В Рождественский сочельник 1971 года, я, впервые в жизни, оказался в Лондоне, и впервые в Успенском Соборе на Эннисмор Гарденс. За шесть месяцев до того окончательно и, казалось тогда, бесповоротно покинул СССР.

 

     Пойти на утреню в другую, не Патриаршую, церковь не приходило в голову. Я родился и провёл юность в Париже, а потом двадцать пять лет, поневоле, в стране Советов, где «оформился» сознательным и, по мере слабых сил, деятельным антикоммунистом. За те же годы стал безмерно любящим Русскую церковь прихожанином. Я обязан Церкви духовным выживанием как в последние годы бытия т. Сталина, так и позднее, когда пребывал в исправительно-трудовых лагерях, и после, в бескислородный «застой».

 

     Моя любовь-благодарность к Русской церкви не была слепой: в шестидесятые годы устроилось так, что многое во внутренней жизни и настроениях тогдашнего церковного руководства и приходов мне было известно. Так что, если бы рассказ шёл об удручающем, даже о страшном в истории подсоветской РПЦ, то боюсь, пришлось бы нарастить память компьютера...

 

     Владыку Антония (Блума) лично я тогда практически не знал, несколько раз видел в Москве, но издалека.

 

     Церковь на Эннисмор Гарденс была полна русскими «первыми» эмигрантами в двух поколениях и «второй волной», тоже два поколения. Понятие «новый русский» тогда не существовало и могло вызвать в то время лишь недоумение, границы ведь на замке! А обращение в православие англичан лишь начиналось, присутствия «оглашенных» совсем не ощущалось. Для меня это было первое Рождество после выезда из Москвы, в бытовой неустроенности, вдали от родителей – увидимся ли ещё? – и о чём молиться искать не приходилось... А сами церковь и служба – будто стою в родном приходе на Якиманке, у Иоанна Воина!

 

     К концу службы Владыка Антоний стал оглашать Рождественское Послание Патриарха Пимена. Со смыслом праздника авторы Послания разделались быстро, и когда с третьего абзаца, со всеми подробностями, речь пошла «о ядерном разоружении и положении на Ближнем Востоке», мной овладело недоброе отчаяние. Оказался ли я в Британии – прямо сказать через риск и опасность второго лагерного срока – для того, чтобы в радостный праздник в Храме Божьем, снова подвергнуться мякине постылой пропаганды? И даже сейчас стыдно вспомнить интенсивность негативных чувств во мне тогда взбурливших. Вот, подумал я, и здесь «они» меня нагнали, и всюду «они» есть, и в Британии устами такого священнослужителя вещают... После прочтения официального поздравления из Москвы Владыка Антоний сказал: «Добавлю несколько слов от себя».

 

     О яркости его проповедничества, о блеске его ораторского дара – уже много написано и рассказано. Но в тот момент получилось, будто митрополит Антоний почувствовал, что стоит среди прихожан один человек и злится услышанному, что ждёт другого.

 

     Он построил свое слово на «трагичности» Рождественской ночи, объяснил, в чём «трагичность» Рождества и продолжил: «И в этом году мы переживаем трагическую ночь: в России пока мы с вами молимся и празднуем, очень многие в духе и плоти своей страдают в советских политических лагерях, подвергаются фармакологическим пыткам в советских спецпсихбольницах... в особенности, я думаю о Владимире Буковском... Очень многие лишены вообще возможности в эту ночь пойти в храм ».

 

     Оцепенение от таких слов в устах «московского архиерея» – это мало сказать о моём состоянии. Объяснять почему – не приходиться.
 

     Такие подвижники как Владыка Антоний, как Владыка Василий Брюссельский, многие другие, по вере, мужеству и наитию пошли даже на то, чтобы среди собратьев-эмигрантов прослыть «продавшимися Советам», пошли они и на подневольное чтение в церкви по сути не церковных текстов потому, что предугадывали: своим личным присутствием в Русской Церкви, своим свидетельством на Западе о подлинной вере русского народа, поездками в страну, они являют прообраз будущей, свободной церкви и может быть, ускоряют момент её возрождения. Так оно и свершилось.

 

     Этим Рождественским словом покойный Владыка Антоний навсегда стал мне близким.
Было с ним потом у меня несколько бесед, и ощущение, что различение духов было в нём настолько глубоким, что чувствовал я себя рядом с ним почти неловко. Один раз он сам крестил новорожденную русскую лондонку, а я был восприемником. В то время я пребывал в тяжёлых внутренних перипетиях и позволил себе об этом Владыке рассказать. Данный им ответ был как рецепт, и я его применил, и благодарен за постепенный выход из мрака.

 

* * *

 

     В церкви Трёх Святителей в Париже, зимой 2006 года, была устроена содержательная конференция, посвящённая жизни и духовному наследию Владыке Антония. С пользой для себя я слушал интереснейший рассказ иеромонаха Нестора (Сиротенко) о парижской молодости Владыки, госпожи Кирилловой о всём сделанном Владыкой в Лондоне и Преосвященного Василия (Осборна) о современном церковном строительстве. Тогда Владыка Василий рассказал о том, как митрополит Антоний, уже будучи тяжело болен, воскликнул «Наконец!», услышав прочтённое ему Послание Святейшего Патриарха Алексия II от 1 апреля 2003 г с предложением создать в Западной Европе единую Митрополию.

 

     А незадолго до кончины, митрополит Антоний, рекомендуя епископа Василия Святейшему Патриарху Алексию, писал: «У него верность пастве без ограничения и он будет служить верой и правдой нашей родной Церкви» (март 2003). А чуть позднее, в июне, тоже о владыке Василии: «Он делает очень большую и сложную работу по восстановлению единства Сурожской епархии и её верности Московской Патриархии...». Чуть выше я говорил о даре «различения духов» у приснопамятного митрополита Антония. В данном случае как же он просмотрел? Поистине лишь Господь всеведущ!
 

     После недавнего Светлого Воскресенья, Пасхальные поступки, слова, письма, заявления владыки Василия (Осборна) погрузили парижских (да и не только парижских!)  русских православных в состояние изумлённого удручения. Омрачить негаданную радость подаренной промыслительным и долгожданным сближением между двумя ветвями русской церкви Вл. Василий, конечно, не в состоянии...

 

     Слова, документы и заявления, в изобилии поступающие из Лондона путаны и противоречивы: сначала заверения в верности Русской церкви, спустя две недели – стремление под Константинопольский омофор, и наконец – мало почтительный сумбурный «вопросник-анкета», направленный постскриптумом самому Святейшему....

 

     Непросто вникнуть в мотивы и логику явно не спокойного сознания Владыки Василия, когда читаешь его слова: «Я бы хотел ясно дать понять, что я полностью поддерживаю единство Русской Церкви в Западной Европе и считаю, что нынешний шаг является наилучшим способом достигнуть этой долгосрочной задачи».

 

     Уважение к священному сану у меня есть! Сочувствие к человеку, раздираемому чуждыми, наверняка ему самому, силами – тоже.

 

     Но при изучении противоречивых заявлений, не могу не вспомнить любимых мной слов Кавторанга Цезарю Моисеевичу из Солженицинского «Одного дня Ивана Денисовича»: «Удивляюсь и проклинаю!»

 

     Что же получается? При железном занавесе спокойнее жилось? В составе делегаций, безопасно кататься в Москву и Загорск? А ответная делегация не такая уж многочисленная и не требующая хлопот? И на службе в Елоховском – старушек православных поодаль держат, а то от них ритуализмом и суеверием попахивает... И скромный малотиражный церковный календарь с Чистого переулка присылают! Сплошная тишь да гладь, и Потёмкину самому такие церковные деревни не мерещились!

 

     А как стены берлинской с Куроедовской конторой не стало, тут неожиданно в Лондон старушек понаехало, девушек неприкрытых, и молодых мужчин с тяжёлыми золотыми крестами на груди, пиджак нараспашку... Тут по аглицки псалма спокойно не спеть, не поймут ни Флоренского, ни Бердяева.

 

     Выходит освобождение России, обретение мощей преподобного Серафима, открытие монастырей, расцвет народной веры, православного книгоиздания, свободный приезд русских и не только их – всё пошло только на вред Церкви и в нарушение комфортной тёплой обжитости лондонцев и парижан? Не лучше ли вам, господа, досточтимые отцы, вспомнить о ваших предках погибших в Кубани, на Перекопе, и в подвалах чекистских...

     А уж если говорить «о миссии», то, как её пришлось выполнять десяткам тысяч русских эмигрантов, шахтёрам в Лотарингии, тысячам русских офицеров загнанных в тропический Парагвай, в Тунис и Шанхай?

 

    Не пройдёт и поколения как «новые русские», шокирующие нынешние «интеллигентские» приходы в странах Европейского Союза приведут к русскому православию своих однокурсников и соседей по Оксфорду.

 

     Владыка Василий, по Ленину, предлагает «разъединиться, чтобы лучше объединиться»: «Вы, русские со своими обычаями по себе, а мы (как бы белая кость) – в Стамбул... (интервью Би-Би-Си 17-ого мая: «Нет, им /т.е. русским/ просто следует оставаться под юрисдикцией Московского Патриархата, у которого есть всё необходимое, чтобы окормлять эту паству – финансовые ресурсы, священники из России»).

 

     Но ведь Владыка Василий и есть Московская Патриархия! Мне всегда казалось, что миссия пастыря не в завлечении овец «со стороны», а в содержании «своих» вместе!

 

     Мне довелось быть заключённым в одном политлагере с будущим митрополитом Корнилием Таллинским и Эстонским (тогда молодым вологодским батюшкой). Не так давно, в Таллине, он мне рассказывал о мытарствах пережитых русской православной Церковью в Эстонии: с Божьей помощью закончилось объединительно.

 

     «Блажен, кто посетил сей мир...» - Будем молиться, о том чтобы «лихие повороты» свершаемые сегодня Владыкой Василием (Осборном) закончились, и чтобы его маршрут вернулся бы на магистраль Москва - Сергиев Посад и Русское Православие, а мытарства Сурожские и Команские завершились тем, что свершится пожелание, выраженное Святейшим Патриархом 1-го апреля 2003 г. - Общеевропейской митрополией православных церквей русской традиции. Да сбудется!