Россия в красках
 Россия   Святая Земля   Европа   Русское Зарубежье   История России   Архивы   Журнал   О нас 
  Новости  |  Ссылки  |  Гостевая книга  |  Карта сайта  |     
Главная / Европа / Финляндия / ФИНЛЯНДИЯ И РОССИЯ / КУЛЬТУРНЫЕ НИТИ / Немножко Финляндии. Александр Куприн

ПАЛОМНИКАМ И ТУРИСТАМ
НАШИ ВИДЕОПРОЕКТЫ
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 2-я
Святая Земля. Река Иордан. От устья до истоков. Часть 1-я
Святая Земля и Библия. Часть 3-я. Формирование образа Святой Земли в Библии
Святая Земля и Библия. Часть 2-я. Переводы Библии и археология
Святая Земля и Библия. Часть 1-я Предисловие
Рекомендуем
Новости сайта:
Новые материалы
Павел Густерин (Россия). Дмитрий Кантемир как союзник Петра I
Павел Густерин (Россия). Царь Петр и королева Анна
Павел Густерин (Россия). Взятие Берлина в 1760 году.
Документальный фильм «Святая Земля и Библия. Исцеления в Новом Завете» Павла и Ларисы Платоновых  принял участие в 3-й Международной конференции «Церковь и медицина: действенные ответы на вызовы времени» (30 сент. - 2 окт. 2020)
Павел Густерин (Россия). Памяти миротворца майора Бударина
Оксана Бабенко (Россия). О судьбе ИНИОН РАН
Павел Густерин (Россия). Советско-иракские отношения в контексте Версальской системы миропорядка
 
 
 
Ксения Кривошеина (Франция). Возвращение матери Марии (Скобцовой) в Крым
 
 
Ксения Лученко (Россия). Никому не нужный царь

Протоиерей Георгий Митрофанов. (Россия). «Мы жили без Христа целый век. Я хочу, чтобы это прекратилось»
 
 
 
 
Кирилл Александров (Россия). Почему белые не спасли царскую семью
 
 
Владимир Кружков (Россия). Русский посол в Вене Д.М. Голицын: дипломат-благотворитель 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). Мы подходим к мощам со страхом шаманиста
Борис Колымагин (Россия). Тепло церковного зарубежья
Нина Кривошеина (Франция). Четыре трети нашей жизни. Воспоминания
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). "Не ищите в кино правды о святых" 
Протоиерей Георгий Митрофанов (Россия). «Мы упустили созидание нашей Церкви»
Популярная рубрика

Проекты ПНПО "Россия в красках":
Публикации из архивов:
Раритетный сборник стихов из архивов "России в красках". С. Пономарев. Из Палестинских впечатлений 1873-74 гг.

Мы на Fasebook

Почтовый ящик интернет-портала "Россия в красках"
Наш сайт о паломничестве на Святую Землю
Православный поклонник на Святой Земле. Святая Земля и паломничество: история и современность
 
Немножко Финляндии
 
  Александр Куприн
 
     По одну сторону вагона тянется без конца рыжее, кочковатое, снежное болото, по другую — низкий, густой сосняк, и так — более полусуток. За Белоостровом уже с трудом понимают по-русски. К полудню поезд проходит вдоль голых, гранитных громад, и мы в Гельсингфорсе.
 
     Так близко от С.-Петербурга, и вот — настоящий европейский город. С вокзала выходим на широкую площадь, величиной с половину Марсова поля. Налево — массивное здание из серого гранита, немного похожее на церковь в готическом стиле. Это новый финский театр. Направо — строго выдержанный национальный Athenium. Мы находимся в самом центре города.
 
     Идём в гору по Michelsgatan. Так как улица узка, а дома на ней в четыре-пять этажей, то она кажется темноватой, но тем не менее производит нарядное и солидное впечатление. Большинство зданий в стиле модерн, но с готическим оттенком. Фасады домов без карнизов и орнаментов; окна расположены несимметрично, они часто бывают обрамлены со всех четырёх сторон каменным гладким плинтусом, точно вставлены в каменное паспарту. На углах здания высятся полукруглые башни, над ними, так же как над чердачными окнами, островерхие крыши. Перед парадным входом устроена лоджия, нечто вроде глубокой пещеры из тёмного гранита, с массивными дверями, украшенными красной медью, и с электрическими фонарями, старинной, средневековой формы, в виде ящиков из волнистого пузыристого стекла.
 
     Уличная толпа культурна и хорошо знает правую сторону. Асфальтовые тротуары широки, городовые стройны, скромно щеголеваты и предупредительно вежливы, на извозчиках синие пальто с белыми металлическими пуговицами, нет крика и суеты, нет разносчиков и нищих.
 
     Приятно видеть в этом многолюдье детей. Они идут в школу или из школы: в одной руке книги и тетрадки, в другой коньки; крепкие ножки, обтянутые чёрными чулками, видны из-под юбок и штанишек по колено. Дети чувствуют себя настоящими хозяевами города. Они идут во всю ширину тротуара, звонко болтая и смеясь, трепля рыжими косичками, блестя румянцем щёк и голубизною глаз. Взрослые охотно и бережно дают им дорогу. Так повсюду в Гельсингфорсе.
 
     Мне кажется, можно смело предсказать мощную будущность тому народу, в среде которого выработалось уважение к ребёнку. Я невольно вспоминаю рассказ моего хорошего приятеля, доктора Андреева, о японских детях. Рассказ относится ко времени задолго до русско-японской войны:
 
«Идёт, представьте себе, по самой людной улице в Нагасаках этакий огарыш, лет пяти-шести, в отцовском цилиндре, надвинутом чуть не на плечи, в туфлях и в керимоне. Но керимон распахнут настежь, и под ним ровно ничего нет, кроме прелестного, голого, загорелого детского тельца. Малыш небрежно шествует посередине тротуара с потухшей папироской в зубах, не обращая ни малейшего внимания на человеческую суету вокруг себя. Никому даже в голову не придёт толкнуть его, или рассердиться, или просто выразить нетерпение. Вот нагоняет его взрослый японец — деловой, торопливый, запыхавшийся человек. Ребёнок в уличной давке окончательно застопорил всем дорогу. Взрослый мечется налево-направо — ничего не выходит. Тогда, смеясь, хватает он мальчугана под мышки, несёт его с десяток-два шагов, пока не найдётся свободного места, шутливо перевёртывает его вокруг себя, ставит бережно к стенке и поспешно идёт дальше. А ребёнок не только не выражает испуга или недоверия — нет, он даже не потрудился взглянуть, кто это заставил совершить его воздушное путешествие, — до того он уверен в своей безопасности и в неприкосновенности своей священной особы и так всецело занят он своей потухшей папироской».
 
     Не могу я не вспомнить при этом, как однажды осенью мы собирались везти из деревни в Петербург одну очень хорошо мне знакомую девицу трёх с половиной лет. Она плакала и кричала в отчаянии:
 
     — Не хочу ехать в Петербург! Там все толкаются и все гадко пахнут.
 
     Для меня вот такие живые мелочи дороже самых убедительных статистических цифр. В них мелькает настоящая душа народа.
 
     Стоит, например, посмотреть, как летом, в полдень, возвращаются из Петербурга по железной дороге финские молочницы. На каждой станции, вплоть до Перки-ярви, высыпают они весёлыми гурьбами с множеством пустых жестяных сосудов, перекинутых по обе стороны через плечо. И каждую из женщин уже дожидают на платформе свои. Кто-нибудь помогает ей сойти со ступенек вагона, другой — муж или брат — предупредительно освобождает её от ноши, домашний пёс вертится тут же, прыгает передними лапами всем на платье, возбуждённо лает и бурно машет пушистым хвостом, завёрнутым девяткой.
 
     В Финляндии женщина всегда может быть уверена, что ей уступят место в вагоне, в трамвае, в дилижансе. Но ей также уступили место и в государственном сейме, и финны справедливо гордятся тем, что в этом деле им принадлежит почин. Они первые в Старом Свете послали четырёх женщин блюсти высшие интересы страны вместе с достойнейшими. И мне кажется, что между встречей, оказанной молочнице в Ууси-Киркко, и выборами женщин в сейм есть некоторая отдалённая связь, как между первой и последней ступенькой длиной лестницы.
 
     Женский труд применяется самым широким образом. В конторах, банках, магазинах, в аптеках — повсюду занимаются женщины. Во всех ресторанах, равинталах и бодегах прислуживают миловидные девушки, прекрасно одетые и чрезвычайно приличные. Домашняя прислуга исключительно женская. Не редкость увидать женщину-парикмахера. Но что особенно поражает своею странностью российских козерогов, так это женщины, услуживающие в банях, не только женских, в мужских.
 
     Когда русские говорят о Финляндии, то уж непременно вспоминают и об этой непонятной, на наш взгляд, отрасли ремесла, вспоминают, надо сознаться, с ужимками, с худо скрытым любопытством, с притворным возмущением: «Черт знает что за безобразие!» Однако никакого безобразия в этом нет. Услужит вам серьёзная, деловая женщина, лет тридцати пяти, одетая в безукоризненное жёлтое холстинковое платье; на шее у неё крахмальный воротничок; короткие рукава, собранные пышным буфом гораздо выше локтей, оставляют голыми сильные ловкие руки. Ни лишних слов, ни жеманства, ни улыбки. Она вас переводит из паровой ванны под душ и в бассейн, мылит, моет, массирует, обтирает, взвешивает на весах и серьёзно приговаривает три коротеньких словечка: «вар шо гут», то есть будьте так добры. И наш российский козерог быстро подчиняется этой спокойной деловитости.
 
     В Финляндии совсем нет проституции, по крайней мере явной, или, как выражаются, терпимой законом. Говорят, что миловидные фрекен из ресторанов и кофеин не отличаются чрезмерной строгостью нравов. Мне рассказывал об этом русский офицер, служивший в Финляндии, по-видимому, большой сердцеед, но и он утверждал, что благосклонность этих девиц не имеет расчётливого характера и в худшем случае вознаграждается духами, конфетами, перчатками, шляпкой или платьем. И надо сказать, что все ресторанные фрекен одеты нарядно и со вкусом.
 
     Тот же офицер говорил, что в Гельсингфорсе, однако, существует тайная проституция, но довольно странного характера — дневная. Ищут встреч на улицах и в воротах домов в самый разгар городской жизни — в три-четыре часа пополудни, когда Северная эспланада представляет собою подобие прогуливающегося Невского проспекта. Оставлю это сведение на его офицерской совести, хотя должен прибавить, что тоже самое, и даже с большей убедительностью, один гельсингфорсский студент, родом финн.
 
     С сожалением должен я признать, что в большом количестве женщины в Финляндии не производят очаровательного впечатления. Ещё там, где сказывается шведская кровь, попадаются красивые, тонкие фигуры, нежные и смелые черты лица, прелестные, пышные, золотистые и соломенные волосы, маленькие руки и ноги. Чистокровные финки, увы, некрасивы… Тела нескладные, с короткими ногами, с квадратной, сутулой спиной, шея ушла внутрь между плеч, лица широкоскулые, рты бесформенные, веснушки, аляповатые носы, разноцветные рыже-бурые, жидкие волосы. Но что уж греха таить: совершенно такого же характера красота и великорусских женщин, за исключением разве Поволжья.
 
     Мужчины в Финляндии белобрысы и суровы. Но у мужчин и у женщин одинаково прекрасны глаза — спокойные, смелые, светло-ясно-голубые. Мужские лица прежде времени старятся. И, когда я гляжу на их корявые, некрасивые черты, среди которых сияют из резких, глубоких морщин чистые, синие глаза, я невольно думаю об общей картине этой страны, где между гранитных, диких громад, на высотах, тихо дремлют, отражая небо, прозрачные озёра. Кстати, национальные цвета молодой Финляндии — белый с голубым. Символы снега и горных озёр, покрывающих родную землю.
 
     Финны — это настоящий, крепкий, медлительный, серьёзный мужицкий народ. Вглядитесь внимательно в лицо любого финского франта, идущего по Эспланаде в блестящем цилиндре, в модном пальто с хризантемой в петличке. Тот же крестьянский облик, те же выдавшееся скулы, те же сжатые молчаливые губы подковой, те же глубоко сидящие, маленькие, голубые холодные глаза, резкие полосы морщин вокруг рта и носа, упрямые, сильные бритые подбородки. Так сразу и читаешь в лице этого щеголеватого джентльмена ту длинную, многовековую историю завоевания суровой природы, через которую прошли его предки, среди жестокого климата, на скудной земле, усеянной огромными камнями, под рёв водопадов, в короткие часы лета и длинные зимние ночи.
 
     Финляндия поистине демократична. Демократична вовсе не тем, что в ней при выборах в сейм победили социал-демократы, а потому, что её дети составляют один цельный, здоровый, работящий народ, а не как в России — несколько классов, из которых высший носит на себе самый утончённый цвет европейской полировки, а низший ведёт жизнь пещерного человека. И, кажется, в этой-то народности я бы сказал: простонародности — и коренится залог прочного, крепкого хозяйственного будущего Финляндии.
 
     Трогательно, иногда чуть-чуть смешно лежит на этой мужицкой внешности след старинной феодальной шведской культуры. В глубине страны незнакомые дети, встречаясь с вами, приветствуют вас: мальчики кланяются, девочки делают на ходу наивный книксен. Приседает женская прислуга, приседает с каким-то странным, коротеньким писком пожилая хозяйка. Но когда, уезжая, вы дадите горничной несколько мелких серебряных монет, она непременно протянет вам дружески жесткую сильную руку для пожатия.
 
     Здесь любят цветы и при каждом семейном случае, в каждый праздник дарят их друг другу. Во всяком доме, во всяком, даже самом плохоньком, третьеразрядном ресторане вы увидите на столах и на окнах цветы в горшках, корзинах и вазах. В маленьком Гельсингфорсе больше цветочных магазинов, чем в Петербурге. А по воскресеньям утром на большой площади у взморья происходит большой торг цветами, привозимыми из окрестностей. Дешевизна их поразительна: три марки стоит большущий куст цветущей азалии. За полторы марки (пятьдесят копеек с небольшим) вы можете приобрести небольшую корзину с ландышами, гиацинтами, нарциссами. И это в исходе зимы.
 
     На рождестве, на ёлку, дарят друг другу подарки. Здесь опять-таки сказывается практический дух мужиковатого народа: дарят исключительно домашние необходимые вещи, большей частью своего изделия. Особенно принято дарить мужчинам тёплый нижний вязанный костюм. Этот костюм обтягивает вплотную всё тело, он вяжется целым от шеи до подошв и застегивается на спине. Большинство мужчин носят под одеждой такое тёплое трико, и понятно, почему финны так легко одеваются даже в сильные морозы.
 
     О поголовной грамотности финнов все, конечно, слышали, но, может быть, не все видели их начальные народные школы. Мне пришлось осмотреть довольно подробно новое городское училище, находящееся на окраине города в Тёлё.
 
     Это дворец, выстроенный года три-четыре назад, в три этажа, с саженными квадратными окнами, с лестницами, как во дворце, по всем правилам современной народной гигиены.
 
     Я обходил классные помещения сейчас же после того, как окончились в них занятия. Всякий из нас, конечно. Помнит тот ужасный, нестерпимый зловонный воздух, который застаивается в классах наших гимназий, корпусов и реальных училищ после трёх-четырёх уроков. О городских школах и говорить нечего! М потому я буквально был поражён той чистотой воздуха, которая была в учебных комнатах финского низшего училища. Достигается это, конечно, применением самой усовершенствованной вентиляции, но главным образом тем, что финны вообще не боятся свежего воздуха и при всяком удобном случае оставляют окна открытыми настежь. Всякая мелочь, служащая для удобства и пользы школьников, обдумана здесь с замечательной любовью и заботливостью. Форма скамеек и чернильниц, ландкарты, коллекции, физический и естественный кабинеты, окраска стен, громадная высота комнат, пропасть света и воздуха, и, наконец, даже такая мелочь, как цветы на окнах, — цветы, которые с большим удовольствием приносят в школу сами ученики, — всё это трогательно свидетельствует о внимательном и разумном, серьёзном и любовном отношении к делу.
 
     Подобной гимнастической залы, как в этой четырёхклассной низшей школе, я не видел нигде в России, по богатству и остроумию приборов и по той щеголеватой чистоте, в которой она содержится. Около гимнастической залы есть маленький коридорчик, и в нём вдоль обеих стен длинные шкафы со множеством маленьких ячеек. Над каждой ячейкой написана фамилия ученика или ученицы, и там лежат гимнастические туфли, все одинакового образца, лёгкие, полотняные, с верёвочными подошвами.
 
     Спорт здесь в большом почёте, но опять-таки спорт разумный и даже, если хотите, патриотический.
 
     Почти ни одного мальчишку вы не увидите здесь на улице без коньков в руках. По праздникам девушки, студенты, приказчики, конторщики, очень часто пожилые и даже толстые и седые люди, отправляются с лыжами куда-нибудь на край города. Повсюду в витринах фотографов вы увидите моментальные снимки с знаменитых прыжков в тридцать два метра длиной и более. С изумлением видишь на фотографии, как человек на лыжах, в тёплом трико и вязанной шапочке колпаком, окончив разбег по горе до края обрыва, летит в силу инерции по воздуху высоко над головами стоящих внизу людей.
 
     Летом финская молодёжь собирается в гимнастические общества, занимается бегом взапуски, метанием дисков и копий, прыжками в ширину и в длину и в особенности плаванием, в котором финны не имеют соперников в Европе. Я скажу не преувеличивая, что через такую здоровую, вольную школу, воспитывающую дух и тело, проходит каждый финн.
 
     Их женщины и дочери не меньше мужчин любят конькобежный и лыжный спорт и также не боятся ни мороза. Ни сквозного ветра. Я никогда не могу забыть той девочки лет двенадцати-тринадцати, которая однажды, при морозе в шестнадцать градусов проходила мимо памятника поэту Рунебергу с открытой по ключицы шеей, с небольшим суконным беретом на голове и коньками под мышкой. Не могу сказать, чтобы она была красива, но столько свежести, бодрости, ловкой уверенности в движении было в ней, что я невольно залюбовался. Крепкая, здоровая, славная северная кровь!
 
     Тут же кряду мне хочется сказать несколько слов т о финском искусстве. Я несколько дней провёл в гельсингфорсском Athenium'e, в этом великолепном национальном музее искусства. Я был тогда влюблён — я не могу подобрать другого слова — в триптих Галена на мотив из Калевалы. Я знаю, если бы судьба занесла меня опять в Гельсингфорс, я первым долгом прямо с вокзала побежал бы на свидание с этим изумительным произведением. Какая громадная грядущая сила, ещё не развернувшаяся, но уже поднимающаяся мощной волной, таится, однако, в этих неуклюжих, корявых пасынках природы. Искусство их, по-видимому, только ещё пробует голос, точно молодой соловей-первогодок, Гален, Эдельфельд, Иеренфельд — это уже художники, у которых не грех поучиться европейским мастерам.
 
     И публика, посещающая Атениум, поражает наш русский глаз, привыкший видеть в наших музеях, картинных галереях, на выставках исключительно нарядную салонную публику. В гельсингфорсском Атениуме вы увидите в праздник самых серых тружеников — рабочих, разносчиков, прислугу, — но одетых в самое лучшее, праздничное платье.
 
     Конечно, трудно многое сказать о стране, в которой был точно мимоходом, но всё, что я видел, укрепляет во мне мысль, что финны — мирный, большой, серьёзный, стойкий народ, к тому же народ, отличающийся крепким здоровьем, любовью к свободе и нежной привязанностью к своей суровой родине. Я совершенно чужд политике и никогда не хотел бы быть в роли предсказателя или устроителя судеб народов. Но когда я читаю или слышу о той газетной травле против финнов, которая совершается якобы во имя достоинства русского имени и безграничности русских владений во все страны магнитного поля, мне каждый раз хочется сказать относительно Финляндии: ежа голой спиной не убьёшь.
 
     Слава Богу, теперь мало-помалу улучшаются отношения между финнами и теми из русских, которые посещают их родину. Я и мои друзья, без всяких рекомендаций, встречали повсюду: в Гельсингфорсе, в Выборге, на Иматре и других местностях, самый радушный, любезный и предупредительный приём. Случалось, что мы попадали в магазин, где хозяева не понимали ни по-русски, ни по-немецки, ни по-французски. Мы же, с своей стороны, не владели ни финским, ни шведскими языками. И каждый раз нам любезно приглашали из какого-нибудь соседнего магазина бескорыстного и любезного переводчика. Однако недалеко то время, когда финны притворялись глухими, и немыми, и слепыми, едва заслышав русскую речь. Это было в эпоху крутых мер генерал-губернатора Бобрикова.
 
     И то сказать, хорошо было наше обрусительное культуртрегерство. Помню, лет пять тому назад мне пришлось с писателями Буниным и Фёдоровым приехать на один день на Иматру. Назад мы возвращались поздно ночью. Около одиннадцати часов поезд остановился на станции Антреа (современный Каменогорск. — Прим. ред.), и мы вышли закусить. Длинный стол был уставлен горячими кушаньями и холодными закусками. Тут была свежая лососина, жаренная форель, холодный ростбиф, какая-то дичь, маленькие, очень вкусные биточки и тому подобное. Всё это было необычайно чисто, аппетитно и нарядно. И тут же по краям стола возвышались горками маленькие тарелки, лежали грудами ножи и вилки и стояли корзиночки с хлебом.
 
     Каждый подходил, выбирал, что ему нравилось, закусывал, сколько ему хотелось, затем подходил к буфету и по собственной доброй воле платил за ужин ровно одну марку тридцать семь копеек. Никакого надзора, никакого недоверия. Наши русские сердца, так глубоко привыкшие к паспорту, к участку, принудительному попечению старшего дворника, ко всеобщему мошенничеству и подозрительности, были совершенно подавлены этой широкой взаимной верой. Но когда мы возвратились в вагон, то нас ждала прелестная картина в истинно русском жанре.
 
     Дело в том, что с нами ехали два подрядчика по каменным работам. Всем известен этот тип кулака из Мещовского уезда, Калужской губернии: широкая, лоснящаяся, скуластая красная морда, рыжие волосы, вьющиеся из-под картуза, реденькая бородёнка, плутоватый взгляд, набожность на пятиалтынный, горячий патриотизм и презрение ко всему нерусскому — словом, хорошо знакомое истинно русское лицо.
 
     Надо было послушать, как они издевались над бедными финнами.
 
     — Вот дурачьё так дурачьё. Ведь этакие болваны, чёрт их знает! Да ведь я, ежели подсчитать, на три рубля на семь гривен съел у них, у подлецов… Эх, сволочь! Мало их бьют, сукиных сынов! Одно слово — чухонцы.
 
     А другой подхватил, давясь от смеха:
     — А я… нарочно стакан кокнул, а потом взял в рыбу и плюнул.
 
     — Так их и надо, сволочей! Распустили анафем! Их надо во как держать!
 
     И тем более приятно подтвердить, что в этой милой, широкой, полусвободной стране уже начинают понимать, что не вся Россия состоит из подрядчиков Мещовского уезда, Калужской губернии.
 
1907
(Текст печатается по: А. И. Куприн. Собрание сочинений в девяти томах. Том 9. Москва. 1964)
 
 
Зачем мы здесь?
Послесловие редакции
 
     Краткий очерк Куприна столетней давности во многом кажется списанным с сегодняшней натуры. Подобно тому как в России вечными остаются гоголевские «дураки и плохие дороги», в Финляндии многое из того, что подмечено автором, сохраняется неизменным. Достаточно приехать сюда, чтобы убедиться в этом.
 
     Не знаю как на Вас, уважаемый читатель, но на нас, редколлегию журнала, самое большое впечатление произвела заключительная страничка очерка, именно она побудила напечатать его и поместить эту статью.
 
     В самом деле, в последнее время, по разным причинам, в Финляндии количество русского населения (или как тут говорят «русскоязычного») значительно выросло и продолжает расти. И, хотим мы этого или нет, для коренного жителя все мы на одно лицо — пресловутые «рюсся».
 
     Как нам кажется, это наше собирательное лицо больше напоминает пресловутую «морду» «подрядчика из Калужской губернии, Мещовского уезда», нежели образ интеллигентного писателя Куприна или Бунина.
 
     Почему так сложилось, кто виноват и тому подобные вещи можно было бы обсудить, но важнее, кажется, понять, как изменить этот имидж, приблизить его, а вместе с ним и самую нашу сущность к идеальному «русскому человеку»?
 
     Вопрос стоит именно так — останемся ли мы мелкими постсоветскими персонажами Зощенко и Задорнова или станем лицом действительно великого народа, давшего миру Пушкина и Достоевского, Серафима Саровского и Феофана Затворника, Менделеева, Попова, Королёва, Гагарина?
 
     Видится несколько вариантов решения. Первое, и самое важное, каждый из нас должен понять — в чём состоит его собственно «русскость», особенность менталитета, что ли. Думается, главное в этом: русский язык и православная вера.
 
     Подобно тому, как первые поколения эмигрантов сохраняли в чистоте тот, настоящий, ещё дореволюционный русский язык, когда на Родине господствовал большевистский «новояз», мы должны сохранить и передать своим детям и внукам сегодняшнюю правильную, литературную речь без излишних иностранных заимствований и словесного сора. Правильное владение языком открывает доступ к архетипическим слоям нашего бессознательного — а именно, формирует определённые модели поведения в разных ситуациях, определённый тип отношения к ним.
 
     Достоевскому принадлежит характерная мысль о том, что без веры и веры православной именно, русский человек — скотина. По сути всё творчество великого писателя является иллюстрацией этого утверждения. Со времён князя Владимира именно православие сделало возможным образование нового единого народа на столь обширных территориях и из такого количества «подручного материала»: народностей, верований, языков. Поэтому именно оно является тем, что выделяет нас из остального мира, придаёт форму и смысл народному (и личностному) бытию. К счастью и на Родине, в России, всё большее количество людей понимает это и здесь, в Финляндии. Конечно мы не в коей мере не хотим сказать, что иудаизм, мусульманство или буддизм не могут быть вероисповеданием человека, говорящего по-русски, тем более — лютеранство, господствующая религия Финляндии. Просто мы отмечаем тот факт, что исповедующий православие и говорящий на русском языке человек сохранит культурную традицию своего народа, останется русским в какой бы стране и сколь долго он не проживал.
 
     Следующее, что может помочь нам в решении поставленной задачи — это осознание смыслообразующего начала своей жизни за границей. Вне зависимости от причин, по которым мы оказались в другой стране, представляется важным попытаться понять то новое, что могли бы мы делать здесь по отношению к нашей жизни там, в России. Зная, что Господь промыслительно устраивает всё для нас, и что и «волосы на голове все сочтены», мы должны осознавать, что тем более не случайно наше пребывание в иной культурной, языковой и религиозной среде. Здесь вспоминается миссионерская роль первой волны русской послереволюционной эмиграции, основавшей православные общины в странах Западной Европы и давшей возможность жителям этих стран познать православие. Теперь, когда большинство наших соотечественников, особенно уехавших из Союза в начале 90-х, привносит на Запад советский менталитет, о такой миссионерской роли говорить не приходится. И все же…
 
     Для каждого столь сильная перемена жизни, несомненно, представляет шанс попробовать себя в чём-то новом, реализовать какие-то едва намеченные в «той», российской жизни возможности, желания. Развитие творческого начала в человеке, а именно об этом идёт речь, несомненно, приблизит нас к образу Куприна нежели «подрядчика Мещовского уезда».
 
     И последнее. Нельзя замыкаться в своей среде. Настоящий русский интеллигент должен знать несколько языков; свободно, непредубежденно вести диалог с представителем другой культуры, религии; быть интегрированным в мировую культуру, то есть не понаслышке, не на уровне разгадывания кроссвордов, иметь знакомство с литературой, музыкой, живописью, историей разных стран и разных эпох. Жизнь за границей способствует этому. Но нужна наша собственная настроенность на это, наше желание познания, а не кондовая уверенность в своём собственном превосходстве, презрение ко всему «не нашему», самый отталкивающий, смердящий снобизм.
 
     Наш журнал как раз ставит своей задачей помочь русскому человеку за границей найти своё место, свою миссию. В этом смысле помещённый выше очерк Куприна является для нас программным. Он, как в зеркале, показывая разные пути, разные возможности нашего бытия здесь, вопиет об единственно возможном и правильном — пути русского православного интеллигента, вне зависимости от конкретного образования, социального статуса или других индивидуальных особенностей.
Николай Рисак
 
 
По материалам сайта "Северный благовест"
Новый адрес статьи "Uusi kotimaa - новая родина"

[версия для печати]
 
  © 2004 – 2015 Educational Orthodox Society «Russia in colors» in Jerusalem
Копирование материалов сайта разрешено только для некоммерческого использования с указанием активной ссылки на конкретную страницу. В остальных случаях необходимо письменное разрешение редакции: ricolor1@gmail.com