СЛУШАЙ СЕРДЦЕ СВОЕ

Протоиерей Никита Бадмаев, клирик храма преп. Серафима Саровского на Серафимовском кладбище

Попал я в Серафимовский храм к отцу Василию в 1993 году. Мне было 19 лет. Шел я на клирос к своему учителю, к регенту Вячеславу Евгеньевичу Римше. Он меня звал петь. Я бросил институт киноинженеров, делать было нечего, решил – пойду попою в храме. Тем более он меня звал, ждал. Два раза я подходил вечером к нашему храму, он был закрыт. Приезжал специально, но что-то перепутал по времени. Третий раз поехал с утра. Попал сразу на праздник Воздвижения Креста Господня, к службе. Приехал между литургиями. Встретил Вячеслава Евгеньевича, и он привел меня прямо на клирос. А там меня сразу Отец Василий и приметил. На клиросе в хоре оказались мои родственники, Катя и Наташа Гусевы, Бадмаевы. Они меня к батюшке тоже подвели, представили как родственника, и батюшка мне: «Бадмаевский, давай, давай, сюда ходи, все». Ну и сразу же он меня, конечно же, зацепил за живое, потому что я увидел, что кому-то нужен, что кто-то проявляет ко мне внимание, любовь, и отеческую, дедушкину любовь, которой мне не хватало. Отца у меня не было. Я с мамой рос. Батюшка для меня сразу стал и отцом, и дедушкой, и началась моя жизнь в храме с отцом Василием. После его служб, после его благословения, я шел по кладбищу и подпрыгивал, так меня переполняла радость и благодать, которую от батюшки получал, да и все, конечно, получали. Вячеслав Евгеньевич поначалу мне все рассказал: и про то, как надо молиться, что читать, про отца Василия все рассказал, кто он такой, какой он большой и великий человек в духовном плане. А потом я на своей практике увидел все: кто такой отец Василий, всю его любовь, мудрость и духовность. Ну и батюшка меня приметил. Я научился читать и петь, в алтаре прислуживать, звонить в колокола. Батюшка стал меня брать с собой на освящение квартир, еще какие-то мероприятия. Я пытался куда-то поступить учится, но он сказал мне: «Учись у меня». Я перестал пытаться, стал просто петь и 10 лет пропел на клиросе, учась у отца Василия. Но я ничего не расспрашивал у него, как и что делать, как себя вести и как мне жить. Просто был рядом, смотрел, как он общается с людьми, впитывал его школу отношения к Богу, к людям, к вере, к молитве, к церковному служению. Ну и, конечно, для меня он стал тем священником, глядя на которого, захотелось тоже встать на путь священства. Я, когда пришел в храм, об этом вообще ведь не думал. Я просто шел попеть. А потом потихоньку, постепенно, видел пример отца Василия, учился у него, и это желание во мне как-то возникло, хотя батюшка мне ничего конкретно не говорил. Намекал так, прикровенно, но конкретно не говорил. Когда я уже женился и поставил вопрос ребром о том, что пора мне поступать в семинарию, он говорит: «А ты певцом не хочешь стать?» Искушал меня. Я об этом вообще не думал, про певца. Сейчас понятно, что батюшка меня изначально вел по пути служения в Церкви, но тогда я многого не понимал. Одно время я стал ездить в Ропшу, кататься на лошадях у Олега Гришина. И однажды батюшка на меня так смотрит и говорит: «Ничего, мы тебя обкатаем, обкатаем». Я говорю: «Я уже обкатался, катался на лошадях». Он говорит: «Не искушай дедушку, а то возложу поспешно руки». Я не понял. А это цитата из Апостола Павла: «Не возлагай поспешно руки». Думаю: «Что он?» Мне Вячеслав Евгеньевич объяснил потом: «Намекает на то, что тебя рукополагать собирается, обкатывать тебя к этому делу». Ну так я и обкатывался в батюшкиной любви и батюшкином окормлении духовном. Конечно же, я всегда чувствовал эту любовь и радость при нахождении с ним рядом. Мы все здесь понимаем, что батюшка был наполнен благодатью, и каждый в свою меру эту благодать ощущал и получал.

 

 

Батюшка был для всех нас настоящим отцом, он устраивал наши судьбы, жил нашими жизнями. И моя жизнь и семья созданы им. Он благословил нас с Машей. Мы венчались в храме Духовной академии. Туда отец Василий всех тогда отправлял к отцу Георгию Митрофанову. Венчали нас три священника, а отец Василий ходил вокруг, все организовывал, свечки поправлял, молился. Потом батюшка стал крестным у Лизы, второй нашей дочки.

Что было отличительным в отце Василии, так это трезвость в отношениях с Богом и людьми. Без перегибов, без ухода в какие-то заумные псевдодуховные практики, сектантство, перемаливание, перепащивание. Не уход от реальной жизни в исключительно духовную, а умение радоваться простым житейским вещам. Батюшка буквально заставлял радоваться жизни. Например, петь песни. Меня вот заставил выучить «Бородино», «Очи черные», и когда были праздники, требовал, чтобы я их пел. Но ведь это было не только развлечение. У меня, например, боязнь сцены с детства была, а батюшка тем, что он просил и что ему не откажешь, заставлял делать усилие над собой, приходилось перебарывать себя, а это школа определенная.

По священническому служению мне батюшка не давал конкретных советов. Просто было и так все понятно более-менее. Какие-то вопросы я задавал, естественно, практические. Например, как быть, когда человек что-то спрашивает, а ты не знаешь, не хватает у тебя опыта ответить. Он говорил: «Слушай сердце свое». А остальное все было на глазах у меня: пример его молитв, его отношений с людьми, его любви, пример его строгого отношения к молитве, к правилам тем маленьким, которые у нас есть, его внимания, абсолютного сосредоточения на службе, во время литургии, когда без лишних разговоров и отвлечений. Пересматриваешь записи с батюшкиными службами и видишь, сейчас уже другим взглядом, через опыт своего служения, насколько он напряженно стоит у престола, весь во внимании, в молитве. Если он на что-то и отвлекался, давал кому-то указания, еще что-то, то это всегда было в собранном состоянии. Всегда духовное, отточенное, внимательное отношение к своему пастырскому служению, и к службе, и к людям. У батюшки была удивительная простота в общении, с любовью, без напряжения. Он только в исключительных случаях настаивал на своей воле. А так, обычно, если человек не слышал, не понимал, что он ему говорит и благословляет, он говорил: «Делай, как хочешь». Не ругался, не накладывал никакие прещения и не заставлял делать по своей воле, если человек не понимает, еще не дорос. И я сам тоже не все понимал, что он просит. Например, он всех ругал, что ходили в джинсах, в футболках. А я ходил в джинсах и в футболке, и он меня не ругал, потому что, видимо, видел, что я не готов еще. Действительно не понимал, что тут такого плохого. Потом в какой-то момент перерос это все, подростковое, понял, что нужно, какой должен быть внешний вид. Хотя он мог бы сказать в приказном порядке. Я бы послушался. А он хотел, чтобы человек сам понял какие-то вещи, сам доходил, додумывал. Я для себя так решил, что если и не понимаю, что он говорит, то все равно буду делать, потом пойму. Так всегда и выходило, что я потом доходил, допонимал, чего он хотел, что он имел в виду и почему он то или иное просил и говорил. И, конечно, всю жизнь ощущалось его живое участие в твоей жизни, не просто формальное, а глубокое и внимательное его отношение к твоей жизни, к твоему духовному внутреннему миру, хотя это не выражалось какими-то словами. Например, такой показательный случай. Когда я уже священником служил у отца Сергия Филимонова в храме «Державной» иконы Божией Матери, то в свободное время приезжал все время к батюшке. И так случилось, что остался один священник на целую неделю в Серафимовском храме, все разъехались: и батюшка уехал, и все остальные. Батюшка меня попросил: «Ну ты приди, помоги». У меня там, в «Державной», не очень много служб было на той неделе, и я говорю: «Да, да, конечно, приду». Я думал, что мне позвонят и скажут, когда приходить. Надо было мне самому позвонить, узнать, договориться. А я как-то на тормозах все спустил и так и не пришел ни разу. Когда батюшка вернулся, я прихожу. Батюшка на меня не смотрит. «Здравствуй», – и все. Я понял – накосячил, пообещал батюшке, а сам не помог ничем. Но он мне ничего не сказал. Он не ругал меня. Просто, как он может, не замечает тебя и все. Я очень расстроился, начал каяться, у себя дома плакать, как же так, как в Евангельской притче, пообещал и не пришел. А потом, через какое-то время, через неделю, наверное, я приезжаю опять к батюшке. И надо было какую-то тетеньку подвести к нему. Подвел тетеньку. Он на нее не смотрит. Смотрит на меня такими радостными глазами, улыбается и на ушко так: «Епитимья снимается». Он видел и чувствовал мое состояние души и эту живую связь мою с Богом, мое покаяние, мое осознание греха. И простил просто без всяких разговоров, без всяких расспросов, нравоучений и ругани и даже без моего видимого покаяния, я ведь так и не сказал: «Батюшка, простите, виноват». И только я один понял, что он мне там на ухо буркнул, какая такая епитимья. Настоящая живая связь была с духовным отцом, практическая.

Отношение отца Василия с клиросом – это отдельный разговор. Он нас всех вырастил в этом хоре. Все мы – его духовные чада. Всех он нас собрал, и всех он нас научил и петь, и служить. Мы были связаны с ним непосредственно. Наверное, ни один настоятель столько внимания хору не уделял, сколько отец Василий. Перед службой всегда выглянет из алтаря, подбодрит, пошутит, вдохновит. И мало того, он нас всех собирал раз в год или даже чаще. Мы встречались в «Приютино», как он сам называл эти встречи, на квартире у наших певцов. Это были настоящие праздники. Мы там отдыхали душой, пели песни, веселились, танцевали даже. Батюшка нам давал эту возможность простого человеческого отдыха, праздника, человеческих эмоций, чувств хороших, положительных, радости, которую мы там испытывали, когда были с ним. И он нас, клирос, брал с собой в те значимые для него места, где требовалось наше пение. Это прежде всего Сосновый Бор и Болхов. В Сосновый Бор он ездил регулярно, вдохновляя своими службами и прихожан, и священство. И мы неизменно ездили с ним, потому что на службе были с ним на одной волне. Был у нас там даже концерт, песни на который он вместе с регентом Мариной сам выбирал. И в Болохов, свой родной город, он нас брал с собою, организовывал поездки клироса и прихожан, чтобы и там тоже духовную жизнь возродить, чтобы там показать людям, как можно молится, как можно служить, как можно петь. Для него это было очень важно. Он нас очень ценил и берег, а мы – его. Песни, которые мы с ним пели, конечно, те, которые ему нравились. Которые ему не нравились, как-то сами собой отпадали. А нравились песни простые, наши русские народные и украинские, красивые, мелодичные. Да вообще батюшке нравилось все, что человек делал от души, когда душу вкладывал, отдавал делу, тогда можно было петь что угодно. Главное, чтобы это было по-настоящему. А с батюшкой невозможно было быть каким-то фальшивым, притворяться, чего-то там изображать из себя. Все было на виду, просто и хорошо, радостно. Вот так вот.

Батюшка и сейчас, конечно, присутствует в нашей жизни и никуда не ушел за эти 10 лет. В своей нынешней жизни постоянно ориентируешься на батюшку: как бы батюшка повел себя в этой ситуации, что бы он сказал, а если бы представить, что он вот это видит и смотрит на это, какая была бы его реакция. Это постоянно на заднем плане сознания присутствует у меня. И стараешься себя подтягивать под эту планку, которую батюшка выставляет, в своем сознании. А так снится батюшка иногда. Снится обычно, что он опять живой, опять с нами, и сразу начинаешь лезть к нему с какими-то проблемами. Последний раз, когда вот он так мне приснился, я начал ему проблему какую-то прихожанки рассказывать: «Батюшка, вот такая вот там…» Он говорит: «Решай сам». И все, перестал сниться, чтобы я к нему не приставал больше во сне с проблемами. И я понял для себя, что должен сам уже думать и сам рассчитывать на свои силы, молиться и принимать решения, а не переваливать все на батюшку опять, тем более во сне. И на самом деле, пока мы батюшку помним, ориентируемся на него, он с нами, его благодать с нами, его молитва. Вон сколько у прихожан всяких историй, как он помогает: ему молишься, он решает проблемы. Я знаю и верю, что батюшка нас всех не оставляет и присутствует во всех наших делах.