Когда выходишь через „Львиные ворота" из стен старого города, такое влечатление, что попадаешь в „пещь огненную", так все залито вокруг солнцем, так зноен воздух и горяча каменистая земля. В старом городе — узкие улицы, теснота, арки, своды, cтены арабских и турецких домов и фасады христианских монастырей. Камня на камне не осталось после землетрясений, войн и разрушений от того города, в котором кипела древняя и страстная иудейская жизнь, где кричали жертвенные животные, куда приходил иногда с толпой бедно одетых учеников Христос, ничего не осталось, хоть и восстановлена шаг за шагом в свeте евангельских преданий Его жизнь, вплоть до тех петухов, что разводят у церкви св. Анны „белые отцы"[1], на месте, где в одну страшную и прохладную ночь, среди всеобщаго волнения и суматохи, вдруг пропел петух, когда малодушный апостол грелся у костра и всячески скрывал от служанки свой Галилейский акцент. А когда выходишь за ворота, во всей своей убедительной подлинности открывается перед вами древний пейзаж, которому тысячи лет. Ведь такой же каменистой впадиной лежала тогда Кедронская долина, и так же поднималась на востоке Елеонская гора в серебристых оливах, так же белели под солнцем надгробные камни Иосафатовой долины, гдe кости миллионов Иудеев ждут в земле трубных звуков Страшного суда.

 

Сразу же за воротами стоит скромная церковь с широкой аркой входа, которая покоится на четырех хрупких, изящных колонах, ушедших в землю, в подлинные камни Иерусалима. Эту церковь построила принцесса Миллицена[2], дочь Иерусалимского короля Балдуина II[3], на том месте, где, по преданию, пребывало до вознесения тело св. Девы[4]. Скудный и величественный двенадцатый век, в котором совершены были такие великие предприятия.

 

Грязный и тучный араб, уже позабывши, что существуют на земле туристы, и неожиданно оторванный от обеда, дожевывая на ходу кусок лепешки, отпирает древнюю обитую железом двер, в темноту церкви, ставшей криптом, в глубину византийких веков (ведь с V в. была уже здесь византийская базилика)[5] ведут неуклюжие ступени. Араб дает паломнику толстую свечу. Внизу сырость и темнота. Огромные золоченые лампады свешиваются со сводов гроздьями, украшенные елочными шарами. В этом детском царстве араб показывает могилы, вернее, алтари на месте могил св. Девы, св. Иоакима[6] и Анны[7] и даже Иосифа, того плотника из Назарета, в мастерской которого, среди пахучих стружек и шороха пилы, прошло детство Христа. Церковь принадлежит грекам, армянам, абиссинцам и сирийцам-якобитам. И от одного перечисления этих древних народов кажется приближенным на мгновение далекое и обильное верой время...

 

Впереди, в кипарисах, поднимающихся к небесам, как пламя черных свеч, в серебристо-голубоватых переливах, стоит Гефсимания. Гефсимания по-еврейски значит— „масличные точила". Здесь во времена Христа стояли прессы, на которых давили оливки из окрестных оливковых садов, и здесь же разыгралась та драма одиночества, покинутости и обреченности, что известна нам под именем Моления о Чаше.

 

На месте древних базилик[8] стоит пышный храм францисканцев, сих «кустодиев»[9] святых мест для римскаго престола. Повыше русская церковь св. Магдалины[10], построенная императором Александром III, с пятью золочеными луковицами, тоже в зелени черных кипарисов. Но трогательнее, чем торжественная мозаика и колонны францисканского храма[11] и великолепия золотых луковиц, все то, что окружает это место - простые камни, щебнистые тропинки, кипарисы и оливы. В саду у францисканцев стоят восем древних олив.

 

 

Даже ботаники склонны, кажется, признать, что им более двух тысяч лет, этим гигантским корявым корневищам в несколько обхватов. Каким-то чудом время пощадило драгоценные деревья. На них еще зеленые ветви, а на ветвях плоды, может быть, самые древние плоды на земле. Может быть, в тени одного из этих деревьев сидел Христос, а „на вершине камня" спали апостолы, и звезды, пушистые и огромные, сияли на бархатном небе, и вдруг появились среди черной зелени сада багровые факелы, сад наполнился дымом и человеческими голосами и от этого шума перестали петь кузнечики. Отняв руки от измученного лица, Христос сказал: „Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять меня"...

 

Прошло две тысячи лет с той ночи, а до сих пор слышится эта горькая интонация прекрасного голоса, и потрескиванье факелов, и грубые окрики, и топот ног, когда схваченного, как разбойника, повели вниз, в город, мимо масличных точил. Я видел такие точила на раскопках в Библосе[12] — сохранившиеся почти в полной целости от римских времен — каменные круглые прессы, стоки для масла, огромные глинянные сосуды в небольшом, кое-как сложенном из камня помещении. Как, вероятно, они пахли по ночам маслом, пахучим палестинским маслом!..

 

При церкви св. Магдалины живут русские монахини, приветливые и гостеприимные. Oни все порывались ставить самовар и угощали случайно забредшего к ним соотечественника бананами — собственного хозяйства, из Иерихона, где существует на русском участке банановая плантация. А Иерихон — лучшее место в Палестине для вызревания бананов.

 

У русских в Гефсимании нет тысячелетних олив. Францисканцы пришли сюда в XVII веке и приобрели лучшую часть сада. Но и на русском участке тот запах древности, тот непередаваемый воздух евангельского пейзажа, который свойственен Иерусалимским окрестностям. О древности говорят черные отверстия „гробов" — могил, высеченных в скале в, саду русской церкви. Кто в них был погребен? Может быть, современники Христа, люди, присутствовавшие на суде, при казни, при тех событиях, от которых до нас дошли только трогательные и трагические слова? Шелковица растет над могилой, и из ее черных плодов на руку течет сок, как кровь. Cyxие, уже испепеленные солнцем травы хрустят под ногами, и цикада самозабвенно поет о жизни на сем мeсте смерти. Ведь рядом Иосафатова долина, а в двух шагах, на склоне горы, могилы пророков[13], где нашли себе успокоение последние иудейские пророки — Аггей, Захария и Малахи — последняя лирика Библии исступленные вопли о Иеусалиме из плена на реках вавилонских. Перечитайте несколько страниц пророка 3axaрии и уидите, какой это былъ поэт!

 

За Гефсиманией поднимается Елеонская гора, одна из тех гор, с вершины которых посланцы синедриона ждали появления луны, чтобы возвестить костром о начале нового лунного месяца.

 

На горе находится наш монастырь и гигантская колокольня. В этой простой и грозной башне есть что-то от крепостного строительства. Недаром во время ее постройки Poccию обвиняли в каких-то скрытых империалистических замыслах в Палестине. Действительно, она господствует над всей страной, озирает, как страж, Иерусалим, покатые склоны горы, глядит далеко во все стороны, до самого Мертвого моря. Прекрасный стратегический пункт. Говорят, что башней восхитилось воинственное сердце Вильгельма II[14]. Он дважды взбирался на нее во время своего путешествия в Палестину и тотчас же послал две телеграммы: одну — восторженную — русскому императору, другую — султану[15], с просьбой уступить место по соседству. Султан подарил ему участок между Елеонской горой и Скопусом, где теперь германский санаторий[16]. Но во время землетрясения в 1927  году германские сооружения пострадали, а русская башня покачалась и осталась на местe, построенная с расчетом на  землетрясение.

 

 

Самая мирная на земле дорога ведет на Елеонскую гору. Такие дороги лежали здесь во времена Христа - песчанные, со щебнем, с известковыми камнями, по которым трудно ходить. Стадо пахучих коз спускается навстречу, и на шее у козла звенит колокольчик. Черномазый мальчишка араб гонит коз, и от этой библейской картины на сто метров   пахнет козьим сыром.

 

На вершине расположена арабская деревня Эт-Тур. Здесь хижины и лавченки, в которых еще теплится кое-какая торговлишка: в одной продают лепешки, в другой помидоры,   молочно-розовые леденцы в банке аптекарской, но благородной формы, керосин для коптилок, еще что-то. В тени одинокого дерева - кофейня, перед которой сидят арабы и курят кальяны. Ослы терпеливо стоят на солнце. А день солнечный и жаркий, как тот, о котором писал пророк Малахия: „придет день, пылающий, как печь, тогда все поступающие нечестиво будут, как солома"... Но ослики терпят, только бы не тащить эту самую солому, не получать пинки и удары палкой.

 

В византийские времена вся гора была в базиликах. Одна из таких базилик стояла над тем камнем, с которого по благочестивому преданию вознесся Христос. Теперь над камнем остались только часовня и ограда[17]. Место принадлежит мусульманам. Но раз в году, на Вознесение, христианам различных вероисповеданий разрешается служить внутри ограды у своих алтарей.

 

Поднимаешься на гору и иногда не можешь удержаться, чтобы не оглянуться через плечо на Иерусалим, на гopy Mopия, на которой стоял храм Соломона, а теперь стоит мечеть Омара, на романтичные стены Сулеймана, на кипарисы Гефсимании. Воздух все чище и чище, все „отвлеченнее" на этой каменной и святой высоте. И вот мы уже в ограде русских владений.

 

В Елеонском монастыре живут около 150 монахинь. По большей части все это женщины пожилые. Двадцати из них свыше семидесяти. Многие хворают. Жизнь здесь трудная и бедная. Каждая сестра получает от миссии полфунта в месяц, а на такие средства едва-едва можно прожить. Трудно и с водой. Вода собирается в цистерны во время периода дождей и ценится на вес золота. Ее выдают монахиням два раза в неделю по жестянке, так, чтобы могло хватить на весь год, поэтому здесь нет ни огородов, ни единого цветка. Единственное хозяйство - монастырские оливы, 600 деревьев. Плоды собирают и отдают на выжимку в кооператив или посылают в наш монастырь в Айн-Карем, где у монахинь есть свой примитивный пресс. Нас заинтересовало, каков же бывает урожай? Оказывается, в 1929 году собрали, например, целых тридцать две жестянки масла.

 

В покоях игуменьи, матери Мелании, пестрые половички, старомодная мебель в белых чехлах, фикусы. На стенах странно перемешались портреты архиереев и фотографии британских губернаторов Иepycaлима. Царь Давид играет на арфе на черной картине. Белоснежные монастырские своды перекинулись над головой. Игуменья вдова известного русского адмирала и племянница знаменитого математика. С англичанами, вниманием которых особенно пользуется Елеонский монастырь, она находится в отличных отношениях. Есть среди монахинь и две англичанки.

 

Здесь настоящий русский уголок. В маленьком музее, где собраны различные древности, надписи по-русски, и от этого с особенным чувством смотришь на скромные черепки, светильники и могильные плиты. Музей построен над мозаикой, обнаруженной при какой-то постройке. Она чудесно сохранилась. Работа византийских мастеров. Христианские символы — виноградные лозы, агнцы, птицы и рыбы. На полках надгробные плиты. Большинство надписей по-гречески. На христианских — масличная ветвь, на еврейских — семисвечник. Все это надгробия с могил людей средней руки: какого-то „капподокийца иудейской веры Якова, жены его Ахомии и сына Астерия", какого-то „Зоила, сына Лeвия и матери его Нонны", христианина Феодора. Кто они были? Торговцы оливковым маслом, владельцы масличных точил, олив, или верблюдов? Или, можетъ быть, сборщики податей, геометры, кадастровые переписчики, содержатели гостинниц?

 

При монастыре, огромная трапезная для русских паломников, которых давно уже не   было под этим кровом. Только на Пасху бывает здесь несколько сот румын, болгар, сербов. В часовне Усекновения главы Иоанна Крестителя - мозаика на полу с  изображением все тех же традиционных мотивов, рыб на блюдах и виноградных  гроздей, и погребальная  надпись какого-то армянского епископа Якова, IX или X века. Наконец, колокольня. Ветер реет в ее широких окнах, когда поднимаешься по винтовой лестнице, срывает, пытается сбросить с огромной высоты. Один за другим опускаются мимо, в колодезь  башни,  тяжелые колокола со славянской вязью. Каким образом дотащили их сюда! Колокольня гудит. Кажется, вот все рухнет, такое жуткое ощущение высоты, когда    посмотришь в очередное окно на крошечные  деревья и дома, что остались где-то там, на земле; на верблюдов величиной с блоху, проходящих гуськом по  Иерихонской дороге. Но вот ограда последнего этажа. Ветер  безумствует. Внизу тихо и душно, а тут, как буря. И вот Палестина перед вами, весь Иерусалим, как на ладони, узенькие ленточки дорог, проходящие среди холмов, и кубики арабской деревушки, и песчинками ставшие надгробья Иосафатовой долины, и оливы, и кипарисы, и далеко далеко, среди лунного   пейзажа Иудейской долины, голубое Мертвое море...