Он родился в 1882 году и убит в застенках НКВД в июле 1938 года. Жизнь Степана Семеновича вместила все события предвоенного российского бытия в деревне Заполье, что спряталась среди болот и озер на новгородской земле. Теперь этой деревни нет. По теории «неперспективных деревень» (38), ее перевезли в другую, в Нащи... Так после войны разоряли крестьянскую Россию.

 

Как и большинство простых людей в конце XIX века, Семенов вырос в многодетной семье, трудолюбивой и благочестивой. Человек смелый, остроумный и добрый, он был «мастер на все руки». Отслужил Первую мировую войну, хотя к тому времени имел любимую жену и трех дочек. Из-за ранения в ногу служил в Финляндии денщиком, а в 1918 году демобилизован по инвалидности.

 

Жили по традиционному православному укладу: без молитвы за стол не садились, за разговоры детей за столом — деревянной ложкой по лбу. По воскресеньям всей семьей, принаряженные, ходили в церкву (39) за шесть километров босиком, обувь берегли. Уже в армии выучился шить без примерки и полушубок, и шелковое платье. Этот талант перешел к его дочерям. Пенсий тогда не платили, зарабатывал шитьем, но с трудом и только на хлеб своей семье, где было пять, а потом и шесть ртов.

 

Жили в нужде, в заботе о куске хлеба, в усталости. Постоянные пожары, неурожаи, падеж скота, на который вся надежда. Корова и лошадь дают достаток крестьянской семье, а еще земля — главная ценность для работающих на ней. Земли было мало, и на земле нужны руки — мужские сильные руки. Без них в деревне не проживешь. И чем больше этих рук, тем богаче дом. В этой семье росли девчонки, хоть и работали, как парни. Сын родился поздно, в 1920. А в 1929 году умерла жена. Дочери вышли замуж, разлетелись по новым домам. Тоскливо, трудно жилось с малолетним сыном. Свое незлобивое остроумие, на свою беду, Степан Семенович направлял на критику порядков своей деревни.

 

С 1929 года во многих деревнях поощряли жить на хуторах. Еще раньше, в связи с войной 1914—1918 гг., в лесу давали землю беженцам — семьям из Эстонии и Латвии. (40) Всех «обложили твердым заданием» — по 2400 литров молока в год на корову. Исполнить это было невозможно. А за невыполнение следовал штраф, такой же неисполнимый. Так загоняли в колхозы. Когда в 30 году стали создавать колхоз на принципе «объединения того, чего у меня нет», Степан Семенович высказывался:

И сам долго не вступал в колхоз, чего ему не простили. Действительно, перед этим, в 1924—28 гг., был введен НЭП (новая экономическая политика). Люди развели скот, а овцам и курам «счету не было». Было много зерна, появилась и техника: одна молотилка на четыре хозяйства. Но НЭП вскоре свернули, а чуть «оживших» крестьян стали преследовать.

 

Во взамен навязанном колхозе — безхозяйственность, ворота амбаров открыты, все разворовывается. Сторожит, бывало, Степан Семенович колхозный амбар, а на чердаке — мешки с зерном, подготовленные к выносу. Конечно, тут же его выступление, что «мешки на чердак сами прыгают». Или еще смелее: «Крыши текут, надо бы крыши покрыть, а не красные ворота с флагами делать».

Были поставки зерна в Германию, до «Соглашения» 1939 года, из крестьянских дворов, из семейных запасов. Степан Семенович предсказывать начал уже в 1937 году, что через три года Германская война «начнется, когда зерна не будет». Говорил, что «Красная Армия слаба и что в будущей войне она будет разбита» и что советское «правительство все время откупается от врагов», как по Брестскому миру отдало Германии Польшу, Прибалтику, часть Белоруссии и Закавказья, а еще и 6 млрд. марок (шесть вагонов золота). В 1937 году стал жертвой доноса — мщения за то, что потребовал от председателя колхоза плату за свой труд.

 

За все «вольнодумство» уважаемому, много знающему, разумному, хозяйственному «старику» (56 лет!), к которому все обращались за советом по разным житейским вопросам, 19 ноября 1937 года, в один день, подготовили и написали любопытную справку о семье:

 

Не указано, что пожар еще в 1927 году уничтожил и то немногое, что действительно было, наемная сила — это четверо своих детей, а к 1937 году построена избушка и куплена одна корова.

 

К справке приложили заявление — еще один донос, опросили «свидетелей». Особая тройка тут же вынесла приговор по 58 статье «За контрреволюционную деятельность» — 10 лет ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей). Последовало помещение в ленин-градские «Кресты». Из тюрьмы переведен в больницу Гааза, где и умер от туберкулеза легких. Эта фраза на деле означала: избит, били головой о стенку. Ведь он упорно не сознавался в своей «контрреволюционности», в том, что «пробрался в колхоз для того, чтобы вести свою контрреволюционную агитацию» (41).

 

Тогда не постеснялись и его родной сестре Дарье, матери пятерых детей, тоже попавшей по этой статье, сказать: «Не будешь признаваться — и твою кровь, как брата, размажем вот по этой стене».

Из Заполья, что в двадцати километрах от Новгорода, ее вызвали повесткой, она пошла, а домой не вернулась. Ее обвинили в агитации против колхоза, как и брата, а еще в том, что не работала в колхозе, хотя была там дояркой. Говорили, что ее взяли вместо кого-то другого (по разнарядке), ведь она не умела ни читать, ни писать... Дарью Семеновну выслали в Караганду. Видимо, она-то «созналась» в несодеянном, так как не убили сразу. Караганда, центр добычи угля и руды в суровом Казахстане, осваивался ссыльными и гулаговцами. Слово «Караганда» звучало для них, знающих, страшно. Живыми оттуда почти не возвращались...

 

А Дарья Семеновна выжила, дождалась реабилитации в связи со смертью Сталина в 1953 году. Чудом, по зимней степи, где грабили и убивали таких «возвращенцев», выбралась оттуда примерно в 1956 году. Тогда только рассказала и про допросы, и про брата. А еще — о тех хороших людях, с которыми ей пришлось пробыть в суровом Казахстане долгие двадцать лет.

 

Без нее росли дети, без нее муж и два сына-партизана были расстреляны немцами, а один погиб на фронте. Без нее старшая дочь Татьяна Кузьминична с детьми пережила блокаду. Вторая, Лидия, младшая, в 10 лет брошенная, росла у чужих людей. Вместе со всеми вывезена в Литву, стала узницей.

 

Потерпевшие из Заполья и не знали, что когда человек перестает понимать происходящее, его легче уничтожить...

 

Священник Василий Гронский, с которым семья Степана Семеновича была в дружеских отношениях, который крестил его детей, который венчал его дочь, в 1930-е годы подлежал репрессии за священичество. У него было семеро детей, прекрасная семья. Он помогал людям даже в болезнях (был врачом). И живы еще те, кто помнит это. Некоторое время отца Василия прятали прихожане, приносили еду. Но настало время — и он оказался в нов-городской тюрьме, из которой живым его уже не выпустили.

 

Приходскую церковь в деревне Люболяды в 1930—31 году закрыли, превратили в клуб. А была она возведена на том месте, которое увидел во сне один из жителей, и ему было сказано: «Постройте на этом месте и назовите церквою Покрова». Во время войны церковь разобрали и увезли. Говорят, там был очень красивый пол, а сама она, на горке, как все русские церкви, была похожа на голубой цветок.

 

К 1941 году в стране оставалось всего несколько сот священников из почти 128 тысяч церковнослужителей по данным на 1915 год (42).

И стояли тысячи разрушенных, оскверненных храмов...

 

Когда летом в 1930-е годы взрывали собор в селе Верхняя Сосна под Воронежем, где было три церкви и четыре колхоза, неожиданно... выпал град. Это запомнилось Елене Георгиевне Шаховой-Анисимовой, ставшей через несколько лет узницей концлагерей в Германии.