц. Добровольский. Уже в мае 1921 г. он вошел в инициативную группу Союза трудовой интеллигенции Выборгской губернии, ставившую цель «объединить беженцев для трудовой взаимопомощи, дабы общими усилиями дать возможность каждому найти работу». Он же был секретарем существовавшего в 1923 г. Комитета русских организаций в Финляндии по оказанию помощи голодающим в России. С. Ц. Добровольский, входивший в правление местного Культурно-просветительного об­щества, был известен в Выборге и Гельсингфорсе как талантливый лектор. Его высту­пления затрагивали не только общественно-политическую проблематику. Наряду с такими докладами, как «Мартовская революция в армии» (1922), «Русская революция в свете событий Великой Французской революции» (1933), «Международное положение и эмиграция», «Возможные пути России в свете ее прошлого и настоящего» (1938), он выступал и с лекциями на художественно-литературные темы: «Леонид Андреев как беллетрист, драматург и гражданин» (1925), «О творчестве Н. С. Лескова» (1935), «О театре» (1936), «Достоевский в свете современности» (1936).

 

     Жизнь в Выборге в ЗО-е годы была не менее насыщена культурными событиями, чем в Гельсингфорсе. А сразу после революции и в начале 20-х город по наличию талантов не только не отставал, но, пожалуй, и лидировал, так как в столицу и в другие страны перебирались, как правило, вначале пожив какое-то время на Перешейке. В городском театре в 20-е годы были поставлены своими силами оперы «Пиковая дама» и «Евгений Онегин». Здесь выступали все знаменитости русской Финляндии: мастера балетной сцены и вокального искусства А. Сакселин, М. Пайшева, Г. Ге, О. Сальми, Н. Олчанов, Н. Бе­гичев, Е. Никитина, Л. Нифонтова, Б. Левицкий... Неизменную популярность в Выборге и Гельсингфорсе имела местная певица, «выборгский соловей» Фрида Сергеева, отметившая в 1936 г. 25-летие своей артистической карьеры.

 

     В 1933 г. начал выходить литературно-общественный ежемесячник «Журнал Содру­жества». В отличие от 20-х годов, когда в Гельсингфорсе издавались, сменяя друг друга, главным образом ежедневные газеты («Голос русской колонии», «Русский голос», «Русская жизнь», «Рассвет», «Путь», «Новая русская жизнь», «Русские вести», «Новые русские вести»), в 30-е, после долгого «безголосного» существования (если не считать чисто церковных изданий), русская культурно-общественная жизнь отражается на страницах журнала, а центр печатного слова перемещается в Выборг. Выборгский журнал вначале ставил перед собой скромные задачи: «...поддерживать и защищать русскую школу». Представляя читателям издание, редакция подчеркивала, что «Журнал Содружества» - «вне всякой политики (...) группирует вокруг себя русских людей, не желающих забыть родной язык и родную русскую культуру, забыть (...) что они русские».

Основателем нового журнала стало Содружество бывших учащихся Выборгского Русского реального лицея. Уже со второго номера ответственным редактором его значит­ся получивший образование во Франции инженер-механик Ф. В. Уперов. С № 47 во главе журнала - его брат Игорь Уперов. Эта фамилия была известна в Выборге. Их отца полковника В. В. Уперова, зятя коммерции советника Ф. И. Сергеева, знали как одного из самых активных и уважаемых общественных деятелей. Ему, умершему за год до начала выпуска журнала, и принадлежала мысль о создании подобного печатного органа.

 

     В июле 1933 г. редакция «Журнала Содружества», отвечая на открытое письмо, сообщает, что его тираж - 200 - 250 экземпляров, «журнал посылается в Эстонию, Латвию, Швецию, Чехословакию, Бельгию, Францию (во многие места, не исключая Парижа), Швейцарию, Центральную Африку (Конго), Южную Африку (Капштат) и С. А. С. Штаты. В Финлян­дии подписчики, не говоря о Выборге, имеются в Гельсингфорсе, Турку, Хамина, Сортавала, Кякисалми и других городах». В числе сотрудников журнала названы выше­упомянутый С. Ц. Добровольский, архитектор А. Ф. Аленев, проф. П. В. Акимов, проф. А. Д. Руднев, директор лицея В. И. Рейхерт, педагоги С. А. Риттенберг и И. М. Карпинский, ученый-лесовод А. В. Сапожников, художник С. С. Добровольский...

     Широкая география распространения провинциального издания объясняется, очевидно, тем, что выпускники Выборгского лицея, как правило, продолжали свое образование за пределами Финляндии. Например, корреспондент журнала В. В. Уперов, третий из бра­тьев, учился в то время во Франции.

 

     Уже в первые месяцы существования журнал был замечен газетой «Последние новости»: «...кроме актуального и местного значения, эти тетради будут ценным материалом для того, кому придется изучать быт и жизнь эмиграции... Журнал издается с трогательным вниманием к внешности и производит самое симпатичное впечатление». В ноябре 1933 г. о нем пишет парижское «Возрождение»: «...достойно внимания и поощрения упорство, с которым организаторы журнала стараются поддержать культурную жизнь в одном из самых глухих углов русской эмигрантской провинции». В 1934 году газета «Последние новости» вновь помещает рецензию на выборгское издание: «...журнал, начинающий второй год своего издания, уже не развлечение, а серьезное культурное предприятие. По тому, с какой заботливостью он издается, и по тому, что в нем помещается, можно судить, что он находится в культурных руках».

 

     В течение трех лет список зарубежных авторов выборгского издания вырос заметно. В нем печатались парижане - Константин Бальмонт, Мирра Бальмонт, Раиса Блох, Ант. Ладинский, Сергей Шаршун, Леонид Ганский, Перикл Ставров, Юрий Терапиано, Виктор Мамченко, София Прегель, Юрий Мандельштам; литераторы из Ревеля - Юрий Иваск, Борис Новосадов, Карл Гершельман; рижане - Александр Перфильев, Николай Белоцветов, Ирина Сабурова; Сергей Горный из Берлина, Екатерина Таубер и Илья Голенищев-Кутузов из Белграда, варшавянин Лев Гомолицкий, Зинаида Шаховская (Брюссель), Петр Гладищев (Каир) и другие.

 

    Заметную роль в формировании облика издания играла талантливая поэтесса Вера Булич, работавшая в Славянском филиале библиотеки Гельсингфорсского университета. В журнал она давала не только свои стихи, но и статьи: «Четвертое измерение (Памяти Андрея Белого)» (№ 16, 1934); «Алмазные слова (Лирика Ин. Анненского)» (№ 30, 1935); «Судьба поэта» (№ 50, 1937); «О зарубежной русской поэзии 1937 года» (№ 66, 1938).

 

     Темы поэзии касался и Борис Новосадов. В статье «Мысли о советской поэзии», опубликованной в последний год издания журнала, он пишет: «И только одно имя можно поставить рядом с именем Н.Заболоцкого - А.Твардовский. В поэзии этого певца современной советской деревни слышны отголоски некрасовской музы». Борис Ново­садов, умерший спустя семь лет в советской тюремной больнице, оптимистически заключает: «...жива еще русская поэзия в СССР., жива настоящая поэзия».

 

     Любопытна фигура сотрудника журнала Северина Добровольского, сына генерала Добровольского. Он почти три года был представителем «Журнала Содружества» в Гельсингфорсе. Впервые в печати его имя упоминается в январе 1923 г. в газетной рецензии на любительский спектакль учащихся и преподавателей Выборгского лицея: «...особенно надо отметить воспитанников Добровольского, Максименко, Попера, очень типично изобразивших докладчика, председателя и оппонента». Подросток Доброволь­ский увлекался не только театром, но и журналистикой. В заметке «Предшественники, или Грехи молодости», опубликованной в первом номере «Журнала Содружества», он рассказал о лицейских журналах школьных лет.

 

     Подписывал Северин Добровольский свои материалы по-разному: Сев. Доливо, Сев.С. Доливо, С. С. Доливо, С. С. Д, С.Добровольский. С большой вероятностью можно предположить, что использовал он также псевдонимы Сид, Синеаст, -о-. Писал молодой автор рецензии и заметки - в основном о событиях культурной жизни столицы. Правда, встречаются и пробы пера в области прозы: рассказы «Никки Дутиков» (№ 18, 1934) и «Суета сует» (№ 20, 1934). Будучи художником, Добровольский интересовался искусством оформления финских домотканых ковров. Об этом его статья «Финские рюйю» (№ 27,1935).

 

     Особо увлекал Северина Добровольского кинематограф. Примечательна его рецензия на фильм «Рейд Челюскина» (№ 23, 1934): «Фильм позволяет зрителю следить за каждым шагом этой экспедиции. Если бы не гнусавый голос советского толмача, объясняющего зрителю, что челюскинцы достигли того, чего достигли лишь благодаря "большевицким темпам", "большевицкому руководству", если бы не изредка мелькающая богомерзкая физиономия Куйбышева, председателя комиссии по спасению челюскинцев - фильм этот оставил бы цельное, радостное впечатление. Жив русский дух, несмотря на все ухищрения кремлевских заправил. Честь и слава героям-челюскинцам».

 

     В рецензии на советский фильм «Гроза» по пьесе А. Н. Островского С. Доливо писал: «...но вот приятное исключение на фоне бесконечных пошлых "агиток": фильм, показанный гельсингфорсской публике в "Punainen Mylly", а именно «Гроза» (Островского). При всем желании в нем нельзя найти никакой тенденциозности. Несмотря на голод, лишения, на кошмарные условия жизни, несмотря на моральный гнет кремлевских палачей, не умер еще творческий дух в сердцах живущих Там. Фильм этот смотрится с неослабеваемым вниманием с начала до конца. Прежде всего хочется сказать несколько слов о той разнице, которая наблюдается между фильмами, скажем, американской продукции и фильмами русскими («Грозу» советским фильмом ни в коем случае назвать нельзя). Американский фильм - само движение, русский же преисполнен чувства, пропитан переживаниями героев. (...) Фильм этот идет с колоссальным успехом в Гельсингфорсе. На первые две недели его видели более 25 000 человек (три сеанса в день). Его стоит посмотреть каждому русскому; он оставляет глубокое впечатление. Когда пишутся эти строки, еще неизвестно, пойдет ли «Гроза» в Выборге. Нам остается только посоветовать выборгской Русской колонии последовать примеру гельсингфорсской, почти в полном составе посетившей этот фильм».

 

     В 1934 г. советским полпредом Б. Штейном была организована в столице Финляндии выставка графического искусства. Ф. Шальнев (под этим именем публиковался Ф. Упе-ров) делился на страницах журнала своими впечатлениями: «Ничего своего, кроме прекрасной техники, советская графика не дает. Наиболее сильное впечатление произво­дит серия гравюр Василия Кассиана "Днепрострой". Художнику удалось создать удиви­тельно острую "атмосферу труда", тяжелую, давящую...(...) Обращают на себя внимание цветные литографии Ильи Соколова, изображающие "интерьеры" фабрик и заводов. В них очень удачно создано освещение игрой красного и желтого цвета. Интересны также цветные монографии Ильи Куприянова...(...) На выставке не было заметно рисунков чисто пропагандно-рекламного назначения. (...) В отдельной витрине выставлена «Калевала» в новом советском издании (пер. Вельского). Книга прекрасно издана (Академия) и богато иллюстрирована ("оформлена") коллективом мастеров аналити­ческого искусства (школа Филонова). Рисунки не лишены оригинальности и выдумки, но в них совершенно отсутствует дух и стиль Калевалы, тот стиль, к которому мы привыкли благодаря проникнутым истинным духом финского эпоса мастерским иллюстрациям Гален-Калела».

 

     Русской культуре и литературе посвящал свои материалы бывший издатель и редактор гельсингфорсской газеты «Новая русская жизнь» Юрий Григорков. Он - автор, в частности, воспоминаний о Куприне, с которым познакомился в Финляндии.

 

     В девяти номерах журнала печаталось исследование парижанина Н. Вощажникова «Вторая жизнь Марии Башкирцевой». В пятом номере за 1935 год - публикация С. Ц. До­бровольского «Вера Федоровна Комиссаржевская», из-под его пера вышла также юбилейная статья «Пушкин в свете современности». Обзоры «Современных записок», подготавливаемые Библиофилом (С. Руттенберг), знакомили читателей с новинками литературы. Рецензировались в журнале поэтические сборники, книги прозы, перио­дические издания. Живший в соседней Норвегии известный собиратель народных сказок В. Каррик опубликовал первую статью («Сказ и культура») в 1934 г., последняя, семнадцатая («Очерки реальной психологии. Пафос познания»), появилась на страницах «Журнала Содружества» в 1938-м.

 

     Уделялось внимание литературе страны проживания. В 1935 - 1938 гг. в ежемесячнике печатались работы доцента Гельсингфорсского университета Марии Виднэс: «Финская литература с точки зрения современного читателя», «Финляндская литература на швед­ском языке», «Современная шведская проза в Финляндии». По случаю юбилея финского эпоса художник В. П. Семенов-Тян-Шанский подготовил статью «К столетию первого издания "Калевалы"».

 

     О Семенове-Тян-Шанском, сыне знаменитого русского географа, следует сказать особо. Он писал о современной живописи, о положении русской школы в Гельсингфорсе, о состоянии русского языка и о влиянии на него революции. Предметом его интереса была также русская литература, в частности творчество Бунина, с которым он, по воспоми­наниям нобелевского лауреата, «порой родственно» переписывался. Не чужд был художник общественно-гражданской тематики: его статья к 75-летию освобождения крестьян печаталась в двух номерах журнала. Не меньше места уделено исследованию «Что такое концентрационный лагерь?», опубликованному в 1935 году. Материал для статьи собран, указывает В. П. Семенов-Тян-Шанский, «главным образом, из свидетель­ских показаний тех вполне достоверных свидетелей, которые лично прошли через "концлагерь" и волею счастливой судьбы вырвались...»

 

     Положению в СССР посвящены также статьи Л. Иогансона «Как "там" живут» (№№ 7, 8, 1933) и Л. Линдеберга «Комсомол» (№ 14, 1934), «ВКП(б)» (№ 32, 1935), «Верность Родине» (№ 25, 1935), «О безбожии в России» (№ 26, 1935), «О школьной реформе в СССР» (№ 34, 1935). Рассуждая о комсомоле, Леонид Линдеберг, писавший много и на художественно-литературные темы, высказывает мысль, что организация комсомольцев может стать в будущем самостоятельной политической силой, так как объединяет самую активную часть молодежи. По его мнению, «настанет момент, когда, чтобы завоевать себе право на личную жизнь, комсомол должен будет вступить в борьбу с партией совместно со всей Русской Нацией и опрокинуть ее. От сегодняшних настроений комсомола до этого шага - недалеко».

Некоторые авторы критических материалов о Советском Союзе укрылись за псевдо­нимами: Эхо. «В СССР.» (№№ 10, 11, 1933), Инж. В. «15 лет советского строительства» (№ 10, 1933), Н.С. «17-ый» (№ 16, 1934), -ов. «Красная Армия» (№ 25, 1935), НЛовин. «Красное студенчество» (№ 21, 1934), -ов. «Что знают финны о СССР» (№ 32, 1935), -е-. «В СССР.» (№ 15, 1934). Иной настрой по отношению к СССР чувствуется в статье «Ледяной город Шмидта. 1934 г.» (№ 56 - 57, 1937) за подписью Историк: «Дети, взрос­лые, старики - все несли им букеты цветов. Страна и народ с гордостью и любовью говорили о своих героях - спасенных и спасителях, - а весь мир не мог не признать, что эта любовь и эта гордость - законны и справедливы».

 

   Выходил в Выборге в 1933 - 1935 тт. и журнал «Клич». Он заявил о себе как об «органе национального освобождения под флагом национальной диктатуры» и призвал «к единению для активной борьбы с коммунизмом». В отличие от других эмигрантских изданий, журнал использовал новое правописание. На недоуменные в связи с этим вопросы редакция ответила: «16 лет население России обучается и пишет по этой орфографии. Наша главная цель - слиться с нашим народом для единодушного разре­шения стоящих перед нами жизненных вопросов, касающихся самого нашего бытия. Для этого нужен прежде всего общий язык, не только устный, но и письменный, а поэтому впредь до новых изменений в этом вопросе логика и интересы дела обязывают нас считаться с фактическим положением вещей в этой области».

 

     «Клич» открыто выступал в поддержку фашизма. Следует помнить, что речь идет о первой половине 30-х годов, когда противники большевизма с интересом и надеждой следили за движением, провозгласившим борьбу с коммунизмом и сумевшим увлечь массы. Фашизм частью эмиграции рассматривался как «единственная и последняя страховка от коммунизма». Австрийский социалист Фридрих Адлер тогда пророчил: «В ближайшие годы Европа или осоветится, или офашистится».

 

     В рецензии парижского «Возрождения» на первый номер «Клича» отмечалось, что журнал «производит и по внешности, и по содержанию приятное и веское впечатление». Выборгский «Журнал Содружества» также уделил внимание новому изданию: «Не входя в критику и оценку политического направления журнала, (...) мы считаем необходимым отметить (...) проникнутое глубоким патриотическим чувством содержание его статей, среди которых наше сердце очень порадовала горячая отповедь г-ну Эррио за его "увеселительную" прогулку по России и очень интересную информацию о положении в сов. России».

 

     Автором статьи о поездке бывшего премьер-министра Франции Эррио в СССР был С. Добровольский (вероятно, старший). Из этой публикации видно, что русская эмиграция имела достоверную информацию о масштабах голода на Украине: «...собаки и кошки тоже почти съедены, а лошадиное мясо - предмет роскоши и продается официально. Едят также и человеческое мясо: часто на рынках обнаруживаются котлеты или колбасы из человеческого мяса... Часто в деревнях бывают случаи, что матери убивают своих детей, чтобы их съесть». Отставной же премьер-министр ничего страшного не заметил, по возвращении во Францию он докладывал: «Все было хорошо в сов. России, только чересчур закармливали. (...) Я просил показать мне наиболее пострадавшее село на Украине. И что же? Я видел прекрасные сады с фруктовыми деревьями, урожаи, снятые при помощи усовершенствованных машин, работающих крестьян, вид которых был далеко не жалкий, прекрасных детей, хорошо упитанных».

 

     Под давлением СССР финские власти в 1935 г. запретили «Клич», выпуск журнала был продолжен в Бельгии.

 

     Произошли изменения и в «Журнале Содружества»: в последние три года на страницах ежемесячника практически не появлялись статьи о жизни в Советском Союзе, журнал приобрел черты чисто художественно-литературного издания. Сохранился, правда, раздел хроники местной жизни. Среди постоянных авторов этого периода - поэты, жившие за пределами Финляндии: 3. Шаховская, Ю. Терапиано, В. Мамченко, И. Сабурова, Ю. Ман­дельштам, К. Гершельман, Ю. Миролюбов... С января 1937 г. к выпуску ежемесячника подключилось Выборгское культурно-просветительное общество, ставшее с декабря того же года единственным его издателем. Четырьмя месяцами позже Содружество бывших учащихся решением общего собрания было распущено. На восемь месяцев пережил своего учредителя журнал.

 

     Заканчивалась предвоенная эпоха, чувствовалось приближение катастрофы. За год до войны в Финляндии проживало 5819 бывших подданных Российской империи, русских, не имевших финляндского гражданства - на две тысячи меньше, чем за десять лет до того. В 1918 - 1940 тт. 4330 русских получили финские паспорта. Утрата Выборга, Карельского перешейка и других территорий, повлекшая переселение русских в разные районы Финляндии, ускорила процесс ассимиляции. В 1961 г. в Табуновской русской школе училось всего четыре человека. Для сравнения: в 1918 г. это гельсингфорсское учебное заведение насчитывало 400 учащихся.

 

 

     23 апреля 1945 года премьер-министр Финляндии Ю. К. Паасикиви встретился с прези­дентом страны. В самом начале беседы Маннергейм озабоченно поинтересовался, что может сказать премьер-министр по поводу распространившихся в городе слухов об аресте двухсот русских эмигрантов, якобы увезенных скованными попарно на базу советских войск в Порккала. Паасикиви, узнавший о встревоживших столицу событиях накануне встречи, подтвердил, что слухи не беспочвенны. Вот только арестовано не 200 человек, а 20. И находятся они не в Порккала, а в Москве. Рассказал премьер-министру о случившемся Юрьё Лейно, ставший за несколько дней до этого министром внутренних дел страны. В гостиницу «Торни», где размещалась Контрольная комиссия, новоиспеченный министр был вызван поздно вечером 20 апреля. Генерал-лейтенант Г. Савоненков, заместитель Жданова, вручил ему письмо, подпи­санное председателем комиссии. Это было фактически требование о задержании и передаче советской стороне 22 человек, «виновных в совершении военных преступлений, проводивших по заданию немцев шпионскую и террористическую деятельность против Советского Союза». Для коммуниста Лейно, зятя Отто Куусинена, поручение Жданова было своего рода проверкой его исполнительности и верности советским товарищам.

 

     В ночь с 20 на 21 апреля 20 человек из представленного списка (двое успели, видимо, покинуть Финляндию) были задержаны и переданы Контрольной комиссии. Ночной операцией и действиями финской полиции руководил подполковник МГБ А. Федоров. В хельсинкском аэропорту Малми, куда задержанных привезли попарно скрепленными наручниками, их ожидал председатель Контрольной комиссии А. Жданов. Никаких допро­сов не проводилось, через несколько часов арестованные оказались в Лубянской тюрьме.

 

     Из «узников Лейно» - так эту двадцатку стали называть - десять человек были гражданами Финляндии, у девятерых были нансеновские паспорта и только один был гражданином СССР. Это Александр Калашников, бывший военнопленный, не пожелавший вернуться в Советский Союз после Зимней войны. В числе финских граждан имелись как урожденные граждане, так и подданные в прошлом Российской империи, получившие гражданство Финляндии.

 

     Унто Боман (по возвращении из СССР - Парвилахти) выглядел в этой компании инородным элементом. Он, служивший во время войны офицером связи в Берлине, не владел русским языком и никак не соприкасался с эмиграцией. Следователям было трудно в чем-либо его обвинить. Этим, видимо, и объясняется мизерный срок. Особое совещание приговорило урожденного гражданина Финляндии Унто Бомана к 5 годам заключения за «оказание помощи международной буржуазии за границей». Столь же малый срок получил по ст. 58 Ричард Дам, финский гражданин немецкого происхождения. По окон­чании срока их выслали в Игарку - в Финляндию они смогли вернуться в 1954 году.

 

     Обвинения остальным «узникам Лейно» обосновать было проще. Речь не шла об ответственности за военные преступления, хоть этим и мотивировала требование о выдаче Контрольная комиссия. Таких материалов у следствия попросту не имелось. Сам по себе факт службы в финской армии (обычно в качестве переводчиков) нельзя было считать преступлением, иначе к ответственности нужно было бы привлечь почти всех бывших подданных Российской империи, проживавших в Финляндии. Особому совещанию для вынесения приговора достаточно было наличия сведений об участии в деятельности какой-либо эмигрантской организации. Жаловаться на отсутствие такой информации следователям не пришлось. Государственная полиция Финляндии передала Контрольной комиссии не только людей, указанных в списке, но и папки с их личными делами, где аккуратно и подробно было зафиксировано: чем арестованный занимался в Финляндии и что им когда-либо было написано или сказано.

 

     Среди этой двадцатки старшим по возрасту и воинскому званию был военный юрист С. Ц. Добровольский. 64-летний генерал входил в число лиц с нансеновским паспортом. Активный деятель РОВСа, одно время его представитель в Финляндии, Добровольский не питал, по воспоминаниям встречавших его в тюрьме, иллюзий относительно своей судьбы. Приговоренный к высшей мере, он отказался подавать прошение о помиловании. Приговор, видимо, все же не был приведен в исполнение. По некоторым сведениям, генерал умер в тюремной камере в 1947 году. За членство в РОВСе был осужден на 10 лет и Владимир Бастамов. Десятилетний срок был определен Дмитрию Кузьмину-Кара­ваеву, тоже члену РОВСа, принимавшему активное участие в деятельности общества «Русская колония в Финляндии».

 

     За участие в работе организации «Звено», образованной в 1936 г., ее председатель Федор Пира был приговорен к 15 годам заключения. Петр Быстреевский, секретарь этого объединения гельсингфорсской молодежи, скончался от истощения во Владимирской тюрьме в 1949 году. Активисты близкого РОВСу «Звена» Игорь Веригин и Андрей Сумбаров тоже оказались в СССР. Оба они после отбытия десятилетнего срока приняли советское гражданство. Дмитрий Дараган, выступавший с докладами на заседаниях «Звена», получил за активность на лекторском поприще 15 лет. Сын генерала Доброволь­ского Северин Добровольской, один из активнейших членов правления «Звена», не попал в список Контрольной комиссии. Не повезло, в отличие от него, 26-летнему Василию Максимову, самому молодому «узнику Лейно», которого арестовали по ошибке. Его спутали с однофамильцем, покинувшим страну в 1944 году. Не зря говорится: был бы человек, а статья найдется. Василий Максимов вернулся в Финляндию через десять лет.

 

     Тюремно-лагерная эпопея Попперов, тоже попавших в список Контрольной комиссии, закончилась в 1956 году. Борис, старший из двух братьев, жил в 30-е годы в Бельгии, в Финляндию вернулся перед Зимней войной. МГБ подозревало его в связях с НТС. Младшего брата, Георга Поппера, арестовали, по мнению русских старожилов, «совсем по недоразумению».

 

     Не избежали «меча советского правосудия» и бывшие члены «Союза младороссов», организации, обвиняемой частью эмиграции в поддержке советской системы. Во время войны (в том числе Зимней) младороссы сочувствовали СССР и прекратили свою деятельность, чтобы не мешать Советскому Союзу в достижении победы. Бывший член «Союза младороссов» Юрий Нарбутин, приговоренный к десяти годам заключения, умер в 1951 г. во Владимирской тюрьме. Барон Максимилиан Лоудан, имевший в прошлом отношение к этому союзу, прожил после ареста два года. Он работал водителем в посольстве Румынии - уже одного этого обстоятельства было бы достаточно для десятилетнего срока. За примером далеко ходить не надо. «Узник Лейно» Владимир Кузнецов, умерший в лагере в 1947 г., не состоял в эмигрантских организациях, но его жена, к несчастью, работала машинисткой в посольстве Японии.

 

     Черной неблагодарностью отплатили спецслужбы СССР Степану Петриченко, одному из руководителей Кронштадтского восстания. В 1927 г. он был завербован советской военной разведкой и по ее заданию внедрился в структуры РОВСа в Финляндии. Во время войны Петриченко за враждебную к государству деятельность был, как и многие финские коммунисты, посажен в тюрьму. После подписания перемирия бывший кронштадтский моряк вошел в инициативную группу по образованию Русского культурно-демокра тического союза, просоветской организации, создание которой одобрила Контрольная комиссия. Несмотря на заслуги перед советской властью, он оказался в числе лиц, «винов­ных в совершении военных преступлений». Когда в 1947 г. в Соликамский лагерь Перм­ской области, где Степан Петриченко отбывал десятилетний срок, пришло распоряжение этапировать его во Владимирскую тюрьму, в списке живых Петриченко не значился.

 

     Натурализованный гражданин Финляндии, бывший капитан артиллерии российской армии Кирилл Пушкарев к 1945 г. отработал 25 лет в русском отделе Сыскной полиции Финляндии. Решением особого совещания он был приговорен к 20 годам лишения свобо­ды. Выпустили его до окончания срока. Подорвавший здоровье в заключении Кирилл Пушкарев по возвращении в страну был помещен в больницу.

 

     Родившийся в Петербурге в семье финских шведов Борис Бьеркелупд выехал из Советской России в Финляндию как гражданин этой страны. 18 лет местом его службы был Генеральный штаб Финляндии. Последние годы до ареста он занимался бизнесом: владел антикварным магазином. Урожденный финляндский гражданин, приговоренный к 10 годам заключения по нескольким пунктам ст. 58, Борис Бьеркелунд был в 1950 г. осужден в лагере еще на пять лет по обвинению в антисоветской агитации. Допол­нительный срок отсидеть ему не пришлось. 11  человек из «узников Лейно» в 1954 - 1956 тт. вернулись в Финляндию. Шестеро умерли в годы заключения, двое остались в Советском Союзе. О том, что случилось с бывшим военнопленным Александром Калашниковым, никто из возвратившихся ничего сказать не мог.

 

     Правительство Финляндии сформировало комитет по определению размера компенсации вернувшимся. Перенесенные каждым страдания оценили в 7,5 млн. марок. При рассмотрении на правительственном уровне сумма была сокращена до 5 миллионов (50 тысяч финских марок 1990-х тт.) на каждого человека. По воспоминаниям Бориса Бьеркелунда, столько денег выплатили на самом деле лишь ему, потерявшему значитель­но большую сумму, чем компенсационная выплата, в результате незаконной конфискации советскими властями антикварных ценностей. Остальные получили на 200 - 300 тысяч меньше, чем он. Правительство согласилось на компенсацию с условием, что ее полу­чатели обязуются не предъявлять в будущем судебных претензий к государству.

 

     Передача представителям советской стороны двадцати человек вызвала беспокойство и смятение среди русской диаспоры. Было неясно, почему именно эти люди попали в список Контрольной комиссии. В русском обществе с тревогой ожидали новых арестов. Архитектор И. Н. Кудрявцев вспоминает атмосферу того времени: «Среди русских стали ходить тревожные слухи о том, что готовится список об аресте второй "партии". Особенно удручающими были вести о том, что некоторые семьи русских посещаются советскими агентами, которые проводят допросы и требуют письменных характеристик поведения и деятельности определенных лиц за последние годы. Это привело к тому, что многие русские из осторожности срочно перебрались в Швецию».

 

     Родственники долгое время не имели никакой информации о судьбе близких. Многие думали, что арестованные находятся на базе советских войск в Порккала или в одной из тюрем Финляндии. Ситуация прояснилась летом 1946 г., когда нелегально отправленное из лагеря письмо дошло в Хельсинки. Министерство иностранных дел Финляндии попыталось осторожно выяснить судьбу вывезенных в СССР граждан. На его запрос о сроках заключения, месте нахождения, состоянии здоровья и о возможностях переписки с живущими в Финляндии родственниками Москва лаконично ответила, что сведения о военных преступниках и шпионах не предоставляются.

 

     Летом 1947 г. финское правительство единогласно решило, что в апреле 1945 г. министр внутренних дел не мог не выполнить требование советских представителей. Годом позже Конституционная комиссия парламента осудила Юрьё Лейно за передачу Контрольной комиссии граждан Финляндии без официальной санкции правительства. При этом все же были учтены смягчающие вину обстоятельства. Министр признал ошибочным то, что не представил этот вопрос официально на рассмотрение правительства, а лишь информи­ровал о случившемся на вечернем заседании, не запротоколировав свое сообщение. Объяснения были приняты, но время Лейно прошло. Вскоре он был отправлен в отставку, пошатнулось положение бывшего министра и в компартии, распался и брачный союз с Херттой Куусинен. С его воспоминаниями, написанными в 1958 г., успели вовремя ознакомиться соответствующие представители СССР. Им, как и местным коммунистам, очень не понравилось, как он описал деятельность Контрольной комиссии. Незамедли­тельно было оказано давление на правительство Финляндию, чтобы уже отпечатанные экземпляры книги Юрье Лейно попали не в руки читателей, а в топку котельной.

 

     Требование Контрольной комиссии о задержании и передаче ей указанных лиц было сделано со ссылкой на ст. 13 соглашения о перемирии. Советская сторона произвольно трактовала содержание подписанного соглашения. Граждане страны, в соответствии с конституцией Финляндии, находились под защитой государства, их нельзя было выдавать представителям иностранной державы. Тем более что финские власти не получили воз­можности провести расследование по обвинениям, предъявленным комиссией Жданова. Что касается владельцев нансеновских паспортов, то их, в соответствии с международным соглашением, государство обязано было защищать наравне со своими гражданами.

 

     Современный финский историк Пекка Невалайнен, касаясь тех событий, соотносит их с подобными эпизодами из истории послевоенной Европы. Передача Финляндией «узников Лейно», по его мнению, не была явлением исключительным. Он напоминает, что в те годы многие русские эмигранты, жившие в странах Восточной Европы, оказались не по своей воле в Советском Союзе. Передавали русских беженцев в руки советских предста­вителей также американцы и англичане.

 

     Если сравнение с действиями союзников - в данном случае явная натяжка историка, то его ссылка на подобную практику в Восточной Европе не лишена, при всех имевшихся отличиях, оснований. Положение Финляндии времен Контрольной комиссии было настолько нестабильным, что сохранялась реальная угроза оккупации страны Красной армией. Эти опасения вынуждали финнов смиряться с диктатом Жданова. История с «узниками Лейно» была своего рода проверкой прочности положения финских коммунистов и серьезным предупреждением руководству Финляндии, которому пред­стояло еще провести судебный процесс над «виновниками войны» - бывшим президентом страны Ристо Рюти, министром иностранных дел военных лет социал-демократом Вяйне Таннером и шестью другими политиками.

 

 

     После заключения перемирия между СССР и Финляндией Контрольная комиссия, прибывшая в Хельсинки, представила финскому руководству обширный список, вклю­чавший почти 3000 различного рода объединений, дальнейшую деятельность которых потребовала запретить. Ждановский циркуляр затронул и жизнь русской диаспоры.

 

    Безвременно ушедший известный ученый-египтолог Ростислав Гольтгоер, сын бывшего председателя местного «Союза младороссов», рассказывал о том времени: «...по приказу Жданова в Финляндии были запрещены почти все русские организации, а было их множество... Из старых после 1948 года остались только Русский Красный Крест, Купеческое общество, православные приходы, Балалаечный оркестр и Русский хор, вот, пожалуй, и все. Взамен -ив противовес - упраздненным был создан Русский культурно-демократический союз...»

    Зимой 1944 г., когда над многими русскими организациями нависла угроза закрытия, в Хельсинки появился кружок по изучению жизни Советского Союза. Организаторами его стали Б. Е. Новицкий, пропагандировавший в 30-е годы пореволюционные идеи, и О. В. Дидерихс, возглавивший в послевоенное время русскую секцию финской компар­тии. На основе этого кружка образовалась инициативная группа по созданию нового рус­ского объединения.

 

     Уже в марте 1945 г. с одобрения Контрольной комиссии было проведено учредительное собрание организации,  названной Русским  культурно-демократическим  союзом.  В программном заявлении нового объединения говорилось, что «Союз объединяет людей или организации, чувствующих себя русскими по языку и культуре или интересующихся русской культурой, чтобы при помощи просветительной работы познакомить их с культурой Советского Союза и усилить и укрепить любовь к ней».

 

     В правление РКДС вошла вся инициативная группа (кроме арестованного и вывезенного в Москву С. Петриченко), а также бывший сотрудник выборгского «Журнала Содружества» Леонид Линдеберг и певица С. Булич-Старк, сестра поэтессы Веры Булич.

 

     По своей организационной структуре РКДС напоминал запрещенное ждановской комиссией объединение «Русская колония в Финляндии». Как и в последней, устав новой организации допускал индивидуальное и коллективное членство. В учрежденном объединении были созданы разного рода комиссии, секции, кружки, а в качестве автономных структур в него вошли коллективы художественной самодеятельности, спортивное общество и т.п. Если в 20 - 30-е годы Русское купеческое общество в Гельсингфорсе было вполне суверенным объединением, то сразу после войны оно предпочло полной само­стоятельности автономный статус в рамках РКДС. Так, видимо, было надежней, ведь хотя Контрольная комиссия и сохранила ему право на существование, но часть печатных изданий библиотеки общества она приказала изъять из открытого фонда. По идеологической же направленности Русский культурно-демократический союз стал прямой противоположностью «Русской колонии». РКДС на правах коллективного члена вступил в 1947 г. в опекаемое коммунистами общество «Финляндия - Советский Союз», была создана пионерская дружина, для молодежи - не менее политизированная секция «Искра». При культурно-просветительной комиссии еженедельно собирался кружок политграмоты, где изучалась история рабочего движения и рассказывалось о достижениях СССР. С неизменным энтузиазмом отмечались годовщины октябрьской революции и дни рождения Ленина. В курируемом РКДС Русском лицее были приняты новые программы, «в основе советские». «Русская школа, - объяснял и. д. ректора лицея Вл. Семенов, -должна ориентироваться на Сов. Союз. Как в смысле некоторой идейной направленности (надо раскрывать Россию), так и в смысле постановки всего учебного воспитательного дела». Ученики Русского лицея даже стали изучать конституцию СССР.

 

     Изменение школьных программ лицея сказалось на отношениях РКДС с дирекцией Табуновской школы, в помещении которой проходили занятия лицеистов и различные мероприятия Союза. Школа была приходской, и совет Гельсингфорсского православного прихода без энтузиазма воспринял новшества. РКДС отказали в праве пользоваться помещением, а ректора лицея не впустили в школьное здание. В ответ Союз принял резолюцию, в которой, в частности, говорилось, что РКДС ведет «подготовку к праздно­ванию 30-летия Советского Государства», поэтому будет рассматривать действия дирек­ции Табуновской школы «как попытку помешать работе демократической организации на пользу дела мира и дружбы между народами Финляндии и Советского Союза».

 

     Не избежал РКДС при становлении и знакомой из истории большевизма борьбы с «левым» и «правым» уклонами. На чрезвычайном общем собрании в 1947 г. говорилось, что «в Союзе есть недовольные из левых кругов, обвиняющие правление в том, что оно все еще работает недостаточно энергично». О «правых» было сказано намного резче: «...у РКДС есть в то же время и враги. Это те, кому ненавистен путь Союза, кто готов открыть огонь не только против нас, но и против демократии всего мира. (...) Но «оппозиция» ошиблась. Теперь уже поздно пытаться развалить нашу работу, одобренную как Всесоюзным обществом культурной связи с заграницей, так и демократической финской общественностью».

 

     Начав с издания бюллетеня, РКДС в 1947 г. перешел к выпуску «Русского журнала». Главным редактором его стал Леонид Линдеберг, литературный отдел возглавила Вера Булич. Кроме информации о деятельности Союза, журнал публиковал заметки о событиях в культурной жизни. В частности, рецензировались спектакли местного Русского театра: «Машенька» А. Афиногенова, «Госпожа министерша» Бронислава Нушича, «Сотворе­ние мира» по пьесе Н. Погодина, поставленной по случаю 30-летия революции. Не был забыт и кинематограф: в статье «30 лет советской кинематографии» рассказывается о достижениях советского кино.

 

     В переводе Веры Булич печатались произведения финских поэтов Ууно Кайласа, Катри Вала, творчество «профессиональной революционерки» (так она себя называла) Эльви Синерво представлено стихотворением «Славлю советского человека». Стихи самой Веры Булич, печатавшиеся в журнале, лишены, как и в прежние времена, всякого полити­ческого привкуса. В отличие от поэтессы, Леонид Линдеберг не чуждался, как и в ЗО-е годы, общественно-политической тематики. В «Русском журнале» он, в частности, комментировал выступ­ления Трумэна, в статье «О русской церкви» дал отповедь «клевещущим» на советское правительство.

 

     Случай с Леонидом Линдебергом, пересмотревшим свое отношение к СССР, был явлением не таким уж редким. Во время войны и сразу после ее окончания определенные круги русской эмиграции прониклись чувством «советского патриотизма». Отражая такие настроения, «Русский журнал» рассказывал о бывших эмигрантах, возвратившихся на родину, а также печатал восторженные высказывания представителей русской интеллигенции о советском строе. В свет вышло всего шесть номеров «Русского жур­нала». Прекращение его выпуска объяснялось нехваткой средств.

 

     Новое издание, «Бюллетень РКДС», стало выходить под редакцией Б. Н. Новицкого (№№ 1 - 16) и О. В. Дидерихса (с № 17). Если «Русский журнал» можно назвать умеренно-просоветским, то «Бюллетень РКДС» больше походит на воинственно-больше­вистское издание: славословия в адрес СССР, ссылки на тов. Сталина и т.п. Удостоилась внимания бюллетеня и издаваемая в Париже «Русская мысль». Автор заметки о ней посчитал, что более подходящее для газеты название - «Нерусская бессмыслица».

 

     Печатал бюллетень и критические по отношению к себе материалы. А. А. Бородавкин в письме в редакцию строго выговаривал за то, что «в указанном номере бюллетеня опуб­ликована лишь очень небольшая часть беседы товарища И. В. Сталина с корреспон­дентом «Правды». Нужно удивляться смелости редакции, сокращающей беседу И. В. Ста­лина по своему усмотрению. Этот поступок тем более странный, что сама редакция признает «исключительную ценность» беседы». Автор письма, председатель молодежной секции РКДС, возглавил позже в Финляндии русских «защитников мира».

 

     Несмотря на явную политическую ангажированность лидеров Русского культурно-демократического союза, было бы неверно утверждать, что участие в деятельности РКДС обязательно свидетельствовало о безусловном согласии со всеми его программными положениями и проводимой его руководством политикой. В сложившейся тогда ситуации даже художественной самодеятельностью можно было заниматься только в рамках этой организации. Желающим поддерживать русский круг общения ничего не оставалось, как участвовать в работе секций и кружков РКДС. Правда, немалое число составили и те, кто не счел для себя возможным посещать какие-либо мероприятия союза.

 

     В 1952 г. РКДС возобновил выпуск журнала под названием «Наша жизнь». По своему содержанию он не отличался от советских изданий типа «Агитатор и пропагандист». Привычные рубрики его - «Борьба за мир», «Новые мирные инициативы СССР», «Ленин­ские страницы», «По Советской стране». На страницах журнала неизменно присутство­вали обзоры политических событий Б. Е. Новицкого, статьи к очередным годовщинам октябрьской революции и дням рождения Ленина, а также фотографии вступивших в должность и ушедших в мир иной советских генсеков. По хронике событий можно судить о политической окрашенности мероприятий РКДС. К примеру, в № 4 за 1970 г. сообща­ется об устраиваемом Русским культурно-демократическим союзом праздновании 100-летия со дня рождения Ленина. На этой же странице размещено объявление о демон­страции любительского фильма «По ленинским местам в Суоми». В журнале, выходив шем до 1991 г., можно встретить сообщения об имеющихся в продаже советских изда­ниях. Рекламировались даже документы партийных съездов и пленумов, в частности сборник «Материалы XXIV съезда КПСС».

 

     Другой журнал послевоенной русской диаспоры - «Русский листок в Финляндии». Он выходил с 1976 по 1987 год. Несмотря на схожесть политических пристрастий, журнал отличался по содержанию от «Нашей жизни». Опубликованные в нем воспоминания о русских школах в Суоми и о жизни на Карельском перешейке, а также материалы о право­славии в Финляндии могут и сегодня заинтересовать читателя. Любопытно заметить, что на юбилейных торжествах по случаю 40-летия и 50-летия РКДС ничего не говорилось о «Русском листке в Финляндии», а ведь издавал и редактировал его О. В. Дидерихс, один из основателей и председателей РКДС.

 

     Председатель РКДС М. Б. Новицкий, сын Б. Е. Новицкого, выступая на праздновании 50-летия организации, затронул вопрос о политической направленности союза в прошлом: «Да, конечно, он питался культурой и наукой советской России, контактами с советскими людьми. Но ведь это столь же естественно, как то, что в свое время русские в Финляндии жили идеалами царской России. (...) Говорят, что РКДС был политической организацией, потому что большинство членов имело левые взгляды, симпатизировало Советскому Союзу и коммунизму. И это правда. Но не надо забывать, что никогда членов не отбирали по политическому цензу».

 

     Активист РКДС Владимир Бураков объяснял в своем интервью, что его «вступление в союз никоим образом не связано с политикой». Он пришел туда через спортивное общество потому, что «как русский человек хотел находиться среди русских». По поводу отношений РКДС с советским посольством Владимир Бураков сказал: «Скрывать тут нечего, у нас были дружеские отношения с посольством, поскольку нам предоставлялась возможность ежегодно отправлять 4-5 человек на учебу в российские вузы. (...) Совет­ский комитет по культурным связям с соотечественниками за рубежом присылал материалы для журнала РКДС "Наша жизнь"». Ветеран РКДС, подытоживая свои рассуждения, заявил: «...если меня назовут коммунистом, я сочту это за оскорбление».

 

     Ничего удивительного, что Владимир Бураков, сын кронштадтского моряка-беженца, защищавший в рядах финской армии Финляндию в годы войны, отмежевывается от компартии. Охотно верится, что он, будучи членом союза и его председателем, не разделял коммунистических взглядов.

 

     Со временем политическая ангажированность РКДС превратилась, думается, в своего рода декоративное обрамление, стала служить данью обстоятельствам, отражать поли­тическую ситуацию в самой Финляндии. Напомним, что в то время практически все заметные политики страны стремились засвидетельствовать свою приверженность поли­тике Паасикиви и Кекконена, что предполагало налаживание личных связей в посоль­стве СССР, а в некоторых случаях и поддержание контактов с представителями других, не менее влиятельных органов. Иначе успешная политическая карьера была невозможна.

 

     Как политикам Финляндии принятие установленных правил игры приносило определен­ные политические дивиденды, так, видимо, и руководителям Русского культурно-демо­кратического союза тесные отношения с посольством Советского Союза были полезны в их профессиональной деятельности, связанной напрямую с экономикой восточного соседа. Например, 13 лет возглавлявший РКДС Владимир Бураков работал на заводе «Аблой» начальником сбыта продукции в СССР, а последний председатель союза М. Б. Новицкий руководил фирмой «Финсовтурс». Как здесь не вспомнить Марксов тезис: базис определяет надстройку.

 

     Не все русские, отвергнувшие всякое сотрудничество с Русским культурно-демократи­ческим союзом, отстранились от общественно-политической деятельности. В диссертации финского историка Юха Похъенена, изданной в 2000 году, рассматриваются дела осуж­денных в Финляндии за государственную измену. С десяток страниц этой объемной научной работы посвящены представителям русской диаспоры.

 

     Осенью 1955 г. в обзоре, подготовленном Охранной полицией, говорилось, что среди небольшой части русской диаспоры отмечена активность, характерная для деятель­ности эмигрантских организаций 20 - 30-х годов. Речь шла в основном об антисоветской деятельности Народно-трудового союза (НТС) на территории Финляндии. Тремя годами раньше Охранная полиция зафиксировала случаи запуска с территории страны воздушных шаров с антисоветскими материалами. Осенью 1954 г. в районе Кухмо были обнаружены листовки НТС, содержавшие резкую критику Хрущева и Маленкова. Вскоре власти выяснили, что по меньшей мере пять человек занимались хранением и пересылкой литературы НТС. В октябре 1957 г. трое активистов этой организации были привлечены Хельсинкским городским судом к ответственности за распространение печатных матери­алов, порочащих иностранное государство. На суровость приговора - условное лишение свободы - подсудимым жаловаться не пришлось.

 

     Судебный приговор не поставил точку на политической активности русских, настроенных антисоветски. Осенью 1958 г. работник советского посольства Григорий Голуб, куриру­ющий русскую диаспору, встретился с представителем финской полиции, чтобы выска­зать претензию по поводу обнаруженного в книжном магазине антисоветского издания. Он предупредил, что если продажа отпечатанной в Париже на финском языке газеты «Воскресение России» не прекратится, правительству Финляндии будет направлена соответствующая нота. Финны, испытывавшие сильное давление со стороны СССР, обострять и так напряженную ситуацию не захотели: нежелательное издание незамедли­тельно было изъято из продажи.

 

     Охранная полиция в тот год с особой тщательностью вела контроль за жившими в Фин­ляндии русскими, подозреваемыми в нелояльности к СССР. В поле ее зрения попал возвратившийся из Советского Союза «узник Лейно» Владимир Бастамов. О его контак­тах с представителем Народно-трудового союза в Стокгольме Александром Тимофее­вым стало известно как финской, так и шведской спецслужбам. Наблюдение за Бастамо-вым и Тимофеевым принесло свои плоды: выяснилось, что одним из курьеров организации была Ольга Башмакова, осуществлявшая связь с группой сторонников НТС в Ленинграде. Ее муж Александр Башмаков занимал должность старосты Хельсинкского частного православного прихода, священником которого был Леонид Герасимов. Он-то и дал показания относительно «преступной деятельности» супругов. В квартире Башмаковых Охранная полиция произвела обыск и обнаружила большое количество печатных материалов солидаристов.

 

     В ходе следствия выяснилось, что Башмаковы наладили связь с НТС в 1955 г., дважды по заданию организации в качестве туристов посетили Ленинград. Рассмотрение этого дела совпало с внутриполитическим кризисом в стране и обострением советско-финских отношений, что не могло не сказаться на судьбе арестованных. Суд над членами НТС в той политической ситуации мог выглядеть как уступка советской стороне, как свиде­тельство, что власти Финляндии не допустят никакой антисоветской деятельности на своей территории. Супругов Башмаковых обвинили в измене родине, Александра приго­ворили к году и четырем месяцам тюремного заключения, Ольгин срок был на два месяца короче.

 

     Успехи Охранной полиции в выявлении нежелательной для страны антисоветской деятельности безусловно связаны с одним из «узников Лейно» - Кириллом Пушкаревым. По возвращении из СССР и прохождении курса восстановительного лечения бывший сотрудник русского отдела финской полиции был взят на службу прежним ведомством. Одним из направлений его работы стало отслеживание деятельности НТС в Финляндии и за ее пределами. Более подходящего человека для выполнения этого задания вряд ли можно было найти.

 

     Еще в двадцатые годы Кирилл Пушкарев познакомился с Виктором Ларионовым, членом НТС, жившим после войны в ФРГ. Пушкарев в молодости интересовался искусством, выступал даже на сцене любительского театра. Его стихи печатались в журнале Ивана Савина «Дни нашей жизни» рядом с прозаическими зарисовками Виктора Ларионова, высланного из Финляндии после взрыва в ленинградском партклубе. Благодаря этому знакомству Кирилл Пушкарев был хорошо осведомлен о положении дел внутри НТС.

 

     К большому разочарованию Охранной полиции ее ценный сотрудник имел еще одного работодателя, более настойчивого и требовательного. На первую встречу с Кириллом Пушкаревым, а вернее - Корнелом (он к тому времени сменил фамилию), сотрудник КГБ вышел в конце 1958 года. Это был упомянутый уже Григорий Голуб. Он напомнил Пушкареву про подписанное при освобождении обязательство о сотрудничестве; прозву­чали и угрозы, что в случае отказа родственники Кирилла, жившие в СССР, столкнутся с большими неприятностями. КГБ, как и Охранную полицию, интересовала деятельность НТС. Кроме того, требовалась информация о жизни вернувшихся в Финляндию «узников Лейно»; много вопросов возникало по работе Охранной полиции, в частности нужны были протоколы допросов бежавших из СССР П. Тупицыпа и В. Форселя.

     Осенью 1961 г. о сотрудничестве Пушкарева с КГБ стало известно Охранной полиции. Об этом печальном для финской спецслужбы (агент - свой сотрудник) происшествии сообщили президенту. Большое неудобство для властей создавало и то обстоятельство, что в эту историю был вовлечен сотрудник советского посольства Иван Сергеев, сменивший покинувшего ранее Финляндию Григория Голуба. Шума поднимать никто не хотел. Сергеев по просьбе финских властей выехал из страны, а Кирилл Пушкарев вновь оказался в тюрьме. Его судили, как и Башмаковых, за государственную измену - к отсиженным советским десяти годам прибавились полтора финских. В работе Юха Похъенена, охватывающей 1945 - 1972 гг., описание антисоветской деятельности русских ограничивается приведенными примерами. Видимо, время и политическая ситуация в стране сделали свое дело. В послевоенной Финляндии русские, не принявшие революции и не смирившиеся с послеоктябрьской действительностью, лишились возможности заниматься общественно-политической деятельностью. Людям, привыкшим к активной жизненной позиции, пришлось довольствоваться семейно-приятельским сообществом. В крайних случаях, когда вынужденная немота становилась невыносимой, обращались к зарубежным изданиям.

 

     В июне 1973 г. «Русская мысль» опубликовала статью жителя Хельсинки «Рыба с головы воняет». Гневная отповедь автору, посмевшему критиковать политику Кекконена, не заставила себя долго ждать. На страницах издания РКДС «Наша жизнь» появился материал Н. Форсблум «Открытый ответ анониму», подготовленный, как позже выясни­лось, по заказу советского АПН. Н. Форсблум, жившая в начале 30-х в Хельсинки, наверняка не читала в молодости журнала «Клич», иначе обязательно обратила бы внимание на небольшую, но примечательную деталь: под статьей в парижской газете стояла подпись Спектатор, этим же псевдонимом, но только в латинском варианте -Spectator, подписывал свои материалы один из авторов выборгского журнала «Клич».

 

 

     Данные статистики 1987 г. давали основания полагать, что дни русской диаспоры в Финляндии сочтены. К тому времени если не дети, то внуки беженцев из России полностью интегрировались в финское общество. К примеру, Георг Доливо, внук генерала С. Ц. Добровольского, был директором Шведского театра, потом координировал проект «Хельсинки - столица европейской культуры 2000 года», в настоящее время возглавляет отдел культуры города Эспоо. Четверть века с неизменным успехом выступает на финской эстраде певец Кирка - выпускник русской Табуновской школы Кирилл Бабицын. Другой известный финнам певец, Виктор Клименко, родился на юге России, в Финляндию попал ребенком во время Второй мировой войны. Имя нынешнего министра труда - Tarja Filatov; родители ее - переселенцы из Красного Села (Кююреля), где русские жили почти два столетия, вплоть до Зимней войны. Фамилию Bogomoloff носит прежний председатель правительства города Хельсинки; посол Финляндии в Люксембурге Feodorow тоже, видимо, имеет русские корни. Сама за себя говорит и фамилия пресс-секретаря нынешнего президента страны - Romantschuk.

     Бывший председатель Русского культурно-демократического союза В. Бураков так обри­совал состояние русской диаспоры 80-х годов: «По мере того как люди старели, работа все больше глохла. Замены не получилось. Главная причина - ассимиляция: у моего брата четыре сына, ни один из них по-русски не говорит. Молодежь не желает говорить по-русски, еще меньше желает входить в РКДС».

 

     Положение коренным образом стало меняться после выступления президента Мауно Койвисто, предложившего в апреле 1990 г. распространить право репатриации на ингер-манландских финнов, предки которых переселились в XVII веке на земли, отвоеванные Швецией у России. В результате Северной войны Ингерманландия - так шведы называли территорию будущей Петербургской губернии - вошла в состав России. Основанный Петром I Санкт-Петербург окружали преимущественно финские деревни: по переписи 1897 г. финноязычное население Санкт-Петербургской губернии насчитывало 130 тысяч человек.

 

     Революция, большевистская коллективизация, ссылки 30-х годов, война и разных лет циркуляры, дискриминирующие ингерманландских финнов, привели к губительным последствиям. Распыленная по необъятным просторам Советского Союза финская диаспора стремительно уменьшалась: если при переписи 1959 г. в стране проживало 93 тыс. финнов, то к 1970-му их число сократилось на 8 тысяч, девятью годами позже перепись зафиксировала 77 тыс. финнов, из которых только 40,9% назвали финский родным языком. По данным последней советской переписи, в 1989 г. численность финнов в СССР уменьшилась до 67 тысяч.

 

     Если первые репатрианты из СССР переселялись в Финляндию в благоприятный в экономическом отношении период, то уже через несколько лет ситуация резко изменилась: никем не ожидавшийся кризис экономики охватил страну. Естественно, переселенцы с территорий бывшего Советского Союза по приезде в Финляндию стали в основном пополнять ряды безработных. Ситуация усугублялась тем, что, в отличие от первых лет, все больше стало приезжать семей, в которых никто не владел финским языком.

 

     Мигрантов-первопроходцев встречали в Финляндии с интересом и большим сочувствием, с наступлением же экономического кризиса и увеличением потока переселенцев отношение к приезжающим стало меняться: обнаружилось, что рабочих мест в стране катастрофически не хватает. «90% прибывших из России ингерманландцев - по языку и национальному самоопределению совершенно русские», - с удивлением писала попу­лярная столичная газета. Уже в 1995 г. тогдашний министр труда Лийса Яакопсаари высказала сомнения в правомерности приема ингерманландских финнов: «При проведе­нии политики репатриации нужно бы исходить из первоначального смысла... Репатриант -это человек, который возвращается в страну, где когда-то жил». В 1999 г. бывший президент Мауно Койвисто, оценивая результаты репатриации, призвал учитывать в дальнейшем то обстоятельство, что приезжающие в страну репатрианты - в большей мере русские, чем финны.

 

     Утверждение газеты, что 90% прибывших российских ингерманландцев - «совершенно русские», больше похоже на преувеличение. Хотя язык и определяющий показатель национальной принадлежности, нельзя сбрасывать со счетов историческую память и внутреннее самоощущение человека. Правда, под влиянием внешних обстоятельств очень хрупкое национальное самосознание, не подкрепленное знанием языка родителей, может совершенно исчезнуть. Бывает и так, что потомок российских финнов, переселившийся в Финляндию с искренним стремлением возродить в себе «финскость», осознаёт потом, что он русский по воспитанию, по духу и привязанностям.

 

     Неблагодарное дело - вычислять долю русских в общей массе переселенцев из бывшего Советского Союза. Одно ясно: для коренных жителей страны человек, говорящий главным образом по-русски, будь в нем хоть 100% финской крови, остается русским. Хорошо подметил репатриант первых лет журналист Сантери Пакканен: «В России уменьшается число финнов, в Финляндии становится все больше русских».

 

     Что послужило основанием для решения предоставить ингерманландским финнам право переселяться в Финляндию? Существуют два объяснения. «Циники» утверждают, что во всем виноваты экономисты, прогнозировавшие большую нехватку рабочей силы в ближайшие годы, и поэтому власти открыли калитку российским финнам. «Моралисты» объясняют шаг президента «долгом чести Финляндии», испытывавшей комплекс вины за трагически сложившуюся судьбу ингерманландских финнов. Видимо, правы и те и другие: при принятии решения не могли не учитывать экономический фактор, заодно решалась и моральная проблема.

 

     Репатриация ингерманландских финнов началась без принятия каких-либо правовых актов. Первые два года можно было, приехав в страну в качестве туриста, сдать в полицию документы на оформление вида на жительство. Для получения статуса репатрианта достаточно было, чтобы из четырех дедушек и бабушек хоть один был финном по крови. При таких требованиях трудно ожидать от человека как знания финского языка, так и финского национального самосознания. Если один из супругов в какой-то мере и владел финским до переезда, домашним языком семьи в Финляндии все равно, как правило, остается русский, а если это эстонско-ингерманландская семья -эстонский.

 

     Вскоре не зафиксированные законодательным актом условия приема переселенцев стали меняться: с осени 1992 г. отказались от практики предоставлять вид на жительство лицам, прибывающим в Финляндию по туристической или гостевой визе; статус репатрианта с тех пор можно получить лишь в финском консульстве страны проживания. Четырьмя годами позже ужесточили критерии отбора кандидатов в репатрианты: четвертинки финской крови стало недостаточно, желающему переселиться в Финляндию требуется теперь представить подлинные документы, свидетельствующие, что финнами были двое из его дедушек и бабушек. Хотя некоторые высокопоставленные чиновники и призывали ввести дополнительное требование к желающим репатриироваться (знание финского или шведского языка), на такое ужесточение власти не пошли. Обошлись тем, что органи­зовали для отъезжающих обязательные краткосрочные курсы и установили квоту приема репатриантов - 1,5 - 2 тысячи в год.

 

     Спустя 11 лет после заявления Мауно Койвисто в Финляндии проживает, по разным оценкам, 20 - 30 тыс. человек с родным русским языком. Это второе по численности языковое меньшинство. Переселенцы из бывшего СССР - не однородная группа: наряду с ингерманландскими финнами она включает потомков «красных» и американских финнов. В страну приехали как люди, защищавшие ее во время войны и отсидевшие по 20 лет в советских лагерях, так и бывшие советские партизаны, воевавшие в тылу финской армии. Родину деда предпочел Украине внук руководителя Карельской трудовой коммуны Эдварда Гюллинга, расстрелянного в СССР в 30-е годы. Дочь известного функционера КПСС О .В. Куусинена Рийкка Куусинен переселилась на 85-м году жизни из Москвы в хельсинкский дом престарелых, где и закончила свои дни, успев получить решение о восстановлении в финляндском гражданстве.

 

     Далеко не все переселенцы стали гражданами Финляндии; в отличие от Израиля, Герма­нии и Греции, здесь репатрианты могут ходатайствовать о получении гражданства после пяти лет проживания в стране, и сама процедура рассмотрения заявления занимает не меньше трех лет. Это затягивает и так нелегкий процесс интеграции новоприбывших, так как многие переселенцы, особенно из приграничных с Финляндией территорий, про­должают жить как бы на два дома, сохраняя прописку и жилье в России или Эстонии. Поездки на выходные в Выборг, Петербург или Таллинн для некоторых становятся привычным и регулярным занятием. Телевизор с российскими программами, современные средства коммуникации, довольно обширный круг говорящих по-русски знакомых (большая часть репатриантов живет в «Большом Хельсинки»), широкий выбор русских газет, журналов и книг в библиотеках - все эти приятные и полезные сами по себе вещи вряд ли способствуют адаптации переселенца, особенно если он не знает финского языка и сидит без работы.

 

     С большими трудностями столкнулись приехавшие с родителями подростки. Особенности психики переходного возраста и в нормальной обстановке сказываются на взаимоотно­шениях детей с миром взрослых; оказавшись же в экстремальной ситуации (страна новая, язык незнакомый, в школе проблемы), далеко не всякий ребенок может адекватно оценить положение, справиться с трудностями.

Года три назад финская полиция сообщила, что в преступлениях, вызванных наркома­нией, замешано примерно 50 - 60 молодых переселенцев из бывшего СССР. Статьи об ингерманландской молодежной преступности запестрели на страницах финских газет. Многие репатрианты восприняли публикации как необъективные, возбуждающие нацио­нальную неприязнь. Фактической стороны дела никто не отрицал, но удивляло то, что преступность, связанную с употреблением наркотиков, пытаются представить как завезенную с «Востока», а не рассматривают ее в контексте общеевропейских и обще­финских проблем. Чуть позже в крупнейшей газете страны появилась статья, автор которой, не лишенный памяти журналист, напомнил коллегам и согражданам, как воз­мущались в Финляндии 30 лет назад в связи с тем, что в Швеции, куда в поисках работы перебрались 300 тыс. финнов, пресса регулярно писала о финской преступности, хотя подавляющее большинство переселенцев честно работали и были в ладу с законом.

 

     Весной 2001 года в «Хельсингин саномат» появилась статья о подростках, грабящих ровесников в центре столицы. По данным полиции, интернациональные подростковые группировки насчитывают от 50 до 100 человек. Любопытно, что среди 92 пойманных полицией малолетних грабителей не обнаружилось ни одного выходца из бывшего Совет­ского Союза. Лидировал по численности своих представителей африканский континент, второе место досталось самой Финляндии, на последнем оказались США: один мало­летний правонарушитель. По мнению работников социальной службы, данные статистики свидетельствуют о результативности работы общественных организаций русских пересе­ленцев.

 

     С появлением репатриантов оживилась работа Русского культурно-демократического союза. По его инициативе в 1994 г. был создан «Форум русскоязычного населения Фин­ляндии», объединивший большинство русских общественно-культурных организаций. Стал выходить журнал «Вестник», освещающий жизнь «помолодевшей» диаспоры. В руководство «Форума» и в редколлегию нового издания вошли как неизменные активисты РКДС, так и переселенцы 90-х годов.

 

    Образовалось в Хельсинки и общественное объединение, связывающее свою деятельность с национальными интересами ингерманландских финнов. В начальный период некоторые представители российских финнов старались подчеркнуть, что интересы репатриантов не совпадают с устремлениями живущих в Финляндии русских: первые стремятся стать полноценными финнами, вторые - сохранить русский язык и русскую культуру. Если же переселенцы, не обремененные, как правило, тягой к национальным корням, и участвуют в жизни какой-либо организации, то выбор таковой объясняется в большой мере практи­ческими соображениями.

 

     «Форум», просуществовав несколько лет, приказал долго жить. Причина - внутренние противоречия. С его преждевременной кончиной палитра культурно-общественных и коммерческих объединений репатриантов не потускнела, число русских организаций даже увеличилось: русский клуб «Садко», объединение «Природа и здоровье», союз худож­ников «Триада», Объединение русскоязычных литераторов, Молодежный прогрессивный театр танца, Русский театр в Финляндии, Финская лига КВН, спортивные общества «Динамо» и «Спартак», борцовский клуб «Самбо-2000», детские сады кооператива «Иделия», магазины фирмы «Сказка» - вот неполный перечень столичных объединений и предприятий.

 

     Место ушедшего в небытие «Вестника» заняла газета «Спектр». Кроме ежедневных передач на русском языке финского «Юлейсрадио», в Хельсинки можно круглосуточно слушать русскую коммерческую радиостанцию «Спутник».

 

     Появление в стране большого числа русских не осталось без внимания шоу-бизнеса. Переселенцы из СССР и не подозревали, что в Финляндии они смогут посещать концерты российских звезд эстрады и спектакли московских театров. Судя по заполненным залам, исполнение прощальной песни русской диаспоры в этой стране откладывается.

«Русская мысль» (Париж), 2001 - 2002 гг.

 

Бюллетень РКДС. - 1950: № 7; 1951: № 12. Хельсинки.

Вестник. Русский журнал в Финляндии. - 1994: № № 6 - 7, 8-9; 1995: № 5.

Голос русской колонии. - 1 (13.3.1918)- 12 (26.3.1918). Гельсингфорс.

Дни нашей жизни. - 1923: №№ 1,2-4. Гельсингфорс.

Журнал Содружества. - 1933 - 1938: №№ 1 - 72. Выборг.

Клич. - 1933: №№ 1,2; 1934: №№ 3, 6, 7, 8. Выборг.

Листок Русской колонии. - 1927: №№ 1-11. Гельсингфорс.

Наша жизнь. - 1970: № 4; 1971: № 6; 1973: № 8; 1984: №№ 3,4, 5, 6; 1985: №№ 1,2,

3,4. Хельсинки.

Новая русская жизнь. - 1919:1 (5.12.1919)- 1922: 124(31.5.1922). Гельсингфорс.

Новые русские вести. - 1 (16.12.1923) - 747 (24.6.1926). Гельсингфорс.

Русская жизнь. - 1 (2.3.1919) - 228 (2.12.1919). Гельсингфорс.

Русские вести. - 1 (16.6.1922) -401 (31.10.1923). Гельсингфорс.

Русский голос. - 13 (27.3.1918) -29 (16.4.1918). Гельсингфорс.

Русский журнал. - 1947: №№ 1,2-3, 5. Хельсинки.

Русский листок. - 1918: 1 (7.6.1918) - 1919: 47 (28.2.1919). Гельсингфорс.

Русский листок в Финляндии. - 1976 - 1988. Хельсинки.

Carelia. - 1997: № 9.

Helsingin Sanomat: 30.07. 1995; 11.10. 1997; 30.09. 1998; 11.03. 2001;

Helsingin Sanomat. Kuukausiliite, helmikuu 1999.

 

Башмакофф Наталия. "Страна намеков и надежд..." Меняющиеся настроения русских в Финляндии в 1930-е годы. //Зарубежная Россия 1917-1939 гг.Сборник статей. Санкт-Петербург 2000.

Baschmakoff N. & Leinonen M. Из истории и быта русских в Финляндии. 1917 -1939: По печатным материалам, воспоминаниям и рассказам самих русских. // StudiaSlavica Finlandensia. Tomus VII. Helsinki 1990.

Bjorkelund Boris. Stalinille menetetyt vuoteni. Elamani vaiheet 1945 -1955.Porvoo 1966.

Бунин И. А. Семеновы и Бунины. // И.А. Бунин. Собрание сочинений в девяти томах. Том девятый. Москва 1967.

Byckling Liisa. Pietarin keisarillisen teatterin nayttelijota Helsingissa. // Venalaiset Suomessa 1809 -1917. Historiallinen Arkisto 83. Helsinki 1985.

Дубровская Е. Ю. Жизнь русской колонии в Финляндии весной 1918 г.

(по материалам русскоязычной прессы). // Зарубежная Россия 1917 -1939 гг. Санкт-Петербург 2000.

Еленевская Ирина. Воспоминания. Стокгольм 1968.

Форсблум Н. Е. Жизнь в эмиграции. // Наша жизнь. 1985: №№ 1,2, 3,4. 

Hamila Marjo. Kun kumous vie kodin. Suomen paenneet venalaiset 1917 - 1927. // Kansaja kumous. Modernin Euroopan murroksia 1880 -1927. Historiallinen Arkisto III. Helsinki 1998.

Из истории русской печати в Финляндии. "Журнал Содружества": начало пути (1933 -1934)". Вступительная статья и публикация А. Г. Тимофеева, комментарии А. Г. Тимофеева и К. Трибла. //Русская литература, № 1, 2000. Информационная справка посольства СССР в Финляндии о русских общественных организациях в Финляндии в 1956 г. // КПСС и советско-финляндские отношения. Сборник документов 1953 -1962. Tampere 2001. Klinge Matti. Keisarin Suomi. Espoo 1997.

Kopteff George. Vendldisten emigranttienjdrjestotoiminta Suomessa 1917-1945. Suomen ja Skandinavian historian pro gradu -tutkielma. Helsinki 1983. (Painamaton). Кронштадтская трагедия 1921 г. Документы. Книга 2. Москва 1999. Кудрявцев И. Н. Воспоминания. Публикация Наталии Башмакофф. // Studia Slavica Finlandensia. Tomus XIII. Helsinki 1996. Ларионов В.А. Боевая вылазка в СССР. Париж 1931. Leino Yrjo. Kommunisti sisdministerind. Helsinki 1991.

Leinonen Marja. Helsingin Vendldinen Kauppiasyhdistys r.y. 1918 -1988. Helsinki 1991.

Martelius Juha. "Leinon vankien" pidatys ja luovutus Neuvostoliittoon. // Turvallisuuspoliisi 75 vuotta. Helsinki 1994.

Melanko Valdemar. Kakisalmelainen Nikolai Bojarinoff ja Viipurin Sergejeffit. // Kdkisalmelainen Nikolai Bojarinoff Viipurin Sergejeffien kuvaajana. Helsinki 1997. Nevalainen Pekka. Viskoi kuin Luoja kerjdldistd. Vendjan pakolaiset Suomessa 1917-1939. Helsinki 1999.

Paasikivi. J.K. Paasikivenpdivdkirjat, osa 1., 28.6.1944 - 24.4.1949. Porvoo 1985. Parvilahti Unto. Berijan tarhat. Havaintojaja muistikuvia Neuvostoliitosta vuosilta 1945 -1954. Helsinki 1957.

Pohjonen Juha. Maanpetturin tie. Maanpetoksesta Suomessa vuosina 1945 -1972 tuomitut. Helsinki 2000.

Политическая история русской эмиграции 1920 - 1940 гг. Документы и материалы. Под редакцией профессора А. Ф. Киселева. Москва 1999. Савин Иван. «Мой белый витязь...» Москва 1998. Савин Иван. Только одна жизнь: 1922 -1927. Нью-Йорк 1988. Шеншина Вероника А. Русское купеческое общество в г. Гельсингфорсе. // Зарубежная Россия 1917 -1939 гг. Санкт-Петербург 2000.