Ополчение под командованием Ляпунова, прибыв под Москву, вступило в бой с врагами, стремясь освободить столи­цу. Среди ополченцев находились и прежние враги москов­ского государства – тушинцы, которые, внимая призыву святителя, “увлеклись в движение против польской власти”. 249)

 

Таким образом, “под стенами Москвы для борьбы с общим неприятелем сошлись вчерашние враги: бывшие думцы и вое­воды царя Василия и бывшие советники и полководцы Вора, земские дружины, недавно восставшие за исконный порядок и очищавшие землю от тушинского засилья, и служивые во­ровской тушинской власти казачьи отряды, заклятые враги этого исконного порядка”. 250)

 

Задачей прибывшего народного ополчения под Москву была не только борьба с польскими интервентами, но и об­разование законного русского правительства. Руководителем ополчения был Ляпунов, “и он стремился объединить ополчения в ратном совете из бояр и воевод, – предводителей отдельных ополчений, и из выборных от служилых лю­дей, и думал управлять от имени этого совета”. 251) Но эта мысль Ляпунова не осуществилась, так как в мае 1611 года во главе ратного совета становятся и другие воеводы – Трубецкой и Заруцкий. 30 июня 1611 года “по совету всея земли” был выработан приговор, который, по выражению С. М. Соловьева, “был направлен прямо против казаков, грозил им жестоким наказанием за своевольство и грабежи”. 252) “Из анализа приговора 30 июня неизбежно следует вывод, что редакция данного законодательного акта принадлежала той стороне подмосковного ополчения, которую можно назвать консервативною и земледельческою. Представителем ее был Ляпунов”. Таким образом, “приговором от 30 июня они набросили на вольную казачью массу сеть стеснений и обязательств, скрепленных подписями казачьих “атаманов, судей, ясаулов и сотников”, на подлинной приговорной грамоте. Казаки, разумеется, поняли то положение, в какое их поставил земский приговор, и не были склонны с ним помириться. Не имея законных средств повернуть дело по-своему и переделать приговор в свою пользу, они пошли на открытый мятеж против земской власти”. 253) Казаки возненавидели представителя консервативной стороны за ограничение их прав и решили его уничтожить. Смерти Ляпунова желала не только казачья сторона, но и польская, которая имела цель – разложить народное ополчение через смерть талантливого полководца.

 

Гонсевский, через донского казака Исидора Заварзина, написал подменную грамоту от имени Ляпунова, в которой указывалось, что казаков надо бить и топить за их воров­ство. Эту грамоту донской казак показал Заруцкому и Трубецкому, которые возненавидели Ляпунова. Ненависть к та­лантливому полководцу сделала свое дело, и 22 июля 1611 г. Ляпунов был убит. Смерть Ляпунова повлекла за собой разложение ополчения, т. к. в самом составе ополчения находились глубокие внутренние противоречия в лице консервативно-земледельческой партии и вольного казачества. Столкновение двух сторон было неминуемо, и победа казачества была несомненна; так как они составляли большинство народного ополчения.

 

Итак, причины разложения народного ополчения 1611 г. таковы: отсутствие единства в самом ополчении и участие в нем прежних врагов государственного порядка – казаков, поляков, тушинцев.

 

Таким образом, народное ополчение не выполнило своей миссии и не очистило государства от иноземцев.

 

По замечанию автора “Очерков”, “Правительственная организация, созданная усилиями земщины, теперь стала служить казачеству... Обладание центральным административным механизмом обращало воровских вожаков в правительственную власть и открывало им возможность распоряжаться всею страною. В этом была большая опасность для московского общества. Оно теперь имело над собою два пра­вительства: польско-литовское в Москве и под Смоленском, и казацко-воровское в таборах под Москвою. Первое грозило ему политическим порабощением, второе – общественным переворотом. Первое было страшно потому, что опиралось на военную силу, второе – потому, что овладело только что созданным в рати 1611 года правительственным устройством”. 254) Получив власть, казаки предались грабежу и разгульной жизни. Русское государство вновь стали тер­зать польские интервенты и казаки.

 

В это критическое время, переживаемое всем московским государством, героически пал Смоленск. 3 июня 1611 года в огне пожарищ интервенты вошли в город. Косто­маров так описывает взятие Смоленска и деятельность духо­венства во время уничтожения города врагом. “Толпы на­рода бежали в соборную церковь. Владыка смоленский Сер­гий во всем облачении стоял пред престолом и гласно молил­ся за души погибших и готовых погибать. Тогда русские, видя, что все уже пропадает, зажгли пороховой склад под домом Владыки. Владычные палаты с громом полетели на воздух: треснула и отвалилась одна стена в соборе. Жол­неры ворвались в полуразрушенные стены собора: там, среди развалин и дыма лежала, склонив головы, толпа народа, женщин и детей: над ними стоял в царских дверях в бле­стящем облачении Владыка. Враги были поражены его видом; он был прекрасен с белокурыми волосами, с окладистой бородой. Первая ярость прошла: поляки не стали более умерщвлять никого, но сами русские, предводимые священниками и монахами, бросались в огонь, решаясь лучше погибнуть, чем терпеть поругания и унижения от победителей.” 255) Так смоленский святитель своим примером, вместе с духовенст­вом, поддерживал мужество своих пасомых. Воеводу Шеина, после пыток, вместе с архиепископом Сергием, поляки отправили в Польшу как пленников.

 

Оценивая героическую оборону Смоленского гарнизона, можно сказать, что он у стен города на много месяцев задержал продвижение основных войск интервентов в глубь страны, дав, тем самым, возможность объединиться русскому народу для предстоящей решающей борьбы с иноземцами и со­хранив все государство от окончательного порабощения, которое могло еще совершиться в 1609-1611 гг.

 

По случаю взятия Смоленска, польский иезуит Скарга произнес проповедь, в которой выразил радость о том, что Бог указывает путь “к расширению своей церкви и католической правды”. “Прежде всего радуемся тому, что Господь Бог указует путь к расширению своей церкви и правды като­лической, к спасению душ людских. Народ этот, в старый раскол с церковью Божиею погруженный, утратил правду Божию, впал в суеверие и в грехи, на небо вопиющие; на него напала такая глупая гордость, что на латинов смотрел, как на поганых, как на жидов и неверных; а Господь Бог бедст­виями и унижениями приводит его к сознанию заблуждений своих”. 256)

 

В это же бедственное время около Пскова появился вор Сидорка, который с помощью казаков взял город; все Поволжье целовало крест новопоявившемуся Лжедимитрию IV.

 

Пользуясь бедственным положением Московского госу­дарства, Швеция выступила с открытой интервенцией против него. Предчувствия патриарха Гермогена подтвердились; шведы из союзников оказались врагами русских людей. После Клушинской битвы (1609 г.) они отошли на свои северные рубежи и стали терпеливо выжидать, когда же, наконец, ослабеет Русь, чтобы захватить себе львиную долю. Полити­ку шведского короля Карла IX можно назвать политикой выжидания, но уже в 1609 году шведский король писал сво­им советникам Акселю Курке и Андресу Бойе: “настал удобный случай воспользоваться смутами России для территори­ального обогащения шведской короны, что опускать его невозможно: это значило бы сделать политическую оплош­ность, от которой не оправдаться ни пред Богом, ни пред людьми”. 257) Когда шведы получили известие о новго­родских беспорядках, вызванных известием о сожжении Москвы и бесчинстве поляков, и они (новгородцы) свою ненависть проявили на воеводе Салтыкове, сыне изменника-боряина, убив его, шведский полководец Делагри, по приказу своего короля, двинулся в поход на Новгород. Король так писал ему: “пользуясь зимней порой и возникшими среди новгородцев раздорами, со всеми силами напасть и занять его”. 258) В марте 1611 года Делагрий подошел к Нов­городу и стал вести переговоры с новгородцами, требуя от них жалованья и предлагая им своего ставленника в москов­ские цари. Об этих переговорах новгородцы решили сообщить в Москву, послав туда гонца, а в это время шведы все ближе и ближе подходили к Новгороду. 8 июля шведы вступили в новгородский посад, и новгородцы, видя приближающихся врагов, выжгли посад и вступили с ними в сражение. К ве­черу приступ врагов был отбит.

 

Во время боев мужество новгородцев поддерживал митро­полит Исидор своей молитвой. С чудотворною иконою Знаме­ния Божией Матери он совершал крестный ход по крепостным стенам города и “целый день до вечера молился народ, в виду неприятеля о спасении Новгорода”. 259) После этого боя шведские интервенты не предпринимали попыток штурмовать город. Бездействие неприятеля ослабило бдительность новгородцев, чем и воспользовались враги. В ночь на 17 июля 1611 года некто изменник Иванко Шваль провел шведов тайным ходом внутрь города. Врага заметили тогда, когда он стал уничтожать стражу и захватывать ворота. Народ поддался панике и не смог организовать оборону, дав, тем самым, легкую возможность захватить город. Только два городских центра упорно сражались с интервентами. Стрелецкий голова Василий Галютин со своими друзьями защищались до последнего. Напрасно их уговаривали шведы сдаться, – “они не сдались и умерли все вместе за православную веру”. 260)

 

Героический пример мужества и патриотизма в борьбе с врагами Родины показал пастырь-воин, софийский прото­поп Аммос. Он заперся со своими людьми в своем доме и стал отстреливаться от врагов. В это время митрополит служил молебен на городской стене Детинца с софийским причтом, но Аммос не мог участвовать со своим архипастырем в молитве, так как он за что-то находился у него под запрещением, и свой церковный подвиг протопоп заменил воинским. Митрополит видел геройскую битву своего пастыря и издали благословил его и тем самым разрешил от запреще­ния. Озлобленные интервенты подожгли дом мужественных защитников, и они все погибли со своим пастырем, но никто из них не сдался на милость победителей. 261)

 

Так софийский служитель Аммос в мире с церковью мученически погиб за свое отечество. Таким образом с 1611 года новгородская земля оказалась под пятой швед­ских оккупантов, военною силою отрезавших ее от единого русского государства.

 

Интервенты торжествовали; основные центры русского государства находились в их руках. Наступила самая страш­ная пора в жизни русского народа, “лихолетье”, как назва­ли ее наши предки. “И было тогда, – говорит современное сказание, – такое лютое время Божия гнева, что люди не чаяли впредь спасения себе; чуть не вся земля русская опустела; и прозвали старики наши это лютое время – лихо­летье, потому что тогда была на Русской земле такая беда, какой не бывало от начала мира: великий гнев Божий на людях, глады, трусы, моры... 262) Русское государство гибло, и русские люди в этом видели “гнев Божий”. По-иному наши предки не могли думать: “ибо русский человек издавна уже и самой своей историей и своей литературой приучен был смотреть на мир и жизнь и оценивать происходящия в них явления с точки зрения идеи Божественного Про­видения”. 263)

 

Итак, русские люди, подчиняясь религиозно-провиденциалистической идее, пришли к единому заключению, что они виновны пред Богом, оскорбили Его своими грехами и пере­полнили меру долготерпения Божия. “За неправды, и за гордение, и за грабление, и лукавство, и за прочия злая дела” русского народа в целом постигли Русь те бедствия, от которых стонет она, все то, “яже в нас содеяшася и ныне деется”. 264) Осознав свои грехи, русский народ еще надеется на милосердие Божие, но от него требуется, чтобы он почувствовал свою вину пред Богом и “слезами покаян­ными омыл свою душу и всем сердцем обратился к Господу с мольбой о помощи”. 265) “Покаянные слезы, вздохи и сокрушения, строжайший пост и горячая молитва, соеди­ненная с крепкой верой в Бога и надеждой на Его милосердие”, 266) – вот что требуется от русского народа, чтобы получить помощь от Бога и вернуть былое могущество страждущему отечеству. К этому испытанному и освященному историей средству в годы “лихолетья” и прибегает русский народ. “Подъем религиозного чувства, – говорит С. Ф. Платонов, – достигал чрезвычайного напряжения и выражался в чудесных видениях, – в истинность которых верили не только те, кому бывали видения, но и все те, кто о них слышал”. 267) Из всех видений, которые встречаются в литературных памятниках XVII века, наиболее ценным для понимания народной психологии, является видение благочестивому нижегородскому человеку, именем Григорий.

 

Григорий видел видение во время сна на первой неделе Петрова поста. Сущность видения такова: “Во время утрення пения взяся покров храма и воздвижеся на все четыре страны и виде свет велий, аки небо и солнце, и луну и звезды, и всю красоту небесную. И видех Господа, сходяща в образ человечестей, аки птица крылата слетев... и сяде на персех моих”. Господь, сходящий к Григорию в человеческом образе наподобие летящей птицы – символ пророческого вдохновения. Ввиду того что грешный человек сам, непосредственно, не может вступить в беседу с Богом, то одновременно с “Летящим” появляется “Предстоящий” и между ними происходит беседа в вопросах и ответах, раскрывающих смысл видения. “И глаголя Ему Предстоящий: “Господи, зри: в российском государстве вселенский собор собирает, от всея земли власти, митрополиты и архиепископы, и епископы, и архимандриты, и все православные христиане, и молятся Тебе, человеколюбцу Богу, простиши ли их? и глагола же человеколюбец Бог. Да аще будут покаются что и верою от всего сердца своего во всех гресех своих, и постятся и молятся Богу три дня и три нощи неумолкно и не ядуще, не пиюще, старыя, и малыя дети, – и отвращу от них праведный гнев Свой.” Пост русских людей должен быть не только как факт внешнего действия, а должен сопровождаться внутренним покаянным настроением. Такой пост ценен в очах Божиих. “Да аще будут учнут поститися и обратятца от всякого зла, от разбоя, от тяжбы, от душегубства, от блуда и от нечистот и от всяких зол и неподобных дел”. Далее видение призывает, чтобы раскаявшийся русский народ должен впоследствии выстроить храм, и на престоле этого храма должна быть поставлена икона Владимирской Божией Матери и воодружена на престоле “свеща от соборныя церкви воску невозженного; там же должна быть положена бумага неписана”. На вопрос Предстоящего: “Господи, аще поставят свещу невозженную и бумагу неписанную, что будет в церкви, и кому велиши владети Московским государством?” – последовал ответ: “Коли же вселенским собором храм освятят и поставят его в три дни и в четвертый день приидут ко образу Моему и Матере Моея Богородицы, и свеща возжена будет от огня небесного, и колокола сами воззвонят, а на бумаге будет написано имя, кому владети Российским государством по сердцу Моему; аще ли поставят царя по своей воле, на веки не будет царь”. Но при этом опять указывается на гроз­ное предупреждение Божие, если народ не послушает Его воли. “Аще не послушают и не поверят слову Моему и Аз Духом своим святым потоплю Московское государство и все Российское государство и всего мира не пощажу... за неве­рие их”. 268)

 

Таинственный смысл видения таков: Всероссийский собор – символ объединения всех русских людей; храм, кол­лективно построенный и соборно освященный – внешний знак этого объединения; Владимирская икона Божией Матери – это знамя, с которым Северо-Восточная Русь всегда совер­шала свои подвиги во имя спасения своей родины от порабо­щения иностранцами. Свеча “невозженного воску, которая сама будет возжена от огня небесного” – символ сердечной простоты, которая проявляется в общественной молитве; на ‘’неписанной” бумаге будет написано имя, кому править Русским государством.

 

Таким образом, приведенное видение призывает русских людей к объединению и в прикровенных символах содержит программу действий, исключительно направленных к тому, чтобы спасти погибающее отечество от окончательного уни­чтожения.

 

Подобное видение 269) было и во Владимире некоей женщине Мелании. Она видела “жену в светлых ризах”, кото­рая ей приказала призвать владимирцев к посту и покаянию, и тем самым умолить Господа, чтобы Он отвратил праведный гнев Свой и дал Русской земле мир и тишину. Вскоре об этих видениях узнали русские люди и по совету “всей зем­ли и освященного собора” постились и молились в указан­ное в видениях время (три дня), воздерживаясь совершенно от пищи и пития.

 

Таким образом, “очищение, посредством покаяния, поста и молитвы совестей сделало возможным их примирение, взаимное единение людей в мыслях и чувствах; а единство мыслей и чувств, в свою очередь, породило единство в направлении воли”. 270) Внутреннее единство объединяло русских людей в единстве внешнем, и в общем посте и молитве каждый чувствовал своего брата.

 

Молитвенно объединенный и очищенный покаянием русский народ готовился к решительной борьбе против иностранных захватчиков. “Начало нового, – говорит Иловайский, – спасительного движения вышло из того же живительного ис­точника, который одухотворял русскую народную массу, поднимавшуюся на борьбу с ее пришлыми врагами; из ее глубокой веры в Божественный Промысл и в помощь свыше, из ее ничем непоколебимой преданности православию”. 271)

 

Но, “молитва и пост, – говорит проф. С. Ф. Платонов, – не указывали, какой надобен подвиг и какие потребны жертвы: ...в каждой городской грамоте давались указания и советы стать заодин на “разорителей” государства. Но все голоса повторяли, в сущности, лишь то, что писали в своих посланиях заточенный поляками патриарх Гермоген и освобожденная от тушинской осады братия Троицкого мо­настыря. За недостатком боевых вождей, которым мог бы верить народ, народным движением начали руководить духовные отцы, которым народ не мог не верить”. 272)

 

В это время русские люди вновь обратили свой взор на патриота своего отечества, страдальца за веру – патриарха Гермогена. Находясь в строжайшем заключении, святи­тель не прекратил своей патриотической деятельности. Невидимый для мира, он своими святительскими молитвами поддерживает святой огонь веры и дух патриотизма в сынах своей родины. Как говорит Карамзин: “сей муж бессмерт­ный... в темной келье сиял добродетелью, как лучезарное светило Отечества, готовое угаснуть, но уже воспламенив в нем (Отечестве) жизнь и ревность к великому делу”. 273)

 

Узнав через пришедших к нему двух русских патриотов, свияжцев Родиона Моисеева и Романа Пахомова, что казаки стремятся посадить на Московский престол сына Марины Мнишек – “Воренка”; он через них посылает свою грамоту в Нижний Новгород, в которой освещает поведение казаков в подмосковских таборах. Это была последняя грамота патриарха, обращенная к русским людям.

 

В начале своей грамоты святитель преподает “благо­словение архимандритом, и игуменом, и протопопом и всему святому собору и воеводам и диаком... и всему миру: от патриарха Ермогена Московского и всея России, мир вам, и прощение и разрешение”. 274) Далее патриарх приказывает нижегородцам, чтобы они с своей стороны написали в Казань к митрополиту Ефрему, прося митрополита написать учительную грамоту в полки и к казанскому войску, “чтобы они стояли крепко в вере”. 275) Русский первосвятитель также просит нижегородцев написать грамоту в Вологду и Рязань о прекращении грабежей, а воины должны иметь душев­ную чистоту и братолюбие, ибо цель их похода положить свои души за дом Пречистые Богородицы “и за чудотворцев, и за веру”. 276) Нижегородцы также должны были написать и в другие города боярам и атаманам, “что отнюдь Маринкин сын на царство не надобен: проклят от святаго собору и от нас”. 277) Пропагандистами этих грамот патриарх избирает тех же бесстрашных людей, свияжцев Родиона Моисеева и Романа Пахомова, которые бывали у него с “советными челобитными”. Помимо этих грамот они должны были везде говорить “моим (патриаршим) словом”, “что проклятый (сын Марины) отнюдь не надобе”. 278) Если кто из них и пострадает при исполнении общественного долга, то “в том Бог простит (говорит святитель) и разрешит в сем веце и будущем”. 279)

 

 В заключительных строках своей последней грамоты, святитель-патриот, предчувствуя свою мученическую кончину, пишет своей многострадальней пастве следующие слова, полные веры и любви. “А вам всем от нас благословение и разрешение в сем веце и в будущем, что стоите за веру неподвижно: я аз должен за вас Бога молити”. 280)

 

По преданию, святитель также просил нижегородцев, на время похода, взять с собой чудотворный образ Казанской Божией Матери, найденный им в Казани на месте пожара. Это устное завещание старца-патриарха было исполнено нижегородским ополчением.

 

В последней патриаршей грамоте мы видим настойчивый призыв святителя, обращенный к русским людям, зовущий их на борьбу не только с польскими интервентами, но и с казаками. В последних патриарх видел страшных врагов родины, так как в критическую минуту “они обладали правительственной организацией и стали во главе правительственного аппарата”, 281) выдвигая свои личные интересы, а не общенародные.

Патриаршая грамота сделала свое великое дело. Внимая призыву святителя, города объединялись на борьбу с всеобщим врагом. Города давали клятву – не признавать Маринкина сына русским царем и “против его стояти единодушно”. Народ признал казаков “за такого же врага, каким была овладевшая Москвою рать иноплеменников и изменников”. 282)

 

Поднявшиеся города двигались к Нижнему Новгороду, формируясь там в единое народное ополчение. В это надвигающееся светлое время освобождения страны от интервентов, патриарх “горячо молился за родную страну. Как благовонный фимиам, говорят современники, шли от желанного сердца богомольца-патриарха молитвенные слова ко Господу и Пречистой Его Матери, к великим русским чудотворцам и ко всем святым. Он молился о себе, о всех русских людях, а более всего о том, чтобы православная христианская вера не погибла от врагов. Слезы на очей святолепного старца, как речные быстрины, текли по лицу его; ими и молитвенными “словесами” он надеялся, как острыми стрелами, отогнать от родины видимых врагов”. 283)

 

О начавшемся народном движении в Нижнем Новгороде узнали находившиеся в Москве русские изменники и поляки. С страшными угрозами они обратились к увядающему старцу-патриоту, требуя от него, чтобы он своим властным словом остановил народное движение. Русский первосвятитель мужественно им ответил: “да будут благословенны те, которые идут на очищение Московского государства, а вы и окаянные изменники московского государства, будьте прокляты”. 284)

 

Итак, последняя попытка врагов отчизны склонить первосвятителя на свою сторону, оказалась тщетной. Святейший всероссийский патриарх Гермоген до конца дней своих сохранил преданность и любовь к святой православной вере и нацио­нально-государственным интересам своей родины. 17 февраля 1612 года он умер голодной смертью в душной келье Чудова монастыря. “Угас великий печальник Русской земли, – мученик и исповедник истины, страдалец за веру и Отечество, ветхий деньми, но непоколебимо – мощный и юный своею православною русской душой, – отошел в мир загробный маститый всероссийский архипастырь”. 285)

 

Святитель умер, но его дело продолжало жить в патриотическом подъеме русских людей. Через 22 месяца русские ополченцы освободили свою столицу от русских изменников и польских интервентов.

 

Обозрев патриотическую деятельность патриарха Гермогена, можно сказать, что его заслуги пред Отечеством и православием огромны; они проходят ярким лучом, начиная с Лжедимитрия I и кончая днем его смерти. В этот период он смело боролся за чистоту православия, за русскую национальность и государственную самобытность. В тяжелые годы иностранной интервенции патриарх первый призвал русское духовенство, а через них и русский народ – объединиться воедино и спасти Отечество от иностранного порабощения. Тогда “к его горячему, исполненному восторженной любви к страждущему Отечеству, слову чутко прислушивались все. С замиранием сердца внимали этому слову, было ли оно написано на бумаге в грамоте или передавалось устно... С быстротою молнии все эти послания и вести московские разносились по городам и селам Московского государства: к митрополитам, архиепископам и епископам, а от них к архимандритам, игуменам, протопопам, попам и дьяконам и всему освященному причту, всюду перечитывались по нескольку раз с церковных кафедр, передавались в устных беседах, переписывались и пересылались из города в город и из деревни в деревню. Вся Русь, можно сказать, в это время жила одною мыслью – во что бы то ни стало общими единодушными усилиями освободить Москву от врагов”. 286)

 

Вышеизложенное свидетельство ясно говорит, что патриарх был душой движения за спасение своего гибнущего Отечества. Его пример объединил и других русских иерархов в деле спасения Отечества, и они своим воодушевленным словом и делом объединили народ в единое целое на борьбу с врагами родины. “При имени Гермогена, – говорит Рублевский, – мысль каждого русского человека, как бы окрыляется чувством живейшей благодарности и с ним переносится в ту эпоху исторической нашей жизни, когда этот святитель знаменитыми своими подвигами послужил спасению Отечества и церкви русской. Он столп церкви и Отечества, непоколебимый тогда, когда колебалась почти вся Россия”. 287)

 

Так из прошедших лет “лихолетья” встает пред нами величественный образ патриарха-патриота.

 

Летописные источники много уделяют внимания патри­арху Гермогену, характеризуя его как защитника православной веры и спасителя бедствующего русского государства. Так они его называют “неложным стоятелем и крепким по­борником по вере христианской”, 288) “великим и креп­ким непоколебимым столпом, по Бозе и Пречистой Его Матери, крепкою стеною и забралом, поборником непобедимым, добрым евангельским пастырем”, 289) “разумным и твердым адамантом”, 290) “великим столпом и отцом отцов”,291) “крепким воином Христовым, препоясанным словом Божиим”. 292)

 

Все эти летописные свидетельства говорят за то, как высоко ценили наши предки святителя Гермогена.

 

Образ великого русского святителя, борца за народное дело, во всей полноте и красоте изображен и в его грамотах. В них он призывал русский народ объединиться  вокруг православной веры и тем самым спасти государство от порабощения врагами. В грамотах патриарх изображен как истинный богатырь православного русского национального духа, вдохновитель и спаситель Отечества, защитник православной веры от посягательств римского папы. Здесь же он показывает себя мужественным патриотом своей родины, способным пожертвовать своей жизнью для блага своего Отечества и неприкосновенности православной веры. Его грамоты распространялись по всему Русскому государству, достигая самых отдаленных мест, и его патриотическая деятельность не прекратилась и тогда, когда он находился в подземелье Чудова монастыря. Его патриотическая деятельность увенчалась успехом – русский народ вышел победителем из тяжелой борьбы.

 

Наши историки так характеризуют патриарха Гермогена: “имя патриарха Гермогена должно остаться бессмертным  в истории России и Русской церкви потому, что он ревностнее, мужественнее, непоколебимее всех стоял за ту и другую, он, преимущественно, спас их в самую критическую минуту их жизни. Неудивительно, если первосвятителя этого так высоко ценили и уважали современные ему русские люди”. 293)

Проф. С. Ф. Платонов так отзывается о патриархе Гермогене: “он один открыл глаза русским людям на иноземный обман и своею твердостью спас государство от окончатель­ного порабощения”. 294)

 

Так характеризуют наши Отечественные историки великого патриота русского государства.

 

Нельзя оговориться только теми фразами, что всероссийский патриарх Гермоген ревностнее, мужественнее других боролся за национально-государственные основы нашей родины и православную веру; нет, он сделал великое дело – “спас их (государство и веру) в самую критическую минуту, когда им угрожала крайняя опасность попасть под власть Польши и иезуитов и потерять свою самобытность”. 295)

 

К такому заключению должны прийти и мы, “созерцая “в сумраке времен” подвиги чистого житием просвещенного святителя, неутомимого борца за сокровище Русской земли – Христову веру, мудрого книжника, составителя вдохновенных сказаний, житий и грамот, песнетворца, нищелюбца, богомольца и страдальца за Родину”. 296)